Школа нелюбви

Чиновники и депутаты Госдумы, ретиво вступившие в дебаты по поводу сериала «Школа», деятели культуры и рядовые граждане плохо различают предмет разногласий

Из сериала «Школа»

От редакции Аудитория, как это ни прискорбно звучит, не имеет своего мнения ни о чем. Константин Эрнст в интервью журналу «Сеанс» С самого начала следует сказать, что оценивать сериал «Школа» в категориях искусства по меньшей мере невозможно. А строго говоря – унизительно. С точки зрения искусства кинематографии режиссеру не удалось показать нам ровным счетом ничего нового. Если зритель видел хотя бы один фильм Робера Брессона, Годара или Триера, то через 5 минут знакомства с предлагаемым зрелищем становится очевидно, что стилистика фильма, работа с камерой, сценарные «находки», диалоги, – насквозь вторичны, и, как всякое повторение, скучны. Один из сценаристов (принципиально не будем называть имен, нет рекламе!) писал в своем блоге, что, дескать, мы все плотно засели в своем уютном бюргерском быту, не хотим видеть реальности, прячемся и боимся ее. Реальность же груба и жестока, что они (сценарист и режиссер) и показали нам. Не готовые к этому зрители испугались и с перепугу стали требовать запретить сериал. Такой представляется картина мира сценаристу. Однако такова она лишь в сознании застывшего в пубертатном периоде юниора. Реальность много более жестока, чем способен себе вообразить бедный второгодник-переросток. Реальность чудовищно жестока и несправедлива. Реальность проглатывает, не жуя, самый кошмарный кошмар задиристого сценариста. Но у нее есть и другая сторона. Дело в том, что на свете есть добро. И добро сильнее зла. И если авторы «Школы» не видят его, то это свидетельствует о пороках оптики, аберрации зрения, разжижении мозга или сросшихся шейных позвонках, о чем угодно, но не о том, что добра нет. Для примера можно указать хоть на эту историю. Гадкий, злой и глупый фильм сняли для 1 канала. Важно же более всего даже не то, что нас пытаются убедить в обратном, не то, что для нас пытаются смоделировать однобокую и неправдивую реальность, а то, что нас всех… как бы это прилично сказать… используют. Использует генеральный директор Первого канала. Вся эта история со «Школой», все разговоры и шум вокруг сериала нужны ему лишь для поднятия сильно упавших за последние годы рейтингов, то есть, попросту говоря, для денег. Мы вот тут шумим и ругаемся, говорим о нравственности, о том, следует ли запретить кинодефекацию или пусть продолжают делать это нам в лицо, а Константин Львович просто хочет денег. Цинично, спокойно рассчитав эффект, он приглашает именно Германику, потому что на 100% уверен, что ничего, кроме того, что та уже сняла, она не снимет, не сможет просто, не умеет потому что. А качество производимой продукции этого режиссера Константина Львовича вполне устраивало, оно соответствовало замыслу. И вот снимается «Школа». Теперь, чтобы ни случилось, как бы ни развивались события, Константин Львович в выигрыше. Меньше всего его волнует то, что мы обсуждаем, мораль, нравственность, законность, дети. Аудитория не имеет мнения, а значит, не с чем считаться, да и незачем.

Заставка многосерийного телевизионного фильма Валерии Гай Германики, сразу после новогодних праздников запущенного по ОРТ, строго графична и чем-то напоминает обложку знаменитого романа Саши Соколова (1974) «Школа для дураков». За кадром неокрепшие голоса подростков произносят название сериала — «Школа». Все подчеркивает строгую документальность материала.

Ученики и педагоги захлебываются от жестокости жизни, природной и социальной. От неизбывности похоти и низменных желаний. Мы видим мир обреченных, идущий ко дну.

И чиновники, и депутаты Госдумы, ретиво вступившие в дебаты по поводу творения Германики, «медийные» деятели культуры и рядовые граждане (активность последних в этих спорах сильно преувеличена) плохо различают предмет разногласий. А ведь кроме множества новостных сообщений и статей в СМИ, появившихся после выхода начальных серий «Школы», уже прошли и теледебаты в «Судите сами» Максима Шевченко на Первом . У спорщиков различаются следующие три позиции:

1. В год учителя фильм очерняет отечественных преподавателей, педагогику, учащихся и всю нашу российскую жизнь. Хотя кое-что режиссер ухватил, проблемы поставил, в целом это диверсия. Фильм нужно запретить.

2. Фильм является зеркалом, правдиво показавшим кризисные процессы нашей действительности, которые особенно пагубно проявляются в воспитании подрастающего поколения. В зеркало полезно смотреть, чтобы увидеть пороки и попытаться их исправить. Фильм является очищающим произведением высокого искусства. И даже: «живой водой, льющейся с экрана» (http://www.gazeta.ru/column/oss/3312096.shtml).

3. Фильм отразил действительное положение вещей, но не оставил надежды на преодоление кризиса. Запрещать его не нужно. Но полезна ли нам такая правда? (С. Волков в «Судите сами»).

Что происходит с подрастающим поколением, спрашивают создатели фильма, почему они «отмораживаются» еще в стенах школы, находясь под опекой родителей и государства? Почему старшие равнодушны к юным, почему в нашей стране дети оставлены на произвол стихий? Почему взрослые так потеряны, что обрекают своих наследников на блуждание в потемках? Вопросы эти неотвратимо возникают при просмотре первых серий. Но не они составляют их основную проблематику.

Этой главной проблемой являются руины, показываемые режиссером. Руины русской жизни, русского образования, русского характера, семьи и культуры. Ведь только их по существу показывает режиссерская камера. И все споры вокруг так или иначе поднятых фильмом вопросов никчемны перед этой глобальной реальностью: руинами русской жизни, среди которых растут наши дети. Об этом-то и спорить бесполезно, бесплодно, так как это то, что есть. И если общество имеет силы для жизни, то оно должно обсуждать не «вопросы», а именно реальность.

Эти развалины возникли не сейчас, они — наследие национальной катастрофы 1917 г., разрушившей все основные институции российского цивилизационного уклада. В том числе семью и школу.

XIX век стал для России «золотым», классическим именно потому, что, несмотря на авторитаризм, страна и общество развивались в положительном направлении благодаря энергии семейного христианства, направленной на обеспечение достойного будущего детей. Вопросы воспитания и самовоспитания были для нашего общества насущнейшими. Достоевский не только сделал их центральными для своего творчества, но, обновив жанр «романа воспитания», передал эстафету западным интеллектуалам века двадцатого (от Томаса Манна до Джерома Сэлинджера). Русское общество добивалось создания школы свободной, автономной, но при этом национальной, развивающей традицию христианского гуманизма. В.Розанов, Ф.Соллогуб, король журналистики В.Дорошевич, А.Чехов, кто только из плеяды великих не писал в прошлом о язвах русской школы, кто не заботился о ее нравственном здоровье как важнейшем наследии России для потомков?!

К октябрьскому перевороту в стране уже существовали и сильный учительский союз, и активные родительские комитеты, работавшие во имя просвещения родины. Когда в феврале 1918 года большевики издали декрет об отделении Церкви от государства, то по всей стране и учителя и родители вышли на демонстрации протеста. Они повсюду, массово, явочным порядком не выполняли его губительные требования, оставляя иконы в классах, продолжая отстаивать и право преподавать Закон Божий, и свободу выражения мнений. Последовали репрессии, аресты и расстрелы. Всероссийский учительский союз был разгромлен. Уже гораздо позже, в 1930-е, в Большой террор, арестованным по 58-й ст. старым педагогам вменяли как преступление бывшее членство в этом профессиональном союзе. В многочисленных сфабрикованных НКВД политических делах не только «церковники», но и люди старой формации обвинялись, в частности, и в том, что не отдавали детей в советские школы, желая уберечь их от нравственного растления.

В 1920-е же, сразу по окончании Гражданской войны, РКП(б) натравило школьников на педагогов, развязав школьную опричнину и с помощью анархии подорвав всю систему народного образования в стране. В тех учебных заведениях, где чудом сохранялись качество образования, порядок и взаимоуважение между преподавателями и учащимися, там обязательно процессом управляли старые педагоги. Они полностью исчезли из наших школ перед войной. А с 1930-х комсомольско-пионерская опричнина была свернута, в школах постепенно воцарилась казарменная дисциплина, дети были вновь отданы под строгую руку родителей, но только уже советских, новой формации. Нравы ГУЛАГа воцарились и в школах и в семьях на долгие десятилетия.

То, что советская школа своими корнями связана в большей степени с зоной, чем с педагогикой, мне увиделось еще в детстве. В начале 1960-х, мальчиком, довелось бывать в провинциальных школах. В классах во всех углах, а то и прямо у парт стояли на коленях наказанные дети. Главным воспитательным методом в семьях были ремень, крик и ругань. Но и в школах я наблюдал рукоприкладство учителей: непослушных воспитанников били обычно линейкой (но я видел, как директор большой сельской школы колотил провинившегося кулаком и ногами).

Лицемерие, стукачество, пьянство, драки, процветавшие в самой обычной школе моего микрорайона, коллективные избиения слабых их же соучениками, равнодушие и грубость учителей, периодические кампании травли непокорных, развязываемые классными наставниками, — все это привело к тому, что я ушел из десятого класса.

Нравы советской школы послужили одним из побудительных мотивов для последующего выбора — личного морального сопротивления режиму. Несколько моих тогдашних друзей своих детей не отдали в советскую школу. С риском для себя и своих семей. Для того, чтобы уберечь их от задавленности, от двоедушия и распущенности. Нашу с женой дочь мы также воспитывали и образовывали дома. Уже наступала эпоха новой России. Однако когда мы обратились в отдел образования, чтобы оформить экстернат, заведующая пригрозила милицией. Вскоре ей пришлось принести извинения; своей цели мы добились — в конце 1990-х дочь окончила школу с медалью, посещая ее по желанию и насущности в вольном режиме. За свободу нужно бороться.

Фильм «Школа» совершенно не знает этой стороны реальности: присутствия в нашей недавней истории нравственного сопротивления государственному насилию. Благодаря сопротивлению, в последние 20 лет в стране выросли представители новой молодежи, желающей и любящей учиться. Может быть, их не так много, как хотелось бы, но они есть и об этом как о новом явлении говорят уже опытные педагоги.

Вероника Германика показывает руины, посреди которых растут наши дети. Руины, в которые превратилась наша реальность после социальных экспериментов, растянувшихся чуть ли не на столетие. Можно показывать разруху и последствия катастрофы, не зная, что бывает нормальная жизнь. Показывать правду — необходимо. Не знать природы разрушений — губительно. Возможно, показ этого сериала, шум дискуссий помогут очнуться обществу от самодовольного успокоения.

Во времена нэпа в Советской России появилось скандальное литературное направление, развенчивающее «черемуху», советское мещанство. Книги их отражали широко разлившееся по стране хулиганство, чубаровщину, когда сознание классовой полноценности расковывало низменные инстинкты. Описанные на страницах их произведений оргии, факты бытового и сексуального насилия, столь знакомые обитателю раннесоветской эпохи, вызвали широчайший резонанс и всероссийскую дискуссию. Однако общественного очищения не произошло, неотвратимо приближалось время террора.

Мы живем в эпоху «после ГУЛАГа». Выйти из нее бесповоротно и окончательно мы сумеем лишь тогда, когда общество перестанет дискутировать об очевидном и станет разбирать бараки, строить свободный удобный дом. Только тогда малая зона исчезнет из зоны большой, а школа и детство освободятся от лагерного наследия, а значит, и от дешевой игры на натуралистическом показе разложения.

Павел ПРОЦЕНКО