Уловимые мстители

По разным историческим объективным и субъективным причинам, среди материалов, публикуемых на сайте «Милосердие.ру», редко встречались тексты о фильмах, книгах и прочих фактах современной и не очень культуры. Мы решили изменить эту ситуацию и, начиная с этого дня, каждую пятницу будем предлагать нашим дорогим читателям рецензии, обзоры или просто статьи о культурных событиях, которые так или иначе касаются понятия милосердия или повествуют о том, что представляет интерес для любого христианина. Сегодня читайте рецензию о фильме.

Вышедшая на российские экраны и на DVD драма «Месть» (2010) датского режиссера Сюзанны Бир не претендует на место в золотой сокровищнице кинематографа, однако подросткам и их родителям может быть рекомендована без колебаний.

На изучении извилистой диалектики семейных конфликтов скандинавы съели не одну стаю несчастных собак и в гипотетическом соревновании культур вполне могли бы выставить собственную сборную с Ибсеном и Бергманом во главе против сборной остального мира – и если б даже проиграли, то достойно, не выглядя при этом посмешищем. «Месть», хотя тема семьи в ней не главная, тоже начинается с кризиса в двух датских семьях, внешне (как это принято в неписаном каноне буржуазного искусства) благополучных и нордически сдержанных, но внутри разъедаемых незаживающими обидами, периодически вырывающимися на поверхность.

У Кристиана (Уильям Джейхнк Нильсен) – и без того угрюмого подростка с обостренным чувством собственного достоинства – умирает мать, и он несправедливо винит в ее смерти добрейшего отца (Ульрих Томсен, знакомый, например, по «Торжеству»), который из-за этого весь фильм ходит с озабоченным лицом. Элиаса (Маркус Ригаард) каждый день травят однокашники (покуда Кристиан не «разберется» с главарем) – за кроткий нрав, шведские корни и умеренную макродентию, нарушение размеров зубов («крысеныш»). Дома тоже нерадостно: родители намерены развестись, и ответственность за это безответственное решение Элиас возлагает на мать. Тем временем его обожаемый папа Антон (которого играет, кстати, действительно шведский актер Микель Персбрандт) большую часть жизни проводит в африканской саванне, где несет бремя белого человека, прививая туземцам спасительные вакцины, а заодно и понятие о профессиональном долге. Впрочем, первые – со значительно большим успехом.

Основной, стержневой и сквозной сюжет фильма начинается на примерно тридцатой минуте, когда, вернувшись на родину, Антон попадает под горячую руку случайного хама, пролетария с уголовными замашками. Наезд происходит на глазах у детей, к разочарованию которых Антон (во всех смыслах, получается, «врач без границ») воздерживается не только от ответного рукоприкладства, но и от всех остальных вариантов контратаки, включая легальные и почтенные. Однако его попытки и логически, и наглядно продемонстрировать подрастающему поколению, что а) дело вовсе не в его трусости и б) кулаками зло не победишь, а только преумножишь, не убеждают горячие юные головы. И хотя для пущей наглядности ему приходится даже специально посетить логово злодея, чтобы получить по лицу еще несколько раз, Кристиану и Элиасу по-прежнему не хватает «симметричного ответа». Поразмыслив, они решают восстановить справедливость, отомстив обидчику своими силами.

Несмотря на высокую оценку картины сентиментальными американскими академиками и Голливудской ассоциацией иностранной прессы (соответственно «Оскар» и «Золотой Глобус» в номинациях «лучший иностранный фильм года»), «Месть» – не более чем средняя подростковая мелодрама; вдумчивое, по-своему искусное, но далеко не безупречное с художественной точки зрения и не свободное от штампов полотно на тему противления или непротивления злу. В лучшие свои моменты оно напоминает куда более значительное «Столкновение» Пола Хэггиса. (Апропо: все, кто в свое время пропустил этот фильм 2004 года, посмотрите его обязательно и пусть вас не смущают целых шесть номинаций на «Оскар» и три завоеванных статуэтки – это одно из лучших высказываний на обсуждаемую тему и редкое среди оскаровских лауреатов последнего десятилетия кино, по меньшей мере, не впадающее ни в детство, ни в маразм.) Картины родственны тематически и в ряде мелких деталей вроде тишайшего амбиентного саундтрека. То же внимание к бытовой агрессии, ксенофобии и, шире, – к нетерпимости вообще; тот же пацифистский лейтмотив «Братва, не стреляйте друг в друга»; та же – не утверждаемая вслух, но мерцающая далеким маячком на горизонте надежда, что слова в конечном счете всегда предпочтительнее физических аргументов, а терпением, бескорыстием и настойчивостью в отстаивании принципов можно, при прочих равных, переубедить – и, следовательно, преобразить духовно – самого Джека Потрошителя или потомственного каннибала с острова Пасхи. Впрочем, насчет последнего Сюзанну Бир, видимо, грызут сомнения, в связи с чем одного особого злостного головореза она все-таки решает выбросить на растерзание толпе.

Нетривиальная особенность произведений второго ряда заключается в том, что подчас – благодаря наивности и схематизму – им удается более удачно, чем шедеврам, спровоцировать в сознании как искушенного, так и наивного реципиента плодотворнейшие внутренние дискуссии, послужить незаменимым триггером. Недаром Достоевский обожал бульварные романы – они не только дарили ему сюжеты, но и идеально стимулировали мысль. Поэтому и мы сейчас сосредоточимся не на разборе эстетических минусов и плюсов картины, а на той действительно крайне актуальной этической проблеме, тщательному рассмотрению со всех сторон которой она посвящена: что же, в самом деле, должно противопоставить грубой силе? Хамству? Хулиганству? Силу закона, личную месть, попытку устного вразумления? А если вразумление не помогает, а закон – усугублю – бездействует? Что важней – не «в идеале» (подозрительное, кстати, словосочетание), а на практике – любовь или справедливость, прощение или «симметрия»? Что может и чего не может позволить себе человек по-настоящему ответственный?

Любопытно, что, даже располагая на все эти вопросы самыми авторитетными и добросовестно продуманными некогда ответами (чем, признаемся, может похвастать из нас далеко не каждый), мы, тем не менее, регулярно и с досадой замечаем, что все они теряют в убедительности или в однозначности, как только запахнет настоящим порохом. Во всех ли случаях, вновь спрашиваем мы себя, надо подставлять вторую щеку? А где бы ознакомиться с официально утвержденным списком исключений? Наверняка ведь где-то существует этот список и даже, скорее всего, не один? А если вторая щека будет ланитой ягненка? А ежели перед тобой самодовольно ухмыляется палач? А ежели Никита Михалков (как вариант: Сергей Лозница)? Маньяк-террорист? Смертник-педофил? Деспот-графоман? И что ж я так себя, в конце концов, терзаю? – возникает мысль. – Неужто возомнил стать выше слабой человеческой породы? Примерно таким заманчивым серпантином начинает виться лукавая тропинка рассуждений, проступающая перед глазами сразу же после того, как дым рассеется.

Но первое, что происходит, когда внезапно ты обязан дать на эти вопросы ответ – и дать не на бумаге и не в студии ток-шоу, а в вероломной повседневности, без подготовки и промедления, – миг полной дезориентации. Условный «миг»: шок и последующая растерянность могут перерасти в затяжную прострацию, в особо тяжких случаях непреодолимую. Понятно, что обычно мы быстро приходим в себя и оперативно выдаем то или иное решение проблемы, но самый этот «миг», состоящий из смеси удивления и испуга, неизбежен. Любое лобовое столкновение с агрессией здесь и сейчас приводит к встряске, подбрасывающей вверх тормашками наши аккуратно сложенные в черепной коробке представления о справедливости и гуманизме. В это мгновение мы объективно представляем собой существ морально и нравственно подвешенных, нокаутированных в зону динамической неопределенности. Вернутся ли наши представления на прежнее место, не смешаются ли в беспорядке, не рассыплются ли от удара какие-то наиболее хрупкие и незащищенные из них – никогда наперед неизвестно.

Особенно же опасна для сознания – повторюсь: потенциально для любого индивидуального сознания – нежданно-негаданная встреча с хамством. Не с поверхностными его всплесками, задевающими наше самолюбие, а с теми, по-настоящему ошарашивающими наглыми проявлениями, потенциально способными вывести из себя кого угодно. Гремучая сила зла этого типа, не претендующего ни на размах, ни на последовательность в отрицании добродетелей, в непредсказуемой спонтанности, принципиальной случайности собственного повода, фундированной сознанием безнаказанности. Это могучее триединство обеспечивает хамству довольно высокую «эффективность» в достижении цели (безотносительно к иногда незавидной судьбе самого хама, который в следующую же секунду может быть растоптан пробегающим стадом слонов) – и речь здесь не только о болезненности наносимых хамством травм, но и о синхронном заражении жертвы соответствующими бактериями, последствия чего еще не раз аукнутся в дальнейшем, если зараженный организм не сумеет с ним справиться.

Итак, от травматического и отравляющего столкновения со злом не защищены даже наимудрейшие, что же говорить тогда о подростках? Против них все обстоятельства разом: половое созревание усиливает агрессивность, социализация – конкуренцию и потребность в самоутверждении любой ценой, а тесный и подчас замкнутый мир учебных заведений редко где обходится совсем без дедовщины. Это время, когда человек открыт самым эксцентричным субкультурам, горячая преданность которым лишь отчасти остужается также возросшим непостоянством. Время, когда культ эпатажа уступает только культу силы. Вот почему я бы совершенно серьезно рекомендовал посмотреть эту картину вместе со своими чадами (начиная с младшего школьного возраста), а после просмотра обсудить увиденное и выяснить, что о нем думают ваши дети.

Теперь рассмотрим, как решает практическую проблему столкновения со злом евангельское учение. Как оно учит относиться к внешнему насилию и к вышеописанным ситуациям? – Как ни странно, спокойно. Христианство не отрицает, что в мире много зла – в том числе такого, устранить которое совсем не в нашей власти. Однако именно поэтому следить лучше не столько за другими, сколько за собой. И не чужой злобы, а собственной бояться, как огня. Христос вообще неизменно пресекал попытки морализаторствовать за чужой счет: об этом и история избиения камнями Марии Магдалины, и противопоставление соринки в чужом глазу – бревну в своем собственном. Об этом же и часто недопонимаемая, кажущаяся загадочной Его фраза, что пачкает человека не то, что входит в него, а что из него выходит. Напороться на жестокость и несправедливость, оказаться униженным или избитым – приятного мало, но эта беда – ничто по сравнению с осознанием себя самого как источника зла. Я, кстати, думаю, что именно в отношении к внутреннему и внешнему злу проходит граница, четко разделяющая людей благочестивых и порочных, нравственно чутких и бесстыжих, деликатных и развязных.

К слову, как и многие из нас-маловеров, создатели «Мести» тоже не вполне уверены в практической мощи «непротивления злому». Так, после зверского избиения «справедливым» Кристианом главного школьного обидчика Элиаса (еще до истории с Антоном) травля Элиаса и вообще «проблемы» друзей в школе благополучно прекратились, хотя никаких однозначных предпосылок благополучному исходу не было: с таким же успехом эскалация вендетты могла бы выйти на новый виток. Причина этого неоднозначного сюжетного решения в том, что в глубине души режиссер убеждена: «Радикальный подход Кристиана работает в жизни гораздо лучше, чем гуманистический, который использует Антон» (http://www.afisha.ru/article/s-bier/).

Неужели и вы с этим тоже согласны? Нет? Тогда это еще один повод всей семьей посмотреть картину и обсудить ее с вашими детьми.

Петр ГРИНЕВ мл.