– Дмитрий, куда вы пропали из «Русского репортера»?
– Период работы в «Русском репортере» был очень интересным, но у каждой задачи есть свой жизненный цикл. Я ушел, когда понял, чем хочу заниматься следующие годы. К тому времени я уже лет 25 ездил по миру и стране, постепенно рос как репортер.
Последние 2-3 года перед уходом я понял, что в журналистике занят более-менее одним и тем же, началась фаза плато. И я понял: либо я совершаю какой-то прорыв, либо возраст творческого дожития наступит слишком рано.
С 12-го по 14-й год я, помимо основной работы, писал книжку про Яндекс, и у меня случился когнитивный прорыв, я открыл для себя целый мир и полностью пересмотрел свое представление о бизнесе. Я думал, бизнес – это про хищничество и алчность, но оказалось, что мои представления на этот счет были, мягко говоря, примитивными.
Всем гуманитариям свойственно высокомерие считать, что писать тексты, рисовать картины, сочинять музыку – это творчество, а строить дома, добывать нефть, монетизировать математику – не творчество. Но когда я погрузился в тему предпринимательства, когда стал изучать этих людей, то увидел, что они решают офигительные задачи, такие, какие мне со своими текстами даже не снились. Меня эта сфера очень затянула, хотя на старте я не знал, например, что такое венчурное инвестирование.
– Затянула настолько, что вы решили открыть свое дело?
– Я общался со многими крупными предпринимателями, бесплатно и из первых рук получал их ценные знания и опыт. И это во мне сформировало если не уверенность, то допущение: «Чем я хуже? Я тоже могу попробовать». Так что это был не уход из РР, а приход в новую сферу, так получилась Лаборатория «Однажды».
Поначалу, общаясь с потенциальными клиентами, я везде представлялся «мы», создавал некую иллюзию существования своей компании, но, на самом деле, никакого «мы» не было, Лаборатория «Однажды» была инструментом моей самозанятости. Мне тогда казалось, что это чуть ли не мошенничество, но потом, общаясь с другими предпринимателями, я понял, что период блефа есть в любом бизнесе.
В американском предпринимательском фольклоре есть даже такое выражение – «fake it till you make it», я бы перевел его так: «Ври, пока это не станет правдой». Этот блеф необходим, потому что по другому невозможно перешагнуть границу между состоянием, когда тебя ещё нет, и состоянием, когда ты уже есть. Но количество моих клиентов росло, и Лаборатория перешла на следующий этап – она стала чем-то вроде журналистской артели, когда нет ни офиса, ни штата, но уже есть круг авторов, вовлеченных в проекты. Авторы иногда соскакивали, были ситуации, когда мне одновременно приходилось дописывать три книги. Я стал себя чувствовать человеком, которому постоянно нужно собирать расползающихся котят.
Понял, что надо все-таки набирать штат, арендовать офис, который нужен как точка сбора. Сейчас у нас 8 штатных сотрудников, порядка 10 постоянно занятых внештатников и круг из 20 с лишним авторов, которые могут быть вовлечены в работу в любой момент.
– Чем вам так интересен бизнес как сфера чужой деятельности? Кроме денег?
– Понимаете, существует две жизненных позиции. Есть люди, которые живут в парадигме дефицита (даже если они обеспечены) и люди, которые живут в парадигме изобилия (даже если они финансово не состоятельны). Для тех, что в парадигме дефицита, мир – это пожираемый кем-то пирог, от которого человечество постоянно что-то отрезает и я тоже должен урвать свой кусок.
А люди из парадигмы изобилия живут в постоянно расширяющейся Вселенной и себя воспринимают как один из инструментов расширения, они не только сами получают ресурсы, но и создают возможности для других. Люди первого типа могут случайно оказаться богатыми и даже удержать свои ресурсы, но в долгосрочной перспективе они все равно проиграют, это неизбежно в силу их образа мысли. И по той же причине люди второго типа могут на каком-то жизненном этапе испытывать финансовые трудности, но рано или поздно они совершат прорыв.
Это называется предпринимательской логикой — и как только ты ее усвоишь, ты начинаешь жить в неисчерпаемом мире. В таком мире, где никто ничего не теряет, наоборот, все приобретают. Один из наших клиентов говорил: «Я не понимаю, как в России можно быть бедным! Вот я иду по бульвару и через каждые 100 метров вижу еще одну возможность для бизнеса».
«Мания правды журналистику губит»
– Вы же сталкивались с обвинениями, что ушли в зависимую журналистику, предали профессию?
– Сталкивался года три назад, когда написал колонку «Как зарабатывать зависимой журналистикой в эпоху искренних коммуникаций». Одним из моих тезисов было то, что бывает журналистика правды и журналистика знаний. Журналист, работающий в парадигме правды, живет в мире, состоящем преимущественно из негодяев, которых надо выводить на чистую воду, и его главная задача — очищать этот мир, то есть мир по определению нечист. Такой человек всегда находится в позиции назидателя.
Что же касается журналистики знаний, то она предполагает тип личности журналиста, стоящего в позиции ученика. Он живет в мире достойных, интересных людей, которые так или иначе делают что-то хорошее, хотя и не у всех это получается. И эти люди такому журналисту интересны, он хочет обогащать информационное и смысловое поле общества их знаниями, опытом, историями. Вот этот мой месседж «ребята, вам не надоело кормить беса собственной правоты?» – вызвал большое раздражение в профессиональном кругу.
Хотя я-то как раз считаю, что по методам работы «Однажды» занимается именно традиционной журналистикой, а мания правды в сегодняшних СМИ журналистику губит, она в итоге распадается на мелкие задачи и подавляющий шум и бесконечные ленты бессмысленных сообщений.
Три года назад мало, кто верил в то, что мир изменится так, как я предполагал, и никто не верил в жизнеспособность «Однажды», нам предрекали вырождение в обычную PR-компанию. Сейчас большинство моих тезисов из той статьи стали привычной реальностью и уже мало кто спорит с тем, что мы занимаемся именно журналистикой. Некоторые из числа прежних критиков даже попросились на работу, причем не потому что им некуда пойти, а просто действительно стало интересно, чем же мы тут занимаемся и почему до сих пор не скурвились.
– То есть вы отрицаете, что «Однажды» – это разновидность PR?
– PR, реклама – это терминология ХХ века, она устарела. Настала эпоха искренних коммуникаций, PR-инструменты перестали быть эффективными. Философски PR – это метод манипуляции, а то, чем мы занимаемся, – работа с подлинностью, выстроенная в союзничестве с нашими клиентами. Они выбрали нас, но и мы выбрали их. Они содержательны, интересны, они хотят рассказать свою историю или донести свои ценности, но не всегда доверяют сотрудникам СМИ, боятся, что их слова не поймут, исказят, неправильно интерпретируют. И когда эти люди сталкиваются с нашим качеством работы, они раскрываются просто неимоверно. Ни одному так называемому независимому журналисту они не рассказали бы и десятой части того, что рассказывают нам. Причем не офф-рекорд, а для публикации.
Бывает еще, что заказчик платит не за то, чтобы написали историю про него и его бизнес, а за реальную журналистику на какую-то совсем постороннюю тему, в которой для них вообще нет никакой, даже косвенной прагматики. Понимаете, что бы вы о них ни думали и что бы они сами про себя ни говорили, большинство людей, умеющих созидать — это идеалисты. И они хотят воплощать свои идеалы в жизнь. Иногда им для этого не хватает собственных сил и компетенций, поэтому они обращаются к нам.
Один крупный предприниматель из первой полусотни списка Forbes заказал нам книгу про мусор. Его бизнес никак с этой темой не связан, он просто хочет, чтобы проблема переработки мусора в стране была решена, а для этого нужно найти решение этой проблемы — например, при помощи многостороннего журналистского исследования. В результате получится бестселлер, который будет не только хорошо продаваться, но и заронит людям в головы семена правильных мыслей и задач.
«Мы не работаем с компаниями-мироедами»
– Про кого и про что «Однажды» никогда не будет писать книги? Может быть, алкогольный или табачный бизнес? Или если за темой стоит яркая, харизматичная личность с историей, то и бизнес на пороках сойдет за сюжет?
– Наше первое ограничение – «Не выдавать желаемое за действительное». Один клиент, с которым мы не стали работать, хотел, по его же выражению, «из говна пулю». Мы ему вежливо объяснили, что пули делаются из других материалов. Мы можем изложить реальную историю, но мы не можем ее придумать и прожить за вас. С такими клиентами мы не работаем.
Еще мы не работаем с компаниями-мироедами, такие тоже встречаются — например, есть одна очень крупная кондитерская компания, которая построила свою империю на рейдерстве. Но опять же — если когда-нибудь, в результате переоценки ценностей, основатель этого бизнеса придет к нам и скажет: «Я хочу совершить публичный акт покаяния, рассказать, как все было на самом деле, каких глупостей в этой жизни насовершал и к чему в итоге пришел», – мы задумаемся.
У нас, например, сейчас есть клиент – если вы забьете его имя в Яндекс, на вас вывалится самосвал негатива. В нулевые он был одним из лидеров движения скинхедов, потом ушел в бизнес, на волне первых денег наделал уйму глупостей, сбил на машине человека, попал на полтора года в тюрьму, прочитал там гору книг, вышел на свободу другим человеком, пересобрал себя полностью и вот уже 8 лет он занимается серьезным, интересным бизнесом, у него потрясающая команда. И обо всем этом он рассказывает откровенно, безжалостно по отношению к себе. Вот это наш человек.
– И все-таки — за алкоголь и табак возьметесь?
– Если будет поставлена пиаровская задача сделать привлекательным образ табака и алкоголя, то, конечно, нет. Но если, например, какой-нибудь алкогольный бренд предложит интересную творческую задачу без рекламы алкоголя, мы это предложение рассмотрим. Моя главная цель как менеджера – создавать поток сложных, интересных, творческих задач для моей команды. Потому что люди, способные творить, должны творить.
– Вы пишете вторую книгу о социальных предпринимателях. Это интересная ниша: и не бизнес в чистом виде, и не благотворительность. Социальное предпринимательство действительно может изменить как экономическую, так и социальную картину в стране?
– Уверен. Гораздо лучше, когда проблемы решаются жизнеспособными инструментами и не требуют постоянного привлечения денег, а сами генерируют ресурсы. Я не рассматриваю благотворительность и социальное предпринимательство как конкурирующие сферы, они взаимодополняют друг друга, у каждой есть свои преимущества и недостатки. Пример: петербургская компания «Либерти» научилась делать туры для людей с инвалидностью. Это туры для платежеспособных, остается сегмент неплатежеспособных людей, и им можно помочь благотворительными методами.
Есть такие бактерии в очистных сооружениях, которые пожирают остатки нефтепродуктов, очищая таким образом воду. Социальные предприниматели – это в хорошем смысле слова такие же бактерии, только они пожирают своим бизнесом социальные проблемы.
«При помощи хорошей статьи можно помочь человеку, который оказался в беде случайно»
– Принцип «не навреди» должен быть основным в журналистике?
– Он важен, но надо смотреть на контекст. В большинстве случаев, когда герой говорит «Уберите вот это, а то у меня будут проблемы», он перестраховывается. Если поправка принципиально не меняет текст и не делает его хуже, я учитывал просьбу, но если то, что ты хочешь написать, общественно значимо, если публикация принесет пользу обществу, то можно публиковать, несмотря ни на что, в журналистике всего мира это один из критериев.
– Что неэтично в профессии, на ваш взгляд?
– Неэтично, прежде всего, сачковать. Например, в случае, когда ты разбираешь конфликтную тему — не поговорить с другой стороной. Очень часто у журналиста выстраивается какая-то первичная картинка, красивая, героическая, ему уже кажется, что он все понял, он бежит писать материал. Но если бы он пошел поговорить с оппонентами своих героев, а может быть и с третьей стороной, у него эта картинка могла либо перевернуться с ног на голову, либо серьезно дополниться и усложниться.
Неэтично вводить в заблуждение аудиторию, даже если ты это делаешь искренне и не считаешь заблуждением.
Неэтично делать журналистику заложницей своих мировоззренческих амбиций или представлений. В этом случае ты намеренно или ненамеренно будешь в каждом репортаже иллюстрировать правоту своих убеждений. Есть такие журналисты, вроде пишут интересно, но о чем-бы они не писали, они всегда пишут об одном и том же. Например, каждый репортаж о том, в каком аду мы живем.
– А мы не в аду живем? Когда вы в последний раз были в провинции и где?
– В этом году был в Тольятти, Тюмени, Новом Уренгое, Екатеринбурге. Совсем по глубинке я сейчас езжу меньше, чем ездил пять и, тем более, 15 лет назад. Но когда я езжу, то вижу, что нет, все-таки не в аду. По сравнению с тем, что я видел в 90-е, когда женщины целыми деревнями ходили на трассу торговать телом, а мужики шли в бандиты, это точно не ад. Более того, я много поездил и по миру, причем не в качестве туриста, а в качестве журналиста — и уверяю вас, даже в Европе и США проблем хватает. Каждый свой ад носит с собой. На эту тему есть стишок Омара Хайяма: «В одно окно смотрели двое, один увидел дождь и грязь, другой – листвы зеленой вязь, весну и небо голубое, в одно окно смотрели двое».
Глядя на реальность, я исхожу из презумпции добропорядочности. Мир жесток, но не злонамерен. Некоторых раздражает мой оптимизм, им кажется, что это форма конформизма, но я человек не наивный, меня трудно обмануть — просто я стараюсь быть справедливым и объективным.
Кроме того, в этом есть еще и важный христианский смысл: ведь видеть в людях прежде всего плохое – это оскорбление Бога. Потому что именно он сотворил этот мир, и кто я такой, чтобы хаять его творение. И если Бог для чего-то создал этих людей, почему-то он их терпит на этом свете. А если я не терплю, значит, не доверяю Божьему промыслу.
– А что, на ваш ваш в журналистике не просто неэтично, а преступно?
– Создавать постановочные ситуации ради крутого репортажа. Один приятель рассказывал, как ездил в Африку писать статью про уличные банды в Конго, грабившие и убивавшие людей. «Хочешь, мы при тебе сейчас что-нибудь такое устроим?» – предложили журналисту. Возможно, они сегодня и так и так пойдут и кого-нибудь грохнут, но если бы журналист согласился, то именно он был бы виноват в чужой смерти.
Вообще, ценность таких типа «журналистских удач» сильно преувеличена. Хорошо, увидишь ты, как убили человека, напишешь: вот они пошли, убили, что это с точки зрения смысла сообщает? Это просто жареная деталь. Гораздо круче сделать мирный репортаж, который несет такой смысл, что сильнее аудиторию заденет.
Из собственной практики: репортаж «Саратов должен быть разрушен» сильно прогремел. Почему? Были даны новые принципиальные знания, ясность по поводу проблемы, которую все в стране осознают. Вот она образовалась, сфокусировалась и люди благодаря репортажу что-то поняли, хотя там никто никого не убивает.
На экстремальности тянет обычно молодых, типичный набор тем, с которыми молодой журналист приходит в редакции выглядит так: репортаж про проститутку, ВИЧ-инфицированных, наркоманов, еще почему-то очень любят староверов. Это радикальные проявления жизни, которые на самом деле ее мало характеризуют. Хорошо, ты окажешься в наркопритоне и проведешь там 3 дня, и что? Можешь написать фигню, а можешь крутой репортаж, но это зависит от того, как ты осмыслишь увиденное и насколько ты из этого сможешь дать ответ на какой-то вопрос.
Так или иначе, любая журналистская работа должна вести к адекватному ответу на какой-то животрепещущий вопрос. В случае с текстом «Саратов должен быть разрушен», например, этот вопрос звучит так: как выглядит анатомия деградации? Почему одни города расцветают, а другие загибаются? В силу каких социальных, политических, экономических причин?
– В «Реальном репортере» вы писали: в тот момент, когда журналист начинает спасать мир, он перестает быть журналистом. Почему?
– На мой взгляд, мнение, что журналист может в каком-то конкретном случае принципиально изменить ситуацию к лучшему, утопично.
– Одна человеческая судьба – разве этого мало?
– Вот вам история из моей практики: в «Известия» пришло письмо от учительницы немецкого языка из Тамбовской области. В ее классе четыре ученика, один из них сирота, мать спилась, отец в тюрьме, парень живет с бабушкой. Учительница решила спасти парня, определить его в Суворовское училище, проехала 3 тысячи километров по области на велосипеде, чтобы собрать необходимые справки. Парня срубили под надуманным предлогом, учительница попросила нас о помощи. В редакции решили переправить это письмо министру обороны, а меня послали написать душещипательный репортаж https://iz.ru/news/319941
Министр обороны отреагировал, после повторного обследования парня приняли в Суворовское. Без особых собственных усилий он получил готовое счастье на блюдечке. Все кончилось печально: в итоге его все равно отчислили, причем на этот раз заслуженно, жизнь его покатилась по наклонной.
Понимаете, при помощи хорошей статьи можно помочь человеку, который оказался в беде случайно. Он и сам из нее выберется, с твоей помощью — чуть быстрее. Но никакая журналистика не сделает человека с синдромом неудачника другим. Но если ты хочешь осчастливить весь мир или конкретных людей, вопреки некоторому естественному ходу вещей, ты можешь сделать только хуже.
«Вера меня заставила по-другому взглянуть на мир, и это сказалось на моих текстах»
– Вы из воцерковленной семьи или пришли к Богу в сознательном возрасте?
– Меня бабушка втайне крестила в 3 года, но в семье особой религиозности не было. К вере я пришел лет через 7-8 активной журналистской работы. Часто ездил по стране, а многие знания, как известно, рождают многие скорби. Когда ты постоянно видишь проблемные ситуации, несчастных людей, это может привести либо к выгоранию, либо к неадекватным поступкам. Пока молод, держишься на адреналине, когда эта сила уходит, нужна платформа, на которой будет стоять твоя личность.
– И такой платформой для вас стало христианство?
– Я просто как-то инстинктивно почувствовал, что мир не может быть мешком из каких-то случайностей, должно быть объединяющее начало, ток должен течь по всей этой цепочке. Все, что связано с жизнью, не поддается окончательному осмыслению и даже самая передовая наука никогда не ответит на три главных вопроса — как произошел мир, как на планете появилась жизнь и как возник разум. Объяснить это все можно только усилием веры.
Но веры для меня не побег от реальности, а, наоборот, возвращение к ней. И оно случилось, когда у меня накопилось какое-то количество знаний, опыта, впечатлений – все как-то гармонично сошлось в одной точке, это был закономерный процесс, не связанный с переломом, потрясением, потерей.
– А зачем человеку вера?
– Для меня это вопрос из разряда «Почему ты полюбил свою жену?» Единственный ответ – ни почему, просто полюбил и все. Любовь — это про то, что сначала любишь ты, а уже потом любят тебя. Это активное чувство. И вера тоже активное чувство, ты веришь не потому, что это нужно тебе для чего-то, а потому что не можешь не верить. Потому что в какой-то момент осознаешь, как сильно тебя любит Бог и не можешь не ответить на эту любовь.
При этом, в конечном счете, вера делает лучше твою жизнь, я считаю, что верующие гораздо больше психологически устойчивы, ведь депрессии и неврозы возникают от того, что горизонт жизни видится очень коротким. Ты знаешь, что у тебя осталось 20-30-40 лет, ты боишься чего-то не успеть, ты переживаешь, нервничаешь, мучаешься вопросом, а зачем вообще я живу? А когда ты свою жизнь мыслишь в масштабе вечности и воспринимаешь ее лишь как этап, ты обретаешь ясность и спокойствие. Зачем я живу? Для спасения души.
Еще одно последствие веры: ты учишься более позитивному взгляду на мир, потому что это логично вытекает из самого свойства веры.
– Помогала ли вам вера в работе?
– Не просто помогала. Я могу сказать совершенно точно: если бы я не пришел к вере, вряд ли бы я достиг того, чего достиг в журналистике. Психологи говорят, что есть состояние автора своей жизни и состояние жертвы. Настоящее христианство способствует обретению первого взгляда на мир, ты сам за свою жизнь несешь ответственность, ни на кого ее не перекладываешь — ни на окружающих людей, ни на Путина, ни на мировой заговор.
Вера меня заставила по-другому взглянуть на мир, и это сказалось также на моих текстах. Я перестал в своем творчестве «самовыражаться», я научился выражать окружающий мир. Ведь человек сам по себе в автономном своем виде конечен как источник содержания. Все, разумеется, мыслят себя уникальными, неповторимыми, но это не так — человек очень даже исчерпаем. И на этом легко профессионально перегореть.
Когда журналист 200 раз выразил свой «богатый внутренний мир» и за душой у него ничего больше не осталось, творчество превращается в пытку. Продолжать интересно писать после 10 лет активной журналистской работы можно лишь признав, что окружающий мир является гораздо более богатым источником содержания и смыслов.
И чтобы этот мир видеть, преобразовывать, нужно по отношению к нему исповедовать принцип ученика или, в крайнем случае, равноправного партнера. Смирение человеческое и профессиональное помогает писать хорошие репортажи. Гордыня ослепляет, смиряя свою собственную значимость, ты становишься более восприимчивым к окружающему миру.
– Хочу задать вам вопрос, который мучает меня уже 15 лет. И я хотела бы спросить об этом каждого, кто был свидетелем тех событий. Когда вы были в Беслане и видели убитых боевиками детей, не думали ли вы, где был в этот момент Бог и почему он это допустил?
– Был такой дискуссионный прием, когда атеисты спорили с верующими. Атеисты говорили: «Бог всемогущ? Всемогущ. А может ли он создать камень, который не может сам поднять?» Это типа логическая ловушка: если он не может создать такой камень, значит, он не всемогущ. А если может создать, но не может его поднять, значит, снова не всемогущ. Но в конце концов, кто-то из богословов дал ответ на этот вопрос: «Да, такой камень Бог создать может, и это камень – человек».
Понимаете, Бог наделил человека свободной волей, то есть Бог не может заставить человека не грешить. Вернее может, но, по всей видимости, не хочет — потому что это бессмысленно, это противоречит тому самому «образу и подобию», по которому он сотворил человека. Ведь если мы будем творить добро, только потому, что Бог нас заставил, лишив нас свободной воли, мы в этот же самый момент превращаемся в биороботов. И тогда мы уже не «по образу и подобию», потому что Господь Бог точно не биоробот. Это подрубает на корню весь его замысел в отношении нас, делает бессмысленным всё.
Бог создал человека со свободной волей, это условие жизни. Поэтому Он попускает свершиться некоторым трагедиям, даже кошмарным трагедиям, но совершает их не он, а люди. Свободные творить и добро, и зло — но в некоторых случаях выбирающие зло. Это неизбежная плата за то, чтобы человек оставался человеком. Но чудовищной эта плата выглядит лишь в нашем, ограниченном земном контексте. В масштабах вечности она может выглядеть совершенно иначе и кто знает, может быть, дети Беслана уже через час после своей гибели, находясь в вечной жизни, радовались произошедшему.
– Кризис веры в связи с Бесланом или другими трагическими событиями вы не испытывали?
– Беслан не привел к кризису веры, привел, скорее, к ее укреплению. Беслан для меня не стал поводом предъявлять Богу претензии, это был повод предъявлять претензии людям. И не только конкретным людям, которые это совершили, а даже себе самому.
Потому что семена греха есть в каждом из нас, природа человеческая была повреждена в момент первородного греха. И граница между добром и злом проходит не между одной группой людей и другой, а в душе каждого человека. Может, я сам завтра совершу что-то постыдное, что приведет к плачевным последствиям для других людей. Ведь по большому счету грех – это глупость, я глубоко убежден, что большинство ужасных поступков – следствие вроде бы незначительного душевного повреждения.
Когда я был в тюрьме для пожизненно осужденных, разговаривал с человеком, убившим в гневе всю свою семью. Я смотрю на него и офигеваю — ведь это обычный, нормальный человек. Просто в критический момент у него не хватило моральных и духовных качеств для того, чтобы увидеть ситуацию по-другому и не стать рабом гнева.
– Мы с вами пишем интервью для портала «Милосердие». А что для вас милосердие, которое, как известно, является одной из главных христианских добродетелей?
– (пауза) …Впервые задумался, если честно. Это слово всегда было для меня немного декоративным, не вполне осознанным. Наверное, это вот что. В своей знаменитой речи создатель «Амазона» Джеф Безос вспоминает случай из детства. Они ехали куда-то на машине и он сказал что-то грубое своей бабушке. Тогда его дедушка остановил машину, обернулся к нему и сказал: «Знаешь, Джефф, когда-нибудь ты поймешь, что быть добрым важнее, чем быть умным».
Это очень непростая мысль, ценность которой трудно осознать в молодости, для этого нужно прожить хотя бы половину жизни. И милосердие отчасти про это – про отношение к миру, к людям с позиции мягкого сердца, просто так, без всяких обоснований.
Не быть скорым на осуждение, исповедовать презумпцию порядочности этого мира – думаю, это и есть милосердие. Что-то вроде сердечного интеллекта, выражающегося в самой потребности любить. И если задуматься, эта потребность абсолютно логично преобразует тебя самого в лучшую сторону. Наверное, так.
Фото: Павел Смертин
