Квастхофф терпеть не может, когда про него рассказывают слезливые истории – вот мол, несчастный калека борется со злой судьбой и страдает. Он не живет «жизнью инвалида», легко смеется над собой. Бывает резким: «Если на концерте кого-то шокирует моя внешность, в следующий раз можете остаться дома. Мне все равно».
Да, у него рост 134 см и кисти рук расположены у основания плеч, а ноги деформированны. «Иногда бывает нелегко выдерживать, что на тебя смотрят, рассматривают, – говорит Томас. – Но я не могу сделать руки или ноги длиннее. Я такой, какой есть. И если инвалидность интересует людей заодно с моим музыкальным талантом, что ж, ок».
На нее давили, угрожали, но она была непреклонна
Томми родился похожим на «маленького тюленя с искалеченными руками и ногами». Причина – его мать во время беременности принимала противорвотное средство талидомид. В начале 60-х годов в Западной Германии, где жила семья Томаса, этот препарат продавался в аптеках без рецепта и рекламировался как отличное средство при токсикозе у беременных, а также бессоннице и тревожности.
Позже выяснилось, что компания-производитель «Chemie Grünenthal» не проводила исследования влияния этого препарата на плод. С 1956 по 1962 годы родилось по разным подсчетам от 8 тысяч до 12 тысяч детей с врожденными уродствами, вызванными тем, что их матери принимали талидомид.
В США подобной трагедии удалось избежать благодаря профессиональному подвигу одной женщины.
Доктор медицины Фрэнсис Келси, сотрудница американского Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств (FDA), отклонила заявку на допуск талидомида в США, хотя он уже широко применялся в Европе и Канаде. Кэлси потребовала исследований, доказывающих, что препарат безвреден для плода. На нее давили, угрожали, но она была непреклонна. И ее опасения подтвердились.
Эта трагедия заставила многие страны пересмотреть существующую практику лицензирования лекарственных средств, ужесточив требования к препаратам. Компания «Chemie Grünenthal» принесла публичные извинения пострадавшим семьям спустя лишь…62 года, в 2012 году. «Мы просим вас расценивать наше долгое молчание как следствие шока, который ваша судьба вызвала у нас. Мы бы хотели, чтобы этой трагедии не было…». Но она была!
Не надо злиться, твоя мама далеко
Первые полтора года Томас провел вдали от семьи, в ортопедическом реабилитационном центре, закованный в гипсовые растяжки, а в шесть лет ему пришлось вновь на два года расстаться с родителями. Его отправляют в интернат «для умственно и физически неполноценных детей»: комнаты на 15 человек, методы воспитания и наказания шокируют.
Вот как он вспоминает о том времени в своей автобиографии «Голос» («Die Stimme»):
«Днем в комнате… аутисты блуждают по параллельной вселенной, качая головами, эпилептики… срыгивают пену и у них подергиваются конечности, слабоумные непредсказуемы. Нет ни покоя, ни минуты уединения. Для большинства моих товарищей это не имеет значения.
Главная смотрительница – злая, коварная и мстительная, как дракон. Она откровенный садист. И, как все садисты, ненавидит тех, кто перечит, а не пресмыкается перед ней. Она запирает меня в шкафу для метел, отбирает кассету, потому что она слишком громкая, конфискует сладости, потому что они якобы вредны для здоровья, и запрещает мне разговаривать с мамой по телефону. Она говорит – не надо злиться, твоя мама далеко.
…Если вас сочтут «напряженным», вечером могут привязать к постели. Затем преступника выкатывают из комнаты и оставляют на всю ночь в ярко освещенном коридоре».
Это было тяжелое время, признает Квастхофф, но плюс был в том, что он научился постоять за себя.
«Зачем вы привели этого уродца на пляж, пугать наших детей?»
Томас считает, что ему крупно повезло с родителями – в конце концов они решились забрать его из интерната и растить, как другого своего сына Михаэля, невзирая на колоссальное давление окружающих.
Томас всегда с нежностью говорит о матери. «Никто даже близко не может представить, что чувствует мать, родившая такого ребенка», – говорит певец. Она страдала от его инвалидности больше, чем он, во всем винила себя, всю жизнь выслушивала, что ее сын «зачат в пьяном угаре». Он хотел бы облегчить вину, которую она носила в себе с его рождения, но не знал, как. Он никогда, ни секунды не упрекал ее и она это знала. «Я могу лишь жить и всем своим видом показывать ей, что я в порядке». И он старался.
В семье его не прятали, наказывали за проделки так же, как брата, летом водили на пляж. Родители объяснили ему, что бывает судьба хуже, чем у него, – гораздо тяжелее быть глухим или слепым, например.
Он привык к косым взглядам, а иногда, особо злым людям, пытавшимся его обидеть – «Зачем вы привели этого уродца на пляж, пугать наших детей?» – плевал вслед. Мама его за это никогда не ругала.
Хор – место, где засчитывается только голос
Родители хотели, чтобы сын учился в обычной школе, обращались в разные инстанции, но в Западной Германии шестидесятых годов ХХ века им везде отказывали. Наконец, одна-единственная школа согласилась принять Томми и он начал учиться среди обычных детей.
Больше всего на свете в школе он любил петь в хоре. Не только из-за музыки. У него не было шансов преуспеть на спортивной площадке или на вечеринках, а хор стал местом, где мальчик мог на равных соревноваться с ровесниками, где не имело значения, какой у тебя рост, красивый ты или уродливый, нормальный или инвалид – засчитывался только голос.
Но и здесь ему однажды грубо напомнили, что искусство в лучшем случае может облагородить горькую реальность, но не избавить от боли. Как-то Томас услышал, что школьный хор отправляют на две недели в Финляндию. Он на седьмом небе от счастья – первый раз путешествовать без родителей! Но учитель музыки, пряча глаза, говорит, что он не поедет. Как же так, ведь он лучший в хоре? «И все-таки нет…». Это был удар ниже пояса. Но он справился.
Бонус калеки
Сколько себя помнит, он всегда пел и слушал музыку. Несмотря на явный талант – это признавали все – Томаса не приняли ни в одно музыкальное образовательное учреждение. Везде требовалось умение играть на музыкальном инструменте, а он, в силу своих физических особенностей, не мог. Томас чувствовал себя без вины виноватым.
Но он считает, что и в этом случае ему повезло. В течение 17 лет он занимался с Шарлоттой Леманн, выдающимся педагогом по вокалу. Параллельно изучал право, работал в банке, позже перешел на радио. Вся его жизнь постепенно подчинялась пению. Он говорит, что знает почти все церкви от Фленсбурга, на севере Германии, до Мюнхена, на юге, где самозабвенно исполнял церковную музыку, начиная с 15 лет.
Серьезная музыкальная карьера Квастхоффа началась в 1988 году, когда он выиграл Международный музыкальный конкурс ARD в Мюнхене, удостоившись похвалы самого Дитриха Фишера-Дискау, именитого оперного певца Германии.
Томас был счастлив. Почти. Одна мысль не давала ему покоя. Не из жалости ли ему присудили награду? Не мог забыть, как кто-то из коллег бросил ему в лицо, что он получает «бонус калеки». Но председатель жюри сказал: «Вы можете быть абсолютно уверены, что выиграли конкурс не благодаря своей инвалидности».
Годы спустя Томас скажет в интервью, что за инвалидность бонус безусловно был. Но его можно получить только один раз. «Кто-то похожий на звонаря Нотр-Дам на какое-то время может сойти за диковинку. Но в конечном итоге публика будет принимать художника только в том случае, если ему есть, что сказать».
Горе сжимает горло
Карьера складывалась фантастически. На лучших сценах мира он исполнял Малера, Шуберта, Брамса, «Страсти по Матфею» Баха и «Парсифаль» Вагнера. Получил огромное количество наград и премий – только Грэмми присуждалась три раза.
Квастхофф потрясающий артист, с мощной мужской харизмой. В нем нет ни капли самолюбования, так свойственного оперным певцам. Он поет с такой силой откровенности, что многие уходят с его концертов, залитые слезами. Он много пережил, много передумал и осмелился этим поделиться. Его физический недостаток стал «символом человеческой уязвимости» на сцене.
В 2010 году умирает от рака легких 52-летний брат Томаса – Михаэль был его опорой и лучшим другом всю жизнь. За несколько месяцев до этого ушла из жизни его мать. И голос исчез. Голосовые связки были в полном порядке, но петь Томас больше не мог: «Горе сжимает горло, с трауром приходит немота. У меня была ранена душа». Прошло время, голос постепенно возвращался, но Квастхофф решил изменить свою жизнь. В январе 2012 года он объявил, что уходит «на пенсию».
На самом деле он решил бросить себе новый вызов. В нем опять сомневались, когда он, камерный певец, решил сменить амплуа и перейти с оперы на джаз – это мало кому удавалось. Но ему удалось. Новый Квастхофф – веселый, безбашенный и земной. «По сути, я слез с пьедестала. Столь полная свобода самовыражения, какая есть в джазе, запрещена в классической музыке». Теперь он может позволить себе рычать, хрипеть, шептать, едва дышать в микрофон, создавая «новую вселенную близости».
Пробует себя в качестве дирижера – и в очередной раз доказывает: чтобы дирижировать, не важен размер рук. «Вы действительно думаете, что человек дирижирует только руками, а не всем телом, головой и глазами?» – говорит музыкант.
Квастхофф знает, через что приходиться проходить людям с ограниченными возможностями, поэтому уже многие годы занимается благотворительностью. В частности поддерживает немецкий фонд CBM, который оказывает помощь людям с инвалидностью по зрению в Африке и других странах:
Основатель фонда, пастор Эрнст Якоб Кристоффель более ста лет назад построил первый дом для слепых, инвалидов и сирот в Малатии в Турции.
«Я благодарен судьбе, что, несмотря на мою инвалидность, сам в состоянии отдавать и помогать другим», – говорит Томас Квастхофф.
