«Сложнее всего передать Фаворский свет»

О Преображении Господа говорится в Евангелии: в этот день Иисус Христос, взяв с собой учеников Петра, Иоанна и Иакова, взошел на вершину горы Фавор и, когда молился, ученики увидели лицо Его просиявшим как солнце, а одежды — белыми как свет.

Так была явлена Божественная слава Христа, о которой свидетельствовал сам Бог-Отец (Евангелие от Матфея, глава 17:1-27). У Петра, Иоанна и Иакова открылись внутренние очи сердца, духовное зрение, которым только и можно увидеть Славу Божию — Фаворский свет, неизреченно соединяющий человека с Богом. Они увидели, что их мудрый Учитель — Бог.

Ученикам стало так хорошо в этой Божией Славе, что Петр за всех воскликнул «Хорошо нам здесь быть», — сам не понимая, что говорит. Эта была радость от близости Бога, та райская радость Адама в присутствии Божием в Раю, еще до грехопадения.

Нимб, который мы видим на иконах святых (от лат. «nimbus» — «облако», «сияние») символически передает тайну нетварного фаворского света, которому становится причастен человек по мере соединения с Богом.

Цвет Славы Христа

— Как «прочитать» икону Преображения Господня, что в ней самое важное?

— Икона Преображения фактически полностью соответствует тому, что написано в Евангелии. Христос поднялся на гору Фавор с тремя учениками и преобразился перед ними. Ему предстояли Илия и Моисей. На иконах именно это и изображается.

Но в пейзаже есть особенности. Если вы помните, то у горы Фавор одна вершина. А на иконах, особенно на русских, она всегда с тремя вершинами. Это в память о ветхозаветных богоявлениях Моисею и пророку Илии. В память о тех же богоявлениях на древних иконах иногда изображается пещера, куда скрывались Моисей и Илья, не в силах вынести Божиего присутствия.

Фаворский свет может быть разного цвета, не только синего. Например, на псковских иконах он иногда красный. Иногда темно-синий бывает.

Мне кажется, полнее всего идею Преображения передал преподобный Андрей Рублев в иконе для праздничного ряда Благовещенского собора Московского кремля. Там мало иконографических подробностей, но есть ощущение присутствия Фаворского света. Это сложнее всего передать.

А самой древней иконой Преображения искусствоведы считают, образ, который находится в базилике Сант-Аполлинаре в Равенне. Она написана в VI веке, и там сюжет передан символически. В центре — крест, который изображает Христа, ему предстоят Моисей и Илия, и в виде трех агнцев — три апостола. Это работа византийских мастеров.

В привычной для нас иконографии, когда Христос изображен в Славе, самая ранняя икона Преображения – в храме на Синае, она тоже относится к VI веку.

— Какому образцу вы следовали, и почему выбрали именно его?

— Я руководствовался миниатюрой из сочинения Иоанна Кантакузина о природе божественного света. Там все цвета – охристо-коричнево-фиолетовые. И единственный яркий, открытый цвет – это голубой цвет Славы Христа. Помимо того, что мне просто нравится эта миниатюра, мне кажется, что ее сложное пространственное построение соответствовало построению храма, для которого я писал.

Храм Воскресения Христова в Сокольниках, для которого я написал эту икону, необычный. Он построен в 1913 году в стиле модерн. В нем много и от балканской архитектуры, и от новгородской, и от русского XVII века, но все это довольно гармонично скомпоновано.

Интересно, что он повернут не на восток, как все остальные храмы, а на юг. И не случайно: первый настоятель Иоанн Кедров решил обратить храм к Святой земле. Интересна история храма, интересно его убранство. Он весь белый, кое-где есть фрески, а внизу – темные киоты с живописью.

В храме Воскресения в Сокольниках в советское время хранились, почитались и реставрировались святыни из тех храмов, которые разрушались в Москве. Сейчас некоторые из них возвратили в восстановленные храмы. Так, в прошлом году в Преображенскую церковь вернули икону Преображения, которую в свое время пожертвовал император Александр III. На место этой иконы я и написал список.

Две крайности современной иконописи

 

— Чем отличается современная икона от древней, если она, конечно, отличается?

— Даже десятилетия в XIV и XV веке отличаются. Так что, если говорить о современной иконе, то я могу спросить вас в ответ: а какая современная икона? Икона 1980-х годов имеет свое лицо, 90-х годов — свое. Удивительно не то, что один мастер отличается от другого, а то, что между ними есть что-то общее. Например, у мастеров 90-х годов есть что-то общее, что отличает их от иконописцев 2000-х годов.

— Как отражается в иконе наш, XXI век? Вообще, как можно увидеть в иконе отражение времени?

— Пока что это можно только почувствовать, а осмыслить все детали сможет только следующее поколение. Такие вещи виднее издалека. Видимо, каждое время ставит свои задачи, у каждого времени свои искушения.

Вольно или невольно, сознательно или неосознанно, но художник хочет ответить на какие-то вопросы.

Мне лично кажется, что сейчас, в связи с распространением электронных средств массовой информации, икона стала более аутентичной, более академичной.

Сегодняшние иконописцы даже представить себе не могут, в каком неведении художники жили даже 20 лет назад. Сейчас все это стало доступнее, и в этом есть как плюсы, так и минусы.

Древний иконописец не мог, например, взять и увеличить фрагмент работы своего предшественника. А мы все это можем видеть, и это настолько высокое искусство, что хочется покориться его влиянию и как можно точнее подражать.

Сейчас в иконописи есть две крайности: либо сильная подражательность, либо сильное индивидуальное начало.

— А в чем именно творчество иконописца, если он пишет в рамках канона? Как в иконе проявляется его личность, что делает его стиль узнаваемым?

— Вы знаете, есть такой Канон Духу Утешителю, который написал Максим Грек в заточении. Когда я прочел его в первый раз, я очень удивился, что там Духа Утешителя просят в первую очередь о покаянии. Не о духовных дарах, в том числе и в творчестве, а именно о покаянии.

Мне думается, что церковное творчество должно исходить из этого. Если покаяние понимать как признание своих недостатков, просчетов, неудач, то это не совсем точно. Сокрушение сердечное, то есть соединение ума и сердца – вот это важно. Если оно хоть как-то проявится в иконе, то она станет проповедью для большего числа людей.

На людей больше действует проповедь, исходящая от сокрушенного сердца. Цвет и рисунок здесь не так важны.

— Можно ли сказать, что икона чем-то похожа на молитву, в которой человек встречается с Богом?

— Тут нужно уточнить, какая молитва и какая икона. Знаете, Алексей Федорович Лосев в своей книге «Очерки античного символизма и мифологии» отмечает, что в античности тоже была и молитва, и аскеза, и монашество. Единственное, чего не было, с точки зрения Лосева, — покаяния и сокрушения. То есть, если молитва идет с сокрушением сердечным, то можно сказать, что древняя икона была похожа на молитву, в которой «личность встречается с Богом». А мы еще хорошо, если в самом начале пути находимся.

Я не стал бы противопоставлять Моцарта и Сальери

— Как организован рабочий день иконописца? Если у вас нет вдохновения, вы откладываете работу, или продолжаете упорно трудиться?

— Стараюсь трудиться все-таки. Ну, а потом, знаете, в моей работе есть много всяких технических моментов.

Я бы вообще не стал противопоставлять «Моцарта» и «Сальери», по крайней мере, в иконописи. Вдохновение, конечно, замечательное, древнее славянское слово.

Если бы вдохновения не было, я уверен, что иконописцев и художников было бы во сто крат меньше. Грустно бы выглядела наша жизнь, если бы его не было.

Но сложность в том, что можно не то почувствовать, обычный душевный порыв принять за благодатность. Единственное, что мы можем, это понуждать себя к заповедям Божиим, в недостатках каяться, а вдохновение не от нас зависит.

Мне кажется верным, когда мы в работе себя понуждаем, а не ждем вдохновения. Потому что ведь человеку нужно показать и свое произволение.

Бывает ли состояние, в котором лучше не браться за работу?

— Да, конечно. Например, озлобленность.

— Вы пишете только иконы?

Да, но интересуюсь не только иконами.

— Кто ваши любимые художники?

— Я назвал бы Валентина Сидорова. В 60-70-е годы прошлого века и чуть раньше была целая плеяда замечательных художников: Сергей Тутунов, Клара Калинычева, Валентин Сидоров, Федор Глебов. Они мне наиболее близки.

Люблю художников из своего города (я живу в Сергиевом Посаде), особенно Владимира Соколова. Мне кажется, он наиболее полно выразил православный дух города.

Люблю всю классику. Но это часто бывает «любовь-отталкивание»: интересно, потому что чужое, другой взгляд на мир. К иконописцам – и русским, и византийским – трудно применить слово «люблю», ведь икона – это, скорее, проповедь, которая обжигает.

— Можно ли воспринимать как иконы произведения западной живописи на библейские и евангельские сюжеты? Например, картины Эль Греко, Сурбарана?

— Это сложный вопрос. Есть же иконы, например, Богородицы «Три радости», которые написаны с Рафаэля. И они почитаются.

Серафим Саровский молился перед иконой «Умиление». Сейчас бы сказали, что она выглядит «католической». 

Все-таки в православной иконе нет картинности, нет осязаемости, как у того же Сурбарана. Нет экзальтированности, которая есть у Эль-Греко.

Православная икона – тихая. Она обращена не к внешнему человеку, а к внутреннему, созидает нового человеку.

В Паремии к празднику Преображения Господня говорится: «…не в сильном ветре господь. После ветра — землетрясение, но не в землетрясении Господь. После землетрясения — огонь, но не в огне Господь. После огня – веяние тихого ветра, и там Господь». Вот так, мне кажется, и воздействует православная икона, особенно русская.

Я думаю, если в древней иконе тебе что-то не нравится, то надо поискать в себе, значит, в тебе есть что-то не то.

— Есть ли у вас любимые иконописные сюжеты?

— Очень люблю Владимирскую икону Божьей Матери. Мне нравится и древний образ, нравится и тот, который создал преподобный Андрей Рублев, и после него художники.

— А почему вы стали иконописцем?

— Мне рано рассказали о Христе. Я родился в Сергиевом Посаде, думаю, окружающая среда, архитектура Лавры на меня тоже воздействовали. Одновременно с воцерковлением я как-то естественно стал заниматься иконописью. Но без моих учителей я бы, наверное, не смог стать иконописцем.