«Я была свято уверена, что мне не нужна семейная жизнь, это не мое!»

Рассказывает Людмила Воронова: 

Мама

Мама воспитывала нас одна – меня и сестру-двойняшку, постоянно в заботах и трудах. Воцерковилась мама после смерти нашей любимой бабушки, но не пыталась сразу «всех спасти», не принуждала ходить в церковь. Собираясь на службу, она говорила просто: «Иду в храм», и даже не звала с собой. Только изредка мы вместе оказывались на богослужении.

Работала мама инженером, такая советская классика. Жили мы небогато.

Когда нам с сестрой было лет по восемь, в нашем черно-белом телевизоре перегорела лампа. И все! С этого момента не было никакого телевизора, никаких фильмов до эпохи мобильных телефонов.

На море первый раз я поехала только с мужем, а в поезде дальнего следования оказалась всего за два года до свадьбы, сопровождая подругу на Соловки, и удивлялась всему: какие там шторки интересные, полки! Как будто из затвора вышла.

Не помню, чтоб мама нас за что-то ругала или как-то «давила». Когда я принимала важные для себя решения, она ничему не препятствовала. Хочешь в монастырь? Иди. В училище? Хорошо. Хочешь быть требной (помогающей священнику в больнице в подготовке и проведении Таинств – прим. Ред.) сестрой? Пожалуйста. Я пошла в училище сестер милосердия – и она приняла это спокойно, с радостью.

Бог

Лет в 11 во мне что-то щелкнуло: я поняла, что хочу узнать о Боге. Это произошло без всякого внешнего толчка, словно в душе открылась дверка, и мы с Ним встретились.

В 7-8 классе носила длинные юбки, и ребята приставали: «Мы тебя сейчас святой водой окропим!» Я пыталась их усовестить, но не слишком: даже такое косвенное напоминание о Боге наполняло ликованием мою душу. Помню, как сидела на геометрии и под партой читала жития святых, «Лествицу». И думала: «Зачем мне эти трапеции, прямоугольники? все это для жизни не нужно! А вот это – нужно!»

Во всех святоотеческих книгах было написано: для правильной духовной жизни нужно найти духовного отца. Где его найти, как? Кто ты такой, когда тебе 12, 13 лет?

Ты же сам никуда не поедешь, особо никого не спросишь. Помню, в школе нас возили на экскурсию в Новодевичий монастырь, я смотрела в окно автобуса и пыталась понять: как же туда пешком дойти из моего Бибирева?

В 8-м классе я прочла все, что только нашла из духовной литературы, заходила в ближайшие с домом храмы, но мысль о духовнике неотступно меня терзала. А потом рядом с нашей старенькой дачей в Ильинском восстановили храм.

Мы попали туда на Всенощную накануне праздника Святой Троицы. Вся церковь была в березках, цветах, свежескошенной траве. Казалось, даже воздух был наполнен счастьем. И батюшка там оказался хороший, о. Павел Жилин.

Подойдя к нему на исповедь, я сразу сказала, что хочу уйти в монастырь.

Это решение родилось в моей душе в момент внутренней встречи с Богом и не подлежало тогда никакому сомнению. О. Павел сказал: «Хорошо, но даже в монастыре нужно образование. Иди-ка ты в медицинский».

Став прихожанкой Ильинского храма, я сразу возмечтала петь на клиросе – и через некоторое время буквально поселилась там. Выучила богослужебный устав – сама, по дореволюционному репринту. И в 14-15 лет уже могла рулить любым богослужением. Сейчас я сама этому поражаюсь.

А потом, как сказал о. Павел, пошла в Свято-Димитриевское училище сестер милосердия.

Отец Василий

Поступая в училище, в анкете, в графе «Ваше будущее», я написала: «Уйду в монастырь, в который мне укажет духовник». В училище я и нашла себе настоящего духовника.

О. Василий Секачев, тогда еще диакон, вел у нас историю. К концу первого же занятия мы все, весь курс сделались его искренними почитателями.

Это была настоящая любовь, привязанность, соединенная с чувством благодарности и благоговения перед умом, тактом, благочестием и скромностью нашего диакона. Мы старались перенимать манеру и привычки о. Василия, как только могли. Между собой мы с моей верной подругой Сашей Гаспаровой звали его «Аввой» – это была наша тайна.

Когда о. Василий стал священником, я почти сразу попросилась к нему в духовные чада. Было страшно, что батюшка откажет. Но он принял, хотя долго избегал словосочетания «духовный отец» в отношении себя, говоря: «Ну, какой я духовник? Я просто ноль без палочки», «дырка от бублика», «пирожок без начинки».

Теперь мне уже не нужно было бояться житейских бурь, Господь подарил мне опытного кормчего. Место о. Василия в моей жизни было особым с самого начала. Отец, учитель, родная душа. И трепетное отношение к нему осталось навсегда.

Как я стала требной сестрой

На третьем курсе Свято-Дмитровского училища нам преподавали «практические основы милосердия», куда входила помощь священнику при совершении таинств и треб. Нас с Сашей Гаспаровой распределили к о. Василию.

Мы поехали с ним в Морозовскую больницу – и это было чудо: как он нес больным Христа, как уважал и принимал каждого, участливо расспрашивал о здоровье, как говорил с людьми о вере.

О. Василий обладал очень нужным для больничного священника качеством: жалостью и сердобольностью.

Эта «боль сердца», впрочем, распространялась не только на больных, но и на всех его чад, да и вообще на всех, кто к нему обращался.

Я поняла, что это мое. Что я очень-очень хочу быть требной сестрой, участвовать в этом несении Христа больным. Монастыря мне уже было не надо – вот мое служение, здесь!

Я стала ходить каждую субботу с отцами по больнице, вне зависимости от того, моя практика или не моя. И даже учеба отодвинулась на второй план, хоть я и закончила училище с красным дипломом. При любой возможности я бежала в больницу, на отпевание, на дом к больным, куда угодно.

Эта жизнь была песней – с 1999 до 2011 года. Душа в душу с о. Василием, без передышки, сначала в Первой Градской, потом, с октября 2002 года, в Склифе. Все трудности батюшка побеждал и всех сразил своей кротостью. Он трудился не для отчета, а для Вечности. И до сих пор в каждом отделении Склифа есть те, кто его помнит, любит и считает примером для подражания.

Пойманный букет

В 2009 году в октябре у моей подруги Саши было венчание.

И она даже не попросила, а повелела: «Люда, твоя священная обязанность подруги детства – поймать свадебный букет».

Сама Сашка, к слову, поймала 15 букетов до того, как выйти замуж. Когда она приходила на чью-то свадьбу, остальные девушки были обречены: превзойти ее в ловле никто не мог!

И вот на собственной свадьбе Саша так хитро кинула букет, что у меня не было шансов его не поймать.

Все отцы стали надо мной прикалываться: «Ну все, мы теперь тебя замуж отдадим, смотри!» – хи-ха, ха-ха.

И о. Василий: «Хм. Люда поймала букет. Все, Склиф закрываем». А я сама смеялась! Я была свято уверена, что мне не нужна никакая семейная жизнь, это не мое!

Мне всегда было чуднó смотреть на тех, кто очень хочет замуж, прямо страдает. Одна моя подружка по училищу сочинила прокимен: «Скажи мне, Господи, день свадьбы моея», ее даже на педсовет вызывали.

Я не понимала, что у них там внутри свербит, что это такое – хотение замуж?

Я совсем не умею мечтать о чем-то отвлеченном. Можно хотеть то, что видишь, знаешь: мороженное там, петь на клиросе, еще что-то. И замуж можно хотеть за человека, а не за мечту.

Но вот после поимки букета началось очень интересное: ко мне со всех сторон сразу посыпались прямые и косвенные предложения: познакомиться с чьим-то племянником, прочитать лекции семинаристам, что-то еще.

О. Василий стоял на страже, железно охраняя меня от странных предложений. Я над ним смеялась: «О. Василий, ну неужели вы верите в эти глупости? Да я никогда в жизни не выйду замуж! Склиф ведь мне дом родной!» Это служение настолько мне нравилось, что я не думала ни о чем другом. Я клялась и божилась.

А тем временем…

Женя

Тем временем, Женя ходил теми же дорогами. Женя младше меня на три года. На тот момент он уже окончил Морскую Академию в Питере, начал работать – сначала третьим, потом вторым помощником капитана. Он был прихожанином Димитриевского храма, духовным чадом о. Аркадия (ныне владыки Пантелеимона), а духовником родителей был о. Василий.

В 2008 году мы в Склифе устраивали первую рождественскую елку. У нас, конечно же, не хватало финансов. И Женя из своих сбережений пожертвовал 70 тыс. рублей. Деньги принес его папа, потому что Женя был в море – его рейсы длились по несколько месяцев. Я была в восторге от величайшей Жениной щедрости. И отметила про себя, какой он хороший человек.

Прошел год, и Женина мама попросила устроить его в Склифе обследовать желудок. Я водила Женю на правах местного человека, как это делаю всегда, когда меня просят. Пришлось ненадолго уложить его в больницу, следить за ним, ухаживать.

Женя был невероятно деликатен. Мы идем с ним где-то – он дверь передо мной откроет, закроет. И другие ненавязчивые знаки внимания говорили о его мужском благородстве, и я не могла этого не замечать.

Я навещала его в Склифе и, помню, в кои-то веки не пришла, оставшись дома переночевать (обычно оставалась в Склифе, в комнатке при храме). И Женя стал писать: «Что ж ты ушла? Я так тебя ждал…» А когда он выписался, я проводила его в плавание, и мы обменялись адресами электронной почты.

И писали друг другу практически каждый день. Я чувствовала, что это ему нужно. И удивляясь, понимала, что и сама жду Жениных писем…

Когда Женя вернулся из рейса, он сразу приехал в Склиф. Мы обнялись: «Женька! Люда!» Но это было просто по-дружески, честное слово!

Он приезжал ко мне в Склиф каждый день. Мы как-то интуитивно почувствовали, что сроднились, Женя мне доверял, а я – ему. Может быть, у него и просыпалось что-то более глубокое, но пока больше было именно родство. И мне было приятно, радостно с ним общаться. Он часто помогал мне: мы вместе драили храм перед Пасхой, вместе ходили по больнице поздравлять больных.

Помню, встретив Пасху в Первой Градской, они с другом приезжали в Склиф, таскали столы, стулья, чайники. И о. Василию было приятно видеть прекрасного помощника, который самоотверженно вместе со мной трудится.

А потом Женя уехал в очередное плавание. Мы так же переписывались, но письма уже стали немного другими. Я понимала, что стала в нем нуждаться.

И однажды посреди лета получила от Жени письмо. О том, что он внезапно понял: я для него – единственная.

Помолвка

В следующих письмах Женя стал строить планы о женитьбе, сразу же! И написал о нас о. Василию. Когда я об этом узнала – похолодела от страха, представляя, как духовник будет читать Женино письмо. О. Василий был очень проницательным, и все-таки для него эта новость была громом среди ясного неба.

Но внутри меня уже созрело решение. Все произошло очень органично – моя дружба, уважение, родство переросли в любовь, радость.

У меня не было такого чувства, про которое говорят «крышу сносит». Моя любовь была какая-то другая, не как в кино.

Но у меня не было никаких сомнений и колебаний. Я поняла, что это то, что надо, что уготовано Богом. И что я повенчаюсь. А если будут дети – даже оставлю требную работу в Склифе.

Получилось так, что в сентябре того же года моя мама попала в больницу с инсультом. Когда мы с Женей приезжали к ней, мама говорила с трудом, превозмогая боль. Она видела, что мы вместе, но ничего не успела узнать, не дожив даже до помолвки. Мама умерла 22 ноября 2010 года.

А 25 декабря 2010 года мы были помолвлены и 31 декабря подали документы в ЗАГС. Потому что Женя на полгода уезжал в рейс.

Свадьба, романтика и гармония

Свадьбу назначили на 8 июня. Женя еле-еле успел – приехал практически накануне.

Так рядом появился родной и любящий человек.

Это природнение, прирастание душой начинается уже тогда, когда ты определился: вот этот человек – твой, а ты – его.

И дальнейшее счастье зависит от того, сколько вложишь в самый прекрасный первоначальный период. А потом, когда появится первый ребенок, начинается период труда.

Потом будут и ветры, и качание, и слишком много других дел, и некогда будет подумать, родной тебе человек или не очень. Оно будет идти по инерции. Вот эту инерцию и надо накопить.

У нас с Женей есть переписка, она возрождает наше духовное родство. Когда он в своих долгих рейсах – мы опять душой прирастаем друг к другу. Поэтому наша романтика не заканчивается.

Мы считаем дни до возвращения. Когда я его провожаю, он говорит: «Люда, как только я сажусь в самолет – считай, я уже начинаю возвращаться, дни идут в обратный отсчет». И какое это счастье, когда он приезжает! Но задняя мысль мне тут же говорит: все, теперь дни идут уже в счет отъезда. И не всегда получается под это тиканье просто окунуться головой в счастье.

У мужчин больше внешней силы и стойкости, но мне кажется, они более ранимы. И им обязательно нужно, чтобы рядом была помощница. Господь создал ее для Адама, чтобы она стояла рядом с ним и восхищалась, вдохновляла его. Тогда Адам начинает творить и расцветать. И это не преуменьшает значение помощницы.

А равноправие – что это, разве оно где-то есть? Это какой-то ненужный термин, который всех смущает и ссорит. Равноправие, мне кажется, исключает гармонию. Жизнь такая разнообразная, и люди все такие разные. Муж тебе в чем-то одном помогает, ты ему – в чем-то другом. И недостаток одного восполняется достатком другого.

Дети

Все Господь дает в нужное время. Некоторые говорят: я женился, теперь безумно хочу ребенка. Срочно! Быстро! Но может быть, тебе дан этот путь, чтобы накопить потенциал счастья, скрепиться друг с другом. Так и я свои мысли притормаживала.

Женя был в рейсе, когда на Прощеное воскресенье 2012 года родился наш Максимка. Это была такая радость, что я сразу захотела второго. Сразу! Но вот я беру Максима на руки, собираюсь кормить – и меня пронзает мысль: все, это на всю жизнь. И тотчас же наваливается огромный груз нереальной ответственности.

Я понимаю, что все скорби, недоразумения, которые были до этого, они были извне. А это будет – изнутри. И эту ответственность никуда из себя не денешь, только с собой можно ее выскрести.

От чего-то другого можно все-таки убежать: из Склифа, из храма в храм, бывает – от духовника к духовнику, а у кого-то – даже из брака в брак. А тут – как будто намертво слилось с тобой на всю жизнь. И если ты напортачишь, воспитаешь ребенка не так – ты только себе хуже сделаешь.

И я стала усердно растить Максимку. Как это случается с первым ребенком, он занял собой все 24 часа в сутках.

Это я сейчас считаю, что один ребенок – вообще ничего. А тогда мне казалось, что один – это вся вселенная, я не могу его ни с чем совместить.

Никогда не забыть, как он вопил от колик с 20.55 до 21.00. Пять минут! Но время переставало существовать, начиналась вечность. И в эту пятиминутную вечность я сама умирала и не знала, как еще помочь изнывающему от страданий Симке.

Сейчас их четверо: Максим (7 лет), Нина (5 лет), Вася (3 года), Лева (1 год). И я по-прежнему больше всего боюсь, когда они болеют. Я теряю всяческий рассудок, трушу и чувствую, что лучше сама бы умерла, чем вот это. Особенно, когда Жени нет рядом.

Когда Женя приезжает, то и ему, и детям, и мне бывает нужно время на адаптацию. Жене непросто хотя бы потому, что одна его каюта больше чем вся наша квартира, 36 м на шестерых.

В огромной каюте у него все в идеальном порядке, и стюарт убирается. А тут – ботинки, колготки, книжки, игрушки…

Но Женя к детям быстро приноравливается. Теперь я могу на него всех четверых оставить, если нужно. Он и спать уложит быстрее меня, и сам видит все, что надо сделать, а если делает – всегда все четко, аккуратно, на совесть. Пусть это редко, но зато метко.

Материнство VS духовная жизнь

Мешает ли семейная жизнь духовной?

Пожалуй, если под духовной мы понимаем церковно-приходскую жизнь, молитвенные правила, частое Причащение – то да, от многого приходится отказываться или отодвигать на энное количество лет.

Первый год я очень болезненно воспринимала эту оторванность. Когда начался Пост, я пришла на канон Андрея Критского. С коляской. Симка спал, я его качала, коляска скрипела – чуть-чуть! И все-таки меня попросили уйти, не мешать. Когда-то я видела, что мамы выходят с детьми из храма, когда дети шумят. Но я тогда считала, что меня это никогда не коснется, я ведь не собиралась замуж.

Мне, как человеку с первого года воцерковления поющему на клиросе, было очень нелегко осознать, что для меня теперь невозможна эта, я бы сказала, райская жизнь. Первая седмица Поста, канон Андрея Критского, длинные великопостные службы – неужели это все теперь не для меня? А как можно было представить, что великие дни Страстной седмицы, или Рождество, или, что уж там, – саму Пасху можно провести где-то еще, как не в храме?!

Первое время я ужасно страдала. С ранней весны до поздней осени я была с детьми в деревне, но стремилась в храм, считала дни. Потом это немножечко успокоилось. Я думаю, что Господь помиловал, адаптация настала. Иначе как жить?

И все-таки вернее будет сказать, что замужество и материнство не мешают, а показывают без всяких прикрас настоящую цену моей духовной (или «духовной») жизни.

Я говорю именно о себе, потому что никак не являюсь образцом многодетной матери.

Оглядываясь назад, думаю: а была ли у меня до этого вообще какая-то духовная жизнь?

Господь милосердно подарил мне все без исключения, о чем я только мечтала: я могла петь на клиросе, трудиться в храме, окончила училище сестер милосердия, служила больным как требная сестра, помогала о. Василию. А ведь для нас помогать о. Василию было то же самое, что встать на огненную колесницу и поехать!

Наконец, я вышла замуж за Женю, который, что уж скрывать, превосходит меня и умом, и красотой. И о. Василий успел меня повенчать, благословил как отец, крестил моего первого сына и дочку (батюшка отошел ко Господу в 2016 году).

В то мое счастливо-безмятежное время близ храма я честно искала (и находила) в своей душе горделивые и тщеславные мысли, пыталась бороться с ними, оттачивать свое внимание в молитве.

Дерзну подумать, что дорогой наш Небесный Отец с улыбкой взирал на мое копание в песочнице, которое я принимала за духовную жизнь и, стыдно сказать, подвиги.

А когда родился Максимка, песочницу забрали и сказали: «Теперь попробуй сделать первый мааааленький шажок».

Каждый новый день я сталкиваюсь с тем, чего делать не хочется, или неможется, а все равно надо. Когда дети шумят или не слушаются, когда на Пасху вдруг у одного температура под 40 и ты одна. Или с Жениного парохода приходят вести, что он проезжает пиратские места, отчего в волнении не спишь ночь за ночью. И в заботах не можешь собрать себя на молитвенное правило. И гордиться реально нечем. Даже иллюзии нету.

И совершенно ясно, что надо было как-то по-другому строить духовную жизнь, а не в песочнице развлекаться.

Семья VS призвание

Женя – старпом, и уже сдал экзамен на капитана. Дома он обычно месяца три (один раз был рекорд – пять). А уезжает всегда на 5-6 месяцев. Некоторые отговаривали меня от такого брака.

А я и сейчас требная сестра. И Женя понимает, что Склиф из моей жизни изъять нельзя. Я не отрекалась от Склифа, не обещала никому, что прекращу свое служение.

Как мы приняли это? Мы знали, на что мы решились, ведь он уже был моряком, а я – требной сестрой. Я вообще уважаю тех людей, которые идут работать по призванию. Просто лямку тянуть тоже надо бывает, когда все вокруг с голоду помирают, например. Но изначально движение любого человека должно быть по призванию.

Когда Женя уходит в рейс, я всегда за него очень волнуюсь: бывает по три перелета до места. И профессия сама по себе опасная, потому что Женин корабль перевозит нефть, нефтепродукты.

Сейчас они еще и по пиратским местам идут, поэтому корабль колючей проволокой опутали, документы в чемодан спрятали, еду – в укрытие. Если приедут товарищи с гранатометами – нашим ведь нечем защищаться.

Теперь Женя вернется только в конце августа.

А я продолжаю понемногу свою требную деятельность. Когда я ждала Максимку, до последнего с пузом ходила по больнице, набирала больных на исповедь, причастие, регентовала службу. Когда родила Васю и ему исполнилось 6 месяцев – вышла в больницу. Лева родился, 40 дней прошло – я опять в Склифе.

С детьми сидел то Женя, то близкие подруги поддерживали, и бабушка с дедушкой, Женины родители, помогали. Раза 2-3 в неделю я выходила на работу на 2-4 часа.

И Женя не может сказать: «Не ходи». Потому что это мое, не могу это из сердца выбросить.

Сейчас, конечно, Женя приспособился, ему побыть с детьми в радость. А раньше он все время звонил, спрашивал: «Ну когда ты придешь?» А я не могу оставить больных. Если Женя скажет «уйди с работы», наверное, я уйду. На какое-то время. Но потом опять вернусь.

Когда больные исповедуются, причащаются, когда они приходят на молебен – кто сидит, кто стоит, кто свечку держит – видно, что они действительно обращаются к Богу. Это как небо на земле. И понимаешь, что это дело необходимое. Больным это нужно. Они ждут Христа.

Фото: И. Гучев; И. Сечина; из семейного архива Вороновых