Уютная квартира в центре города
Симон Зеликович Горелик родился в 1885 году в местечке Паричи Бобруйского уезда Минской губернии, в семье лесопромышленника-первогильдейца. Как и многие богатые люди того времени, покровительствовал революционерам.
Его дочь Двося, признанная первой красавицей Паричей, – сестра Семы – была замужем за Григорием Шкловским, одним из ближайших товарищей Ленина по швейцарской эмиграции. Когда зять бежал из ссылки, укрывал его. И матросов с крейсера «Потемкин» тоже укрывал.
Незадолго до начала Первой Мировой войны Горелики сменили место жительства. Они перебрались в Екатеринослав, нынешний Днепр. Там-то их и накрыла революция. Горелик-старший, как и прочие спонсоры революции, ничего хорошего от новой власти не дождался. Он был полностью разорен, впал в жуткую депрессию, затем нашел успокоение в религии и вскоре умер.
А для Симона Зеликовича все только начиналось.
Еще юношей он уехал учиться в Западную Европу. Париж, Сорбонна, завершение медицинского образования в Женеве. Во Франции женился, у него родился сын Габриэль.
После революции он неожиданно вернулся в Россию. Это при том, что трафик из страны в то время был гораздо гуще, чем обратный. Люди, наоборот, пыталось всеми правдами-неправдами «совдепию» покинуть.
Всю гражданскую войну Симон Зеликович прослужил в Красной Армии врачом. Ничем особенным не выделялся. Да, был бесстрашным. Но тогда каждый второй был бесстрашным, пресловутая зона комфорта надолго покинула нашу страну.
И только в 1921 году он вывез в советскую Россию свою семью, проживавшую на тот момент в Швейцарии. В то время это было просто. Никаких железных занавесов. Наоборот – Коминтерн.
И наконец-то у Симона начинается спокойная, размеренная жизнь. Он прекрасный специалист, его ценят на службе. Семья получает просторную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, в Хоромном тупике, 2. Этот дом считается элитным, он относится к ведению Наркомата иностранных дел, в нем проживает сам наркоминдел Максим Литвинов.
Это была очень хорошая московская семья. Принимали гостей, музицировали. У Симона Зеликовича был прекрасный голос.
Во второй половине тридцатых годов доктор Горелик служил ассистентом на кафедре терапии Первого медицинского института и трудился в Ново-Екатерининской больнице на Страстном бульваре.
«Несолидное» название должности – ассистент – не должно вводить в заблуждение. Симон Зеликович был высококлассным, авторитетным и очень уважаемым врачом. Просто без ученого звания ничего выше «ассистента» тогда не присваивали. А заниматься кабинетной наукой Горелику было не очень интересно, его полностью поглощала практическая медицина.
Подходил к концу его последний рабочий день в Москве. Последнее дежурство по больнице. Симон Зеликович получил назначение на крупную руководящую должность в Казахстан. Чемоданы уже были практически собраны.
Одно непредвиденное обстоятельство
В этот день в Москве проходила торжественная коллегия Наркомздрава, посвященная победе над чумой. Победе окончательной и полной. Главным событием коллегии и, одновременно, поводом для ее проведения было выступление молодого профессора Абрама Берлина из саратовского противочумного института «Микроб».
Он изобрел вакцину против этой страшной болезни и опробовал ее на себе. Разумеется, при этом заразив себя чумой. Это был настоящий герой.
Инкубационный период прошел. Берлин не заболел.
Это был настоящий доклад триумфатора. За ним последовал банкет, потом Абрам Львович отправился к себе в гостиницу «Националь». И уже там почувствовал себя неважно.
Вызвал скорую. Диагноз – крупозное воспаление легких. Больного доставили в ближайшую к гостинице больницу – Ново-Екатерининскую. Дверь открылась. В смотровую вошел дежурный врач Симон Горелик.
Ему хватило нескольких минут, чтобы понять: никакая здесь не пневмония, а самая настоящая легочная чума. Со стопроцентным летальным исходом. И первое, что нужно сделать, – изолировать пациента.
Но ведь и сам Горелик тоже с ним уже общался. Может, заразился, может, нет. Откуда знать. Если и заразился, то покидать смотровую опасно. Не для него, для окружающих.
И Симон Зеликович принимает решение – самоизолируется вместе с Берлиным. Тем самым обрекая себя на верную смерть. И уже потом по телефону сообщает о случившемся.
Под угрозой оказалась вся Москва. Да что Москва – все человечество. Смертельная зараза выскочила из пробирки и начала свой страшный путь. Следовало остановить ее как можно быстрее.
Гостиница «Националь» находится всего в полутора километрах от больницы. Лубянка – на таком же расстоянии. Уже через несколько минут дело взяли в свои руки сотрудники НКВД.
Возможности чекистов безграничны, уже через несколько минут больницу перевели на военное положение. Официально его, разумеется, никто не объявлял, но ни войти туда, ни выйти оттуда стало невозможно. А военным комендантом парадоксальным образом стал Илья Лукомский – знаменитый стоматолог, случайно оказавшийся в больнице в это позднее время. Ведь снаружи никого нельзя было впускать.
В считанные часы были выявлены все контакты саратовского экспериментатора. Сотрудники и постояльцы отеля, участники коллегии (включая самого наркома здравоохранения), бригада поезда «Саратов – Москва» – всех их спешно доставили в спецкарантин на Соколиную гору.
Чтобы не сеять панику, этому массовому перемещению придали вид арестов, очень привычных для тогдашней Москвы.
Тот самый врач, который ошибочно диагностировал пневмонию, узнав, куда и почему его привезли, каким-то чудом пробрался к телефону и крикнул жене: «Не волнуйся! Ничего страшного! Это просто чума!»
В результате беды удалось избежать. Буквально чудом. Хотя она была вполне реальна, осязаема. Особенно если учесть, что несколько человек сбежали из карантина, просто выбив окна.
Погибли только сам Абрам Берлин, гостиничный парикмахер, который готовил его к триумфу, и Симон Зеликович Горелик. Он до самой смерти Берлина ухаживал за ним, пытался облегчить его страдания. А когда Абрам Львович скончался, остался умирать в одиночестве.
Впоследствии решение Горелика было признано высокопрофессиональным и единственно правильным.
В просмоленном гробу
Вскрытие делал доктор Яков Рапопорт. Он вспоминал: «После процедуры переодевания в противоипритный непроницаемый костюм, уже под утро, я был доставлен в больницу. По дороге заехал к себе в лабораторию за инструментами для вскрытия.
Своеобразную картину застал я в Новоекатерининской больнице. У входа в здание на часах, одетые в длинные до пят тулупы, стояли часовые с винтовками… Такие же часовые у ворот. В самой больнице – взволнованная тишина. Встретил меня комендант больницы, мой давнишний друг профессор Лукомский…
Я не стану описывать саму процедуру вскрытия. Она производилась в необычной обстановке – в изоляторе больницы, у просмоленного гроба, куда был заранее положен санитарами труп – обстановка, прямо сказать, малопривлекательная даже для профессионала».
Самое неприятное было потом. Рапопорт писал: «Усталый после бессонной и волнующей ночи, я после вскрытия вернулся в отведенную мне комнату, где была моя одежда. Едва войдя, услышал щелчок дверного замка и убедился: заперт.
Стал стучать в дверь, требовать, чтобы меня выпустили, как было условлено. Голос из-за двери ответил мне, что они не имеют на это права. Я понял, что попал в отряд «зачумленных» и попросил, во-первых, дать мне стакан чаю, а, во-вторых, снестись с Наркомздравом, чтобы убедиться, что, согласно условию, я не подлежу изоляции в карантине. Я, действительно, считал это бессмысленным, так как принял все необходимые для самообеззараживания меры предосторожности.
Оба моих требования охранники выполнили. Сначала щелкнул замок в двери, приоткрылась узкая щель, чья-то рука поставила на пол стакан с чаем, и дверь снова защелкнули. Затем, спустя какое-то время, вошел профессор Лукомский и сообщил, что я, действительно, могу покинуть больницу»!
Закрытый, просмоленный гроб с телом Абрама Берлина предали огню в Донском крематории. Урна с его прахом покоится там же, в главном зале. Он был пусть и негласный, но герой.
Не такой была посмертная судьба Горелика. Перед смертью он написал письмо Сталину с просьбой освободить его незаконно репрессированного брата. Уверял, что «умирающий врать не станет». Разумеется, письмо сразу сожгли.
А спустя несколько месяцев арестовали жену Симона Зеликовича. Она скончалась в тюрьме при подозрительных обстоятельствах. А квартиру в Хоромном тупике, в которой остались две дочери доктора, «уплотнили» тем самым следователем, который вел дело его супруги.
