Уроки литературы

Мы продолжаем рассказывать о культурных событиях, на которые стоит обратить внимание читателям Милосердия. В московском «Пионере» и в петербургской «Авроре» идут показы «Анны Карениной» Сергея Соловьева – снятой два года назад экранизации одноименного романа Льва Толстого. Это редкая и в настоящее время единственная возможность увидеть картину, не попавшую даже в ограниченный прокат. В этом выпуске мы расскажем о премьере и заодно поговорим о великодушии, прощении и любви.

Кино про людей

Театральные постановки «Карениной» столь многочисленны, что описи давно не поддаются, зато экранизаций этого шедевра кот наплакал. При этом, не лишенные тех или иных (порой значительных) достоинств, оригинальностью трактовок или соразмерной книге глубиной они, насколько помнится, не блещут, следуя букве романа с теми или иными издержками. Среди последних можно выделить чрезмерную сентиментальность и помпезность, Толстому всю жизнь ненавистную. Встречаются ошибки и похуже, как, например, безжалостное упрощение описываемых конфликтов или совсем уже непростительное окарикатурирование персонажей.

На этом полинявшем, чопорном и старомодном фоне фильм вечно молодого Соловьева смотрится почти новаторски. Его естественный, бесхитростный на вид (простой, но далеко не общий) режиссерский почерк не знает ни напыщенности, ни запанибратства, благодаря чему без напряжения передает, по меньшей мере, вольный, свежий дух толстовской прозы, не воняющей, по выражению Тургенева, литературой. И хотя любой, кто помнит первоисточник, обязательно найдет, к чему придраться (начиная с заведомо спорного выбора некоторых исполнителей), Соловьев не претендует на лавры толстоведа, подчеркивая, что снял кино не о героях и не об актерах, а о людях. Точнее даже – о близких друзьях. Недаром по альтернативной версии, его «Анна Каренина» – вторая часть дилогии, начинающейся с другого соловьевского фильма этого же периода – «2Асса2», посвященной будням некой съемочной группы.

Позволю напомнить, что магистральная линия книги (как ни судить: по числу ли страниц, оценив ли композицию, или, скажем, сопоставив значимость тут и там поднимаемых тем) – вовсе не печальная судьба несчастной, тронувшейся умом самоубийцы, а более или менее благополучная жизнь, внутренняя и внешняя, авторского альтер эго – Константина Левина. Почему Лев Николаевич назвал произведение именем первой героини, как сказали бы сегодня, второго плана – одна из непоследних тайн Вселенной. Кинематографистов, впрочем, эти тонкости особо никогда не волновали: в центре практически всех постановок – горестная история любовного треугольника, разнообразные же духовные искания протагониста у них словно корова языком слизала. (Исключение составляли версии советского кинопроизводства, привычно прозревающие в трудолюбивом и мужиковатом Левине потенциального союзника рабочих и крестьян.) Соловьев продолжает и даже усиливает сложившуюся «романтическую» традицию, отчетливо сосредоточившись на Анне (Татьяна Друбич), Вронском (Ярослав Бойко) и Алексее Александровиче (Олег Янковский). Прочие герои – Стива (Александр Абдулов) и Долли (Елена Дробышева), Левин (Сергей Гармаш) и Кити (Мария Аниканова) – в кадре появляются неоднократно и, в общем, чувствуют себя, как дома, но все-таки не забывают, что в гостях. За исключением этой сознательной редукции (позволившей смягчить неизбежную конспективность сценария) перед нами добротный, уважительный к первоисточнику римейк, пересказывать или анализировать который – практически то же самое, что пересказывать и анализировать породивший его роман.

И все-таки в трактовке Соловьева имеется один не слишком педалируемый, но заметный нюанс, принципиально отличающий эту версию «Карениной» от предыдущих – речь о повышенном внимании к Алексею Александровичу Каренину. Из фильма не совсем понятно, было ли это внимание предусмотрено сценарием или стало результатом фантастической работы Олега Янковского, сыгравшего, без сомнения, одну из лучших своих ролей позднего периода; во всяком случае, идея показать конфликт глазами «исключенного третьего» давно ждала своего часа. Экранизации прошлых лет неизменно оттаптывались на этом персонаже, раз за разом представляя его мерзким стариком, непривлекательным морально и физически. То была стихийная, но удивительно единодушная кампания, как будто режиссеры мстили брошенному супругу за преждевременную гибель главной героини. Меж тем Каренин у Толстого – сложный и совсем не сатирический герой, палитра чувств которого не уступает ни переживаниям Анны, ни треволнениям ее любовника, здесь даже хочется добавить – вместе взятым. Янковскому удалось показать человека униженного и страдающего, но притом не жалкого и не смешного; а заодно единственного, между прочим (не считая Левина), кто не позволяет себе «выходить за рамки», не допускает аффектов и прочего нарушения норм. Сей уникальный в линейке «Карениных» образ стал главным украшением и основным концептуальным завоеванием фильма. Посему сосредоточимся на этом персонаже и на его проблемах, благо они имеют самое прямое отношение к христианской этике.

Ближний свет

Все-таки плохо мы еще умеем чувствовать чужое горе. (Я говорю о горе, потому что именно оно сильнее прочих состояний взывает к нашему участию.) Две тысячи лет читаем о бревне в глазу, а соседская соринка нам по-прежнему видна гораздо лучше. Меж тем без развитой эмпатии, сиречь умения почувствовать себя на месте ближнего мы обречены на полное непонимание друг друга.

И ладно бы дело было только в объективных трудностях при попытке понять другого человека, будь то наше естественное незнание каких-то нюансов, принципиально важных в том или ином вопросе; культурные различия; вечные потемки чужой души (к которым, сколько не вглядывайся, никогда не привыкнешь); наконец, элементарные недоразумения, подстерегающие нас на каждом шагу. Нет смысла отрицать огромную, а иногда и непреодолимую силу как всех этих факторов вместе, так и каждого из них в отдельности. Но главная проблема, кажется, не столько в них, сколько в нашей собственной, опережающей реальность готовности судить себя и окружающих двумя разными мерками. А если вы не верите в такое заключение (я и сам временами не верю), призовите в свидетели классическую русскую литературу – она всегда готова предоставить вам достаточно грустных тому подтверждений.

Вот, например, несчастный Алексей Александрович. Жестокая участь, не правда ли: мало того, что бросила жена, так еще и потомки облили презрением с головы до ног, даром что персонаж вымышленный, необидчивый и в суд подавать не станет. Что о нем помнит случайный прохожий, последний раз проходивший «Каренину» классе в девятом? Озлобленный домашний деспот, в отместку разлучивший мать с ребенком и довольно потиравший ручки – вот среднестатистическое мнение. Примерно так же, судя по устоявшейся сценической истории образа, считают и многочисленные сценаристы, постановщики, актеры – словом, те, кому, казалось бы, профессией положено уметь читать и понимать смысл прочитанного.

Откуда выросло такое представление? За что Каренину вменен такой диагноз? Толстой отчетливо, подробно, обстоятельно рассказывает о совершенно другом человеке – неревнивом и уважающем свою жену, причем не только на словах, но и на деле. Перечитайте, как он повел себя, столкнувшись с безрассудным и непристойным флиртом Анны на глазах у всех («безрассудным и непристойным» не по нашему с Алексей Санычем пристрастному мнению, а на взгляд всего того круга, с которым в этом вопросе Толстой полностью солидарен). Обратите внимание на то, как говорил он с ней в тот вечер дома, какие выбирал слова и какие оговорки делал, и сколько раз еще потом он пробовал с ней объясниться. Перечитайте, там всего две главки, и ответьте, положа руку на сердце: лично вы – поступили бы так же? Смогли бы? Толстой рассказывает нам о человеке порядочном и ответственном, выдержанном и сдержанном. Из очевидных недостатков – сухость, педантизм, большие уши. И что, теперь за это сразу в морг?

Ах да, ужасный факт: отказывал матери в свиданиях с сыном. Но, прежде чем подчеркивать весь ужас и недопустимость, вы все-таки сперва перечитайте, что он пережил и с чем столкнулся, какого нового, незнакомого человека видел перед собой вместо вчерашней жены; после оцените – не по памяти, а тоже перечтя – психическое состояние и степень вменяемости матери; охарактеризуйте ее поступки последнего времени, педагогический талант и перспективы их совместной жизни с сыном; примерьте полученную сумму обстоятельств на себя, своих друзей, знакомых – переведите стрелки на режим реального времени с его известным искажением официальных лозунгов и идеалов – и смело делайте ваши выводы.

Заметьте, речь не об интерпретации описанной в романе коллизии. Я не знаю, должен ли был Каренин отдать жене сына (которую абзацем выше, подчеркиваю на всякий случай, тоже не имел желания осудить); и не могу сказать, что поступил он правильно. Я попросту не вижу ни оснований, ни необходимости упрекать его в чем бы то ни было. И дело тут – возвращаясь к проблеме сочувствия – не в том, что мы чего-то там не понимаем, затерялись в культурных различиях, заблудились в потемках души. И не оттого, что сами грешны и, как смиренные христиане, воздерживаемся осыпать камнями грешника. Все сильно проще, хотя для нашей прокурорской психики немного дискомфортно: мы не можем упрекнуть Каренина, потому что нам не в чем его упрекнуть. Определенно только то (если верить Толстому, а не нашим свободным фантазиям), что в сложившихся ужасных обстоятельствах, он повел себя лучше многих и многих из нас.

Но это если по верхам, снаружи, а что происходит внутри? Внутри ползет мучительный процесс духовной агонии ошеломленного, оскорбленного, оставшегося в одиночестве человека. Человека, который не может отыскать случившемуся ни объяснения, ни оправдания и, не находя их, постепенно умирает, накачиваясь ненавистью и злобой. При этом сами по себе полученные раны, хоть тяжелы и ядовиты, – не смертельны. Беда не в них, а в недостатке той самой внутренней эмпатии – спасительного вещества, нейтрализующего яд обиды, выводящего из организма гной претензий, снимающего нервное напряжение и приносящего желанный покой. Сумей Алексей Александрович отвлечься от собственных несчастий, почувствовать страдания жены, войти в ужас ее положения, и, отбросив злорадство, пожалеть ее и простить – какое сразу б наступило облегчение. В коварном сговоре с Толстым судьба сыграла злую шутку: однажды, находясь у постели умирающей Анны, Каренин было смог найти в себе целительные силы сочувствия и любви – сухому, не особенно великодушному и чересчур рассудочному человеку очень помогло тогда ответное раскаяние супруги. Но примириться с возвращением Анны к полноценной и независимой жизни, а тем более простить предательницу, полную сил и вновь ненавидящую мужа – оказалось выше его сил. Евангельские заповеди трудны для исполнения, но их несоблюдение опаснее стократ.

Так и запомнился Каренин – мстительностью, непримиримостью и злобой. Несправедливо, упрощенно и, если уж на то пошло, немилосердно. Одна из причин, кстати, все та же – опасный дефицит эмпатии. Из-за него всем приговорам мы предпочитаем обвинительные, а из ответов на любые жалобы универсальнейшее: «Сами виноваты». Суждение это часто справедливо, а уж как удобно! Снимает ответственность, экономит на сочувствии, помогает не вникать в иной раз трудные и долгие материи. Э, нет – жестокость мира, торжество неправды, непреодолимый рок, вероломство близких, подлость партнеров – все эти объяснения бережем мы для самих себя.

Наивные! Читайте классику, смотрите классику, будьте великодушнее и не спешите с выводами.

Петр ГРИНЕВ мл.