Мы на территории завода, идем к котельной, открываем полуприкрытую дверь, за ней кровать, которая стоит на земляном полу и занимает ровно половину каморки. На кровати лежит мужчина. Он укрыт чем-то похожим на одеяло. Постельного белья здесь не было никогда. С потолка нещадно капает дождь, поэтому мужчина прикрывает себя куском полиэтилена. Встать с кровати он не может – повредил ногу. Костыли валяются здесь же. Костылем же он приоткрывает дверь, чтобы было лучше видно улицу.
– Как вас зовут?
– А кто как. Кто – Николаем, кто – Анатолием, кто – Виталиком.
Из 388 000 русских, проживавших в Таджикистане во времена Советского Союза, согласно последней переписи населения осталось 35 000. Как они живут, почему не уезжают и чувствуют ли себя счастливыми? Чтобы узнать это, наш корреспондент Софья БАКАЛЕЕВА и фотограф Елена ЧЕРНЫШОВА отправились в Таджикистан.
Благотворительный обед
Юрик сегодня встал рано. В 7 утра он уже разводил огонь в печи. Сегодня воскресенье, а значит, будет благотворительный обед для нуждающихся. Юрика вообще-то зовут Ёрмахмат. Уже двадцать лет он трудится в кафедральном Свято-Никольском соборе в Душанбе. Он здесь и повар, и завхоз, и сторож. И даже друзья и знакомые давно стали звать его Юриком.
Юрик – мусульманин. Но когда обостряется обстановка, он первый начинает переживать, как усилить охрану храма, батюшки, монахинь.
К девяти у Юрика уже готов огромный чан гречки с грибами и капустой. «Здесь 96 килограмм», – довольным взглядом Юрик оценивает дымящийся котел. К концу службы мужчины большими тазами начинают носить гречку в крытую галерею. Там будет раздача бесплатного обеда. Нужно получить талончик, и тогда тебе дадут добротную порцию каши со свежей лепешкой и кетчупом.
Приходят целыми семьями. Те, кто помоложе, стесняются. Просят не фотографировать их. Хотя раздача обеда похожа просто на общую трапезу после службы. Перед раздачей на стол в галерее выложили четыре корзины сухого хлеба. Можно взять на сухари. Спустя пять минут хлеба не осталось.
Баба Аня и Раиса Ивановна здесь не едят, берут с собой. «Пока благодарственные молитвы после причастия не прочитаю, я ничего не ем! – решительно говорит Раиса Ивановна. – А зато потом с каким удовольствием съем!»
Бабе Ане скоро 100 лет, Раисе Ивановне – 86. Раиса Ивановна работает учительницей английского языка в школе. «Наши дети живут в России. А мы сказали, что не поедем – это моя родина, я здесь родилась».
Зоя тоже стоит со всеми во дворе. Она моложе своих собеседниц. Ей в июне будет 70 лет. Обсуждают пенсию. У кого-то – 330 сомони, у кого-то – 390. И то, и то – мизер, меньше 3500 рублей. А цены в Душанбе почти московские: 5 сомони (43 рубля) за лепешку, 6 сомони (52 рубля) – за литр молока. Говядина – 68-70 сомони (600 рублей) за килограмм, рис – 13-20 сомони (100-170 рублей) за килограмм.
«Мясо? Нет, я не покупаю. Редко, когда молоко могу купить. А почему? Я 45 лет работала. В отпуск не ходила! Почему я на свой юбилей не могу даже тортик купить?!» – на слове «тортик» у Зои в голосе появляются слезы.
Они миролюбивые крестьяне
Едем из Душанбе в Бохтар (б. Курган-Тюбе). Это 100 км к югу от Душанбе. Там тоже есть православный храм, один из шести православных храмов Таджикистана. И там тоже есть подопечные русские семьи. Им везут продуктовые наборы.
Такие наборы социальный отдел епархии собирает и раздает своим подопечным каждый месяц. Гречка, макароны, подсолнечное масло, консервы, тушенка, когда есть возможность – кладут чай и сладости. Набор на 1000 рублей некоторые семьи умудряются растянуть на месяц. 235 русских семей ежемесячно получают такие наборы.
Монахиня Елизавета Власова четыре года руководила в Душанбинской епархии социальным отделом. Теперь она вернулась в Ейскую епархию. А сюда приезжает в командировки вместе с епископом Душанбинским и Таджикистанским Павлом. Управление Душанбинской епархией – его дополнительное служение. Основное – епископ Ейский и Тимашевский.
За четыре года она, кажется, не просто адаптировалась к климату, но и по-настоящему полюбила и русские, и местные семьи. По дороге в Бохтар обсуждаем трагедию, произошедшую в «Крокусе». Об этом здесь все говорят и переживают.
«Ну какие они террористы?!» – удивляется матушка Елизавета, показывая в окно машины на мальчика, что бежит за нашей отъезжающей машиной. Оказывается, в придорожном кафе мы забыли шнур от зарядки. Хозяйка отправила его догонять нас.
«Они миролюбивые крестьяне. Очень простые и добродушные, – продолжает матушка. – Я здесь чувствую себя безопаснее, чем в Москве. Иногда бывает, что наши соотечественники уезжают отсюда в Россию, а потом не выдерживают, возвращаются. В России сейчас каждый сам за себя. А здесь что-то осталось от 1980-х годов. Какая-то простота и душевность. А террористов осуждают все, и местные жители тоже. После трагедии в «Крокусе» многие официальные мероприятия здесь начинались с минуты молчания в память о погибших».
Фарангис Шарипова – известный общественный деятель в Таджикистане. Ее группа волонтеров «Дари добро» уже 10 лет реагирует на самые острые проблемы вокруг: собирает средства для лечения онкологических больных, навещает нуждающихся в домах престарелых и детских домах, добывает кресла-коляски инвалидам, доставляет гуманитарные грузы в отдаленные горные кишлаки.
«Когда мы прочитали про трагедию в «Крокусе», то были просто ошеломлены, – говорит Фарангис. – Я принесла свои искренние соболезнования всем русским людям. К российскому посольству шла очередь с цветами и игрушками, чтобы выразить свою поддержку.
Я тоже жила в России, у меня есть российское гражданство. И хотя среди моих знакомых нашлись люди, которые написали «вы, таджики, показали свое истинное лицо», я считаю, что это провокация. Конечно, среди моих сограждан, которые едут в Россию, много балбесов. Я сама, когда была в Москве, подходила иногда в метро к тем таджикам, которые громко разговаривают, плюются, и ругала их: «Искупайтесь, подушитесь, научитесь красиво одеваться, ведите себя культурно! Ведь из-за вашего поведения будет предвзятое отношение ко всем таджикам».
Но надо понимать, что ребята, которые едут на заработки, – это бедняки из горных кишлаков. Им негде было этому научиться. К сожалению, это привело к тому, что все мы теперь испытываем волну негатива на себе. И не всегда оправданно. В российском аэропорту, например, служащие, завидя таджиков, начинают им «тыкать», грубить. Рядом стоят представители других стран, с которыми они так не разговаривают. И стоит мне сделать им замечание, как достается и мне: «А ты кто такая?» Хотя я одета по-европейски, говорю по-русски, имею российский паспорт.
В глазах иностранцев мы из гастарбайтеров превратились в террористов. Как быть и что будет дальше – не представляю! Каждый день в Таджикистан возвращаются огромные самолеты с сотнями таджиков. Что они будут делать? Где найдут работу? Не начнут ли воровать от безработицы и депрессии?»
За те дни, что мы провели здесь, действительно встречали только глубокое уважение со стороны таджиков. Кажется, что по умолчанию все они готовы услужить. Открыть дверь, помочь с багажом, подвезти поближе ко входу, проводить в нужный магазин.
Электричество по расписанию
Марина – старшая по храму Архангела Божьего Михаила в Бохтаре. Священник приезжает в храм только по воскресеньям. В остальное время процессом руководит Марина. Священников не хватает.
Не хватает здесь и электричества, и отопления. «Да мы давно спим в верхней одежде – мы привыкли», – рассказывает Марина. Центральное отопление отключили еще во время беспорядков в 1990-е годы. Тогда Таджикистан по сути пережил три гражданские войны. Котельные были разбиты и разграблены. Батареи в домах со временем срезали сами жильцы. Спасают электрические обогреватели. Но последнее время по всей стране перебои с электроэнергией.
С конца февраля в этом году электричество давали на два часа утром и на два часа вечером. Дневное ограничение отменили только в середине апреля. Но ночью все равно отключают.
По официальной версии кризис случился из-за того, что критически понизился уровень воды в Нурекском водохранилище. Нурекская ГЭС – это половина всей электроэнергии в стране. Но на официальную версию никто особенно внимания не обращает: «У них всегда так: то одно, то другое. То авария, то стихия».
Иногда электричество отключают внезапно, и никогда заранее неизвестно, когда его дадут: «Мы звоним в Горсеть, ругаемся, говорим: «У нас мероприятие в храме». А что толку! На прошлой неделе только замесили тесто для просфор – отключили электричество. Духовка не работает, тесто все скисло».
Пусть лампочка не горит. Так лучше не видно
Город Регар (б. Турсунзаде) вырос в 70-х годах благодаря алюминиевому заводу. И сейчас «ТАЛКО» («Таджикская алюминиевая компания») – основной экспортный производитель в Таджикистане.
– А какая-то помощь положена инвалидам от государства, кроме пенсии? – спрашиваю у подопечной социального отдела епархии Любы. Ее брат Олег – инвалид детства.
– Да какая там помощь! От государства что-то получить – знаете, сколько бумаг надо собрать?! Не надо нам этого.
– А эту коляску (показываю на потрепанное кресло на колесах) вам от государства дали?
– Нет, конечно. Подруга моей дочери купила за 1200 сомони (это три пенсии Олега. – Ред.).
Дочь живет в России, а Люба никогда не была в России. Когда-то ее дедушке после ранения посоветовали теплый климат. И он из Оренбурга перебрался с семьей сюда. Любина мама, хоть и родилась в Оренбурге, выросла уже здесь. Здесь же вышла замуж за Любиного отца, тот родом из Куйбышева.
Дочь и сын давно выросли и уехали в Россию. А Люба осталась с неговорящим и неходячим братом-инвалидом. Она сама передвигается с трудом, неровно шагает по двору, крепко держась за коляску брата: шесть лет назад она перенесла инсульт. Тогда же умерла ее мама. Они остались с Олегом одни. Сейчас Любе 67 лет, Олегу – 56. «Он в Россию не доедет, а здесь я его не брошу. Это мое испытание. А может, это за мои грехи», – говорит она.
Люба выходит из дома только в магазин. Оставить брата она не может – в любой момент могут случиться судороги. Поэтому она грузит его в коляску и тоже везет в магазин. «Магазинщица» дает им в долг муку, масло и картошку.
Нет, соседи не обходят стороной ее дом. Готовят ли они плов, варят ли шурпу – заносят угощение. Калитка у Любы всегда открыта. Но Любе все равно одиноко: «На восемь улиц я здесь одна русская».
Их с Олегом мир схлопнулся до маленького замкнутого дворика, в котором не горит вечером свет. Потому что перегорела лампочка.
«Давай Юра придет и вкрутит лампочку», – предлагает Ирина. Это она привела нас сюда. Ирина – прихожанка храма Покрова Пресвятой Богородицы, община которого старается помогать Любе и другим русским семьям в городе.
– Нет. Не надо, – решительно отвергает Люба. – Мне стыдно.
Слышно, как в недрах темного двора мычит Олег. Дополз до двери и пытается выглянуть из дома во двор. Его почти не видно в темноте. Только силуэт сидящей на пороге фигуры и отдельные звуки говорят о том, что там кто-то есть.
– Здравствуйте, Олег! – бросаю в темноту приветствие.
– Он не понимает, – защищает свое пространство Люба. И чувствуется, как всем своим существом она не хочет, чтобы мы увидели эту сторону ее жизни. Ползающего брата-инвалида, которого никогда в жизни не обследовали врачи. Туалетное ведро в углу его комнаты и разъеденный под ведром пол. И пусть лампочка не горит. Так лучше не видно.
– Вот так и живем, – говорит Люба. – Бывает, что выживаем.
Я зиму пережила – останусь в своем доме
Люба Леонидовна тоже живет в собственном доме в Бохтаре. Она выходит на крыльцо принять у нас продуктовый набор. Из распахнутой двери в нос ударяет затхлый запах мочи, тухлой еды и плесени. Я порываюсь зайти внутрь. «Там вши, не надо», – шепчет мне водитель.
Люба Леонидовна похожа на фею Динь-динь, которая неожиданно состарилась: такая же худенькая, неприспособленная к жизни и восторженная. И сложно поверить, что она когда-то зарабатывала тем, что крыла крыши битумом. Муж был оператором на «Таджикфильме» (или ей это уже кажется?) и «всегда ухаживал за мной, на базар ходил за продуктами».
Люба Леонидовна принципиально не носит очки. Неизвестно, хорошо ли она нас видит. Но кажется, она удивлена и обрадована нашему приходу. Больше удивлена. Она рассказывает о себе: «Раньше у нас был дом с камышовой крышей. На ней так красиво росли маки! А песок, из которого мы сами строили этот дом, он же сиреневый! Печка вот только у меня не работает, наверное, в трубе крыса построила себе домик».
Кажется, что вокруг нас декорации к фильму Балабанова. Сюда будто кто-то нарочно свез продырявленные матрасы и горы мусора. Бродячие собаки заходят как к себе домой. Потому что нет забора и потому что Люба их кормит. Крыльцо уставлено мисками с плесневелыми лепешками. Чем кормит? В магазине напротив ей дают продукты в долг. Она иногда покупает собакам кусок колбасы. Себе – нет.
Что ест сама Люба – сложно сказать. Печка у нее действительно не работает. А электричество отключают так часто, что она не успевает вскипятить чайник. Так что кипятка у нее никогда нет.
Марина принесла ей от храма термос и обогреватель. Уговаривает переехать в дом престарелых здесь же в Бохтаре. Там тепло и всегда кормят. Приезжали племянники и звали Любу с собой. Но Люба боится оставить дом и никуда не хочет уезжать: «Я зиму пережила – останусь в своем доме».
А вот 83-летний Анатолий Иванович семь лет живет в доме престарелых и очень доволен этим. «А что еще мне нужно?» Здесь тепло, не капает. Кормят регулярно. Телевизор работает. И хотя все в городе жалуются на перебои со светом и водой, жители дома престарелых не жалуются: «У нас баня работает каждый день!»
Инженер-технолог из Северодонецка, Анатолий Иванович приехал в Таджикистан в командировку в 1966 году поднимать Вахшский азотно-туковый завод. Потом женился на землячке. Так и остался здесь жить. К 2004 году завод практически прекратил работать. На память от него Анатолию Ивановичу остались только покалеченные газом легкие.
– Я умер, и он умер, – говорит Анатолий Иванович. Жена продала квартиру и уехала с детьми в Россию. Анатолий Иванович остался здесь. Без жилья.
– Давайте найдем ваших детей! – предлагают ему.
– Не надо. Они знают, где я. Раз не звонят, значит, я им не нужен.
Они надели панцирь одиночества
Одиночество, потерянность и отсутствие сил к полной жизни, кажется, проходят красной нитью через все судьбы людей, которых мы навещаем. Как будто в какой-то момент они перестали верить, и опустили руки, и привыкли выживать, защищаясь от любой возможности что-то изменить. А может, жажда жизни покинула их вместе с родными, которые уехали в Россию. И общая дружелюбность соседей не спасает их от глухой обиды и разочарования.
Они надели панцирь одиночества, который давит и трет, и доставляет огромную боль. Но им кажется, что он защищает их от жизни.
Нет-нет, да забрезжит свет переезда в Россию. И программа по переселению соотечественников пока работает. Со своими сложностями: бюрократическими проволочками, электронными очередями длиною в год. Но работает. А эти люди будто ни во что уже не верят и любое изменение расценивают как потерю.
Сломали ли их геополитические катастрофы или их ранимые души покалечились независимо от русской национальности – сложно сказать. Но они оказались в беде, и православные общины стараются их поддержать. Принести продукты, починить забор, согреть новым обогревателем и добрым словом. А главное – пригреть одинокие души, растопить немного лед одиночества.
«Спасибо, что не забываете нас!» – чаще всего слышно от подопечных.
Согласно «Мониторингу реализации Государственной программы по оказанию содействия добровольному переселению в РФ соотечественников, проживающих за рубежом, на территориях вселения субъектов РФ» в течение 2023 года переселилось (поставлено на учет) на 30,4% соотечественников меньше, чем в 2022 году. Это самый низкий показатель за последние 10 лет.
Число выходцев из Таджикистана за последние два года сократилось почти вдвое – с 23 000 до 14 000 человек. Но по сравнению с выходцами из других стран доля граждан Таджикистана увеличилась и составила 31% (1 место) от общего числа соотечественников, поставленных на учет по программе переселения.
Лицам, поставленным на учет по программе переселения, предоставляется:
– компенсация расходов на переезд к месту проживания;
– подъемные;
– ежемесячное пособие при отсутствии дохода;
– жилищная субсидия после приобретения гражданства РФ;
– компенсация расходов на уплату госпошлины и иные меры поддержки.
С 1 января 2024 года наряду с понятием «соотечественник» появилось понятие «репатриант».
Соотечественник может переехать только в определенный регион, при этом ему окажут финансовую помощь (подъемные, компенсация оплаты госпошлин и т.д.)
Репатриант может переехать в любой регион, в том числе в Москву, в Московскую область, в Санкт-Петербург. Но финансовую помощь он получит только, если решение о финансовой поддержке примет сам регион. Для получения статуса «репатрианта» не требуется подтверждать владение русским языком.
12 человек на 10 квадратных метрах
Когда у Лены внезапно умерла сестра, она не задумываясь взяла к себе ее 9 детей, младшей из которых было 8 месяцев. «Отдать их? Нет! Лучше я сухари буду есть. Она (сестра) там спросит у меня. Что я скажу? На мусорку их выкинула»? Через короткое время умерла Ленина племянница, и ее двое детей тоже оказались на Ленином попечении.
Тот домик, где она размещалась с 11 детьми, и сейчас стоит на участке. Живут они в горном кишлаке. В полутора часах езды от них – граница с Афганистаном. В прошлом году соцотдел Душанбинской епархии помог Лене и ее семье наконец достроить новый дом. Вставили окна, двери, покрыли крышу.
Пока мы с матушкой Елизаветой гуляем по их участку, наслаждаясь видом весенних гор и цветущих маков, Иван, старший сын Лены, непрестанно благодарит за оказанную помощь. Видно, что это простое, но ухоженное хозяйство – в его заботливых руках. Аккуратно натянутый проволочный забор, чисто обустроенный тандыр – печка для выпечки лепешек, большой самодельный резервуар с водой (питьевую воду приходится покупать, из скважины течет соленая вода), корова с теленком.
«На корм им пока денег нет. Заработаю – куплю. А пока на травке пусть гуляют». В апреле и мае коровы еще могут позволить себе зеленую траву. Потом вся зелень будет нещадно выжжена солнцем.
Правда, в апреле другая напасть – сели. За последние восемь лет после того, как в этих горах стали добывать известняк, кишлак все время заливают и засыпают сели. Горный поток с огромными валунами смывает все на своем пути. «У нас здесь часто гибли взрослые даже, а детей сколько погибло!»
Все у Лены в семье знают, что при первых признаках схода сели, нужно бежать в укромное место. «Над детьми держишь одеяло, чтобы град не побил. Так руки потом все в синяках», – рассказывает Лена.
Новый дом построили ровно на том единственном месте, которые сели всегда обходили стороной. Старый дом всегда заливало водой. Но он все еще служит большой Лениной семье. Многие ее «дети» уже выросли и разъехались. Зато появились внуки. И Лена снова не может от них оторваться. «Ну куда я от них уеду! Я без них буду скучать, они – без меня», – говорит Лена и обнимает двухлетнего карапуза, который все это время не слезает с ее рук.
Как Лена и 11 детей умещались в старом доме много лет – невозможно понять. Это 10-метровая комнатка, по местной традиции без мебели. Застеленный ковром пол, в углу стопка курпачей – тонких матрасиков для сна – под тюлевой занавеской. На ночь на пол кладут курпачи и спят на них, а днем убирают. Здесь же, на полу, едят. Только недавно в доме появилась детская кроватка – для внука.
Смотрю на пол и пытаюсь мысленно уложить в этой 10-метровой комнате 12 человек. Даже если мысленно выложить из них фигуры, как в тетрисе, – не получается. В новом доме с высоким крыльцом – две светлые просторные комнаты с большими окнами и новыми нарядными курпачами на полу. И две картинки «было» и «стало» напоминают о том, что все познается в сравнении.
– Вот таким людям особенно приятно помогать! – радуется матушка Елизавета. – Таким, которые и сами стараются для своего спасения.
Бабуля научит
«Я здесь у них самая молодая!» – шутит Бабуля. Ей почти 100 лет. Но энергии у бабы Ани, которую все зовут Бабулей, – дай Бог каждому. Однажды 80-летняя Раиса Ивановна сломала ногу. И пока прихожанки Никольского храма в Душанбе думали, как установить у нее дежурство, Бабуля забрала Раису Ивановну домой и месяц за ней ухаживала.
Родом из Рязанской области, Аня Гаврикова отработала всю войну на трудовом фронте под Шатурой, куда ее забрали после 7-го класса. До сих пор вспоминает эти годы как самые трудные: «Не дай Бог лихому лиходею! Легче грузчиком работать, чем торф таскать. Дадут тебе паек на день, так ты его за один раз весь съедаешь».
Сегодняшние трудности баба Аня воспринимает почти легко: «Хлеб и вода есть – живы будем! Войну ведь пережили. Бабуля вас научит».
Выйдя замуж после войны, Анна переехала вслед за мужем в 1947 году в Душанбе: «У нас в колхозе ничего не давали. А здесь дали и работу, и жилье в бараке. И тут можно было построить свой дом. Вот этот», – обводит она взглядом каменный дом, в который пригласила нас и где настойчиво предлагает выпить коньяк собственного приготовления: «Ну что ты все пишешь и пишешь! Давай хлеб порежь!»
Жилье у Бабули совсем не похоже на таджикское. Скорее, напоминает рязанский домик 1950-х годов. Причем настолько точно, будто время здесь вовсе остановилось и законсервировалось. Кровать с периной, высокими подушками и тюлевой накидкой. Над ней – выцветшие фотографии послевоенных лет. Вот 20-летняя Аня, рядом фото мужа Антона. В углу за занавесочкой иконы, трогательно украшенные пластиковыми цветочками и окладом из фольги.
– А иконы давно у вас?
– Всегда были. Я же верующая. Я их с собой привезла.
– Бабуля, а вы и печку сами топите?
– А что, к соседям что ли хожу?! Напяку лепешек в понедельник. Приходите, если буду жива! – за 75 лет проживания в Таджикистане рязанский выговор Бабули никуда не делся.
– Бабуля, а что у вас руки холодные? – беспокоится матушка Елизавета.
– Зато сердце горячее.
За горячее сердце и любят Бабулю и прихожане в храме, и соседи на ее улице. Соседи-узбеки регулярно навещают Бабулю, а уж если готовят плов, непременно занесут тарелочку.
– Ну что, Бабуля, до 120 еще далеко?
– А ты хочешь, чтобы я дожила до 120 лет?
– Конечно!
– А я хочу до 200!
Отдам кота только в русскую семью
Благотворительный обед при Свято-Никольском кафедральном соборе в Душанбе закончился. Когда-то в 1943 году местные власти отдали верующим гараж киностудии «Таджикфильм», потому что Иосиф Сталин лично разрешил открыть здесь, в Сталинабаде (так назывался Душанбе), православный храм в благодарность верующим за активную помощь фронту. Говорят, на деньги, собранные православными Таджикской республики, было куплено несколько танков. Гараж переделали в храм за один день. Боялись, что отберут.
Мы стоим на залитой солнцем площади перед храмом. Апрельское солнце в Душанбе еще нежное, не жгучее. Кот греется на солнышке.
Однажды в местных соцсетях появилось объявление: «Пристраиваю кота. Отдам только в русскую семью!» Так кот Сократ оказался епархиальным котом, живет теперь при Никольском соборе, судя по размерам, явно не бедствует.
И бабушки не торопятся расходиться. Тем более, что разговор с журналистом из Москвы их взбудоражил.
– Вот! Корреспондент приехал! Расскажи ей! – берет одна из них в союзники свою соседку.
– Да она не поможет!
-–Ну может, она президенту там скажет. А Путин с Рахмоном друзья: он ему передаст.
