Дети и Церковь – сколько копий сломано на эту тему в интернет спорах, сколько сделано ошибок родителями и сколько пролито слез. «Мы все старались делать, как в книжках написано, а они уходят из храма. Почему?»
Своими размышлениями о воспитании в вере делится Светлана Зайцева – мама восьмерых детей и жена священника.
Волочить ли за ручку?
По образованию я педагог, преподаватель русского языка, испанской и русской литературы. Точнее сказать, преподаватель бывший, потому что последние 20 лет я путешествую в отпусках. В декретных, конечно. Путешествую по детству мальчиков и девочек, которых дал мне Бог под мою ответственность.
Для чего я их ращу? Да много для чего, но если сузить и обратиться к общему для всех моих детей и к самому главному, то, конечно, для того, чтобы встав перед Господом на Страшном суде, сказать: «Вот, Господи, я – Твоя, и дети мои – Твои».
К сожалению, ясность и простота моей цели рассыпается в реальной жизни на миллион мелочей. Всем понятно, что если ты сам не свят, то и не просветишь никого.
Я стараюсь изо всех сил, получается не очень, поэтому я вот уже 20 лет советуюсь с духовным отцом, игуменом Валерием (Ларичевым). Батюшка имеет мирскую профессию, он психиатр. Диплом защитил по табакокурению, кандидатскую – по алкоголизму, докторскую – по наркомании.
И вот на этом этапе своей жизни доктор понял, что причины зависимостей – духовные. С этого понимания начался его новый путь, на котором мы и встретились.
Итак, первое, чем он меня ошарашил – это золотое правило воцерковления детей, с которым часто спорят, но я вижу, что оно работает: если ваш малыш только посмотрел в храме в сторону выхода – идите с ним на улицу.
Воцерковление не может зиждиться на насилии, на том, что вы кого-то оторвали от увлекательной игры на детской площадке и волочите за руку в храм, а он упирается и плачет. Так же родительский рык и волшебный стимулирующий пендель придется оставить для другого случая.
Иногда это бывает очень трудно, приходится прямо-таки ломать себя. А с другой стороны, вовсе не значит, что надо пускать все на произвол, куда кривая вывезет.
Потому что вера и благочестие не наследуется генетически и все это само не прилипает. Блаженный Августин считал веру свойством. То есть чем-то, что просто дано. Как, например, веснушки: у кого-то есть, а у кого-то нет.
Однако его мама своей молитвой эту данность, точнее, ее отсутствие у своего сына, все-таки смогла изменить.
Вообще не очень понятно, почему ко взрослым при просвещении мы относимся деликатно, стараемся их максимально информировать и не давить, а от детей требуем благочестия и веры просто по факту того, что мы их в некое место водим.
«Не хочу причащаться»
Один малыш одной глубоко верующей мамы категорически не хотел причащаться. Так иногда дети не хотят купаться в море. Какой-то внутренний тормоз, иррациональный страх детей держит.
И эта мама, такая умница, совсем не расстроилась, ни разу не попрекнула ребёнка, никуда его не волокла и ни разу не принялась рассказывать обидную и кощунственную белиберду про компотик в ложечке.
Невероятным чудом было вознаграждено ее терпение. Как-то под Пасху ее дитя замерло перед распятием на долгие для ребёнка минуты три. Что происходило при этом в душе у маленького человека, какая невероятная, взрослая работа – сложно даже представить.
Малыш повернулся к нам. По лицу его текли слёзы. Он начал говорить: «Зачем Его приколотили! Зачем! Как Ему ручки и ножки больно!! Он лечил всех, такой добрый, зачем?»
А ребёнку было года четыре. С этого дня все изменилось. Ребёнок причащался. Ребёнок уверовал и верит до сих пор. Потому что мама великой материнской интуицией поняла, что путь к Богу у каждого свой. Где угодно можно быть строгим и требовательным, гнуть свою линию в воспитании. Но не в храме.
Перед Богом мы и наши дети равны. Наша душа не имеет возраста. А в Евангелии есть совет – будьте как дети. То есть мы должны у них учиться, а они у нас. Не понимаете чему? Наблюдайте изо всех сил.
Поверьте, вот это ненасилие в вопросах тонких – требует сил и настоящего подвига.
Всегда, когда ребёнка волокут к вере, как козу на аркане, когда всеми силами хотят именно сейчас причастить, городят все, что угодно, про сладкий компотик, про то, что накажут, если он не причастится, – это значит, что родителям реальная Божья Воля безразлична. Им нужно сделать нечто магическое, здесь и сейчас.
Когда родитель не рядом
А бывает и такое. На молебен перед первым сентября ребенка приводят. А он говорит: «Я не хочу в храм, хочу на горку». Родители, возмущённо: «Да как так-то! А ну быстро пошёл! Мы вообще зачем сюда приехали?»
Последний вопрос – точно не к ребёнку, а к родителям. Зачем приехали? К Богу? Или забежали как бы в своём роде через плечо поплевать? Не приперло бы, не психовали бы всей семьей из-за учебы – не пришли бы?
Потом эти родители ко мне обращаются: «Матушка, ну вот что с ним делать? Не хочет на молебен». Вопрос риторический, но я задаю встречный: «А вы что планировали во время молебна делать?» – «Да тут постоять (во дворе) с подругой поговорить надо…» Но если вы не собирались молиться, то с чего бы это должен делать ваш ребенок?
Вместе в храме: не лезь и не мешай?
Малышу может быть некомфортно в храме, потому что никто о нем не заботился, о его пребывании в любви и радости именно в Церкви. Или он вообще первый раз в церкви, ему ничего не понятно, он напуган и растерян. Не надо приклеивать никакие негативные состояния к теме храма и веры. Особенно на уровне ранних детских запечатлений.
Если мы идем в храм вместе с ребенком, то это уже совсем иной визит к Отцу, не так, когда идешь молиться один.
Конечно, какое-то время ребёнок может просто побыть рядом с вами и порисовать или поиграть, но нужно все время думать, в какие моменты вы можете ребёнка к общей молитве приобщать.
Бывает, что ребёнок уже большой, а он по-прежнему в храме лишь рисует или гуляет на площадке. Ведь все, что от него требовали – с приставкой «не»: не шуметь, не лезть, не мешать. И, порой, этим все и исчерпывалось. Это обычное родительское упущение.
Шаги надо делать с самого начала. Вы скажете, что хочется, прийдя в храм, сосредоточится и вознестись духом горе, но ведь уча – мы сами учимся, и, порой, отвечая на детские вопросы, можем открыть и для себя нечто новое.
Конечно, если детей много, кажется великим подвигом уж одно то, что всех собрали и привели. Особенно зимой.
Но на этом все заканчиваться не должно.
«Мам, я никакого Бога не вижу!»
Я помню малышку, очень бойкую и подвижную, которая бегала во время всенощной по затихшему храму, время от времени с размаху заваливаясь в земной поклон, при этом прокатываясь в поклоне по скользкому полу и звонко, даже громогласно, восклицая при этом «Аминь!». На неё шикали. А жаль, можно бы было поговорить, пристроить ее поклон к службе…
Или, например, малыш – дошкольник спрашивает у мамы: «А что здесь все делают?» – в храме, то есть. Мама, через «тише», «отстань» и «иди поиграй» отвечает: «Молятся!» Ребёнок не отстаёт, спрашивает, кому и как. Мама, закипая: «Богу, кому-кому». Мальчик не отстаёт: «А как это?». Мама, уже реально в затруднении и раздражении: «Ну как. Говорят с Ним. Просят».
Мальчик: «А как говорить с тем, кого не видишь?» Мама отвечает: «Ну ты закрой глаза, и постарайся увидеть». Мальчик ложится на лавочку, закрывает глаза руками. Некоторое время лежит тихо. Потом громко: «Мам, я никакого Бога не вижу».
Мама выпихивает ребёнка на улицу. А как жаль!
Сколько упущено возможностей для разговора! Такими ситуациями надо дорожить, они бесценны. Хорошо яичко к Пасхе, хороши своевременные ответы на вопросы, которые реально возникают. Не стесняйтесь. Мешайте всем. Не знаете, как ответить – скажите честно.
Подойдите к каким-нибудь вашим личным доброжелательным духовным авторитетам, поговорите вместе о всех этих великих вселенских богословских непонятках. Правильные родительские действия порой производят неизгладимое впечатление.
Трое малышей, сияя глазами, с непередаваемым восторгом как-то рассказывали мне, что их мама перед причастием просила у каждого прощения. Крутая мама, что тут скажешь.
Раннее детство – это время, когда дети нас, родителей, боготворят. Мы с умилением замечаем, как они очаровательно нас копируют. Моя дочь, например, ходила по дому, засунув что-нибудь, какую-нибудь вещицу, подмышку. Так делала я – держала вещь, пока не дойду в процессе уборки до места, где она должна лежать.
Как-то я заметила двух мальчиков, которые ложились во дворе на лавочки и одинаково клали руки под голову. Спросила, зачем. Оказалось, так делает их папа. Дети повторили также и те фразы, которые папа говорит чаще всего.
Например «Да ты, голубчик, совсем не понимаешь русского литературного языка!» Это, однако, работает на нас до поры до времени. Если нет собственного внутреннего осмысления веры у ребёнка, в подростковом возрасте это, в лучшем случае, просто закончится, а в худшем – ребёнок начнёт бунтовать против того, чему в детстве с удовольствием подражал.
На стороне далече
Для родителя момент взросления ребёнка, момент, когда сын или дочь устремляются на сторону далече, всегда трагичен. Но он закономерен и не необратим. Это возраст. Время, когда ребёнок отбрасывает детскую веру и жизнь втягивает его в то самое горнило сомнений, через которое лежит путь к вере взрослого человека.
Старец Паисий хорошо сказал, что если родители с детства пытались ребёнка вести к Богу, причащали и просвещали его, это не пройдёт даром. Это как обмакнуть в гудрон столб, прежде чем закопать его в землю. Это блокирует процесс разложения.
Представим этот смолённый столб как детскую душу, а землю, в которую его погружают, как современную, весьма искусительную среду, с ее соцсетями, рассказами о попах на мерседесах, матерящимися блогерами – любимцами публики – и всякими другими искушениями.
Если мы работали над тем, чтобы храм и семья были в детстве для ребёнка местом преизобилия радости, всякой, заслуженной и незаслуженной, ведь христианство – религия радости, свободы и счастья, то, когда он, подросток, устанет есть рожки, предназначенные свиньям там, на стороне далече. Память детства поманит его туда, где душе самое место.
Мои любимые уроки в школе, как преподавателя, это уроки, когда мы составляем описание картин. Помню, как мы рассматривали с пятиклассниками картину «Возвращение блудного сына». Мы поговорили о той радости, которую испытал отец, когда сын вернулся и о пире, о заколотом для этого пира теленке.
Возвращающихся не забывайте принимать с распростертыми объятиями. Это важно. Нет, не упреками, не жалобами, не головомойкой, надо изыскать радость о том, кто нашёл силы вернуться.
Дети заметили, что глаза отца на картине похожи на глаза слепого. Я поискала в комментариях, и выяснила, что Рембрандт хотел показать отца человеком, выплакавшем о своём ушедшем сына своё зрение.
Кажется, Господь не возвращал сына в отчий дом до тех пор, пока родительская скорбь и молитва не переросли в полное приятие того, кто, кажется, и предал, и ошибся, и нагрешил, и причинил боль.
Счастье – штука трудная. Родительское счастье штука супертрудная, но не недостижимая. Родительское счастье – это кусочек Царствия Небесного на земле, и оно, как и Царствие Небесное, силой берётся и те, кто терпят, страдают, работают и надеются, – обретают его.
