Революции не будет

«Как кризис отразился на вас и ваших близких?» – спросили социологи у россиян в конце марта 2009-го. Уровень позитивного социального самочувствия в обществе оказался заметно ниже, чем год назад. Около четверти опрошенных уже в той или иной степени пострадали от кризиса, одни попали под сокращения, другие лишились прежних доходов, и даже те, кто сохранил должность и зарплату, считает, что его материальное положение стало хуже, потому что растут цены. Тем не менее, директор исследовательской группы ЦИРКОН Игорь ЗАДОРИН считает: серьезных причин для паники нет. Социальная и экономическая нестабильность России не грозит.

— Что показали результаты мартовского исследования — россияне уже почувствовали на себе последствия кризиса?
— Определенно, да. Но далеко не все. В марте с.г. 47% опрошенных в целом удовлетворены жизнью, которую они ведут, а 52% выразили свою неудовлетворенность. По сравнению с июнем 2008 года, когда мы проводили подобное исследование, число неудовлетворенных своей жизнью выросло на 11%, снижение произошло в последние месяцы 2009 года — еще в декабре замер демонстрировал уровень социальной адаптации, не сильно отличавшийся от июньского. Мартовское исследование зафиксировало и снижение самооценок россиянами материального положения своих семей: с июня прошедшего годы доля оценивающих свое материальное положение как «хорошее» снизилась на 7%, составив 11% от всех респондентов; негативные оценки дали около трети россиян (34%) против 22% в июне 2008 года (доля средних оценок не изменилась). Иными словами, мы констатируем изменения оценок социального самочувствия в худшую сторону по сравнению с докризисными временами примерно у 20% взрослых россиян. На наш взгляд, это все-таки не так много, как иногда говорят.

— Но все боятся, что кризис только начинается, людей волнует будущее. Обойдемся мы малой кровью, или страну ждут большие потрясения?
— Я считаю, что все страхи вокруг кризиса сильно преувеличены. Наша включенность в мировую экономику и влияние общемировых процессов все же не столь сильны и для многих бизнесменов и чиновников являются часто лишь поводом, чтобы списать на внешние обстоятельства свои собственные проблемы, разгильдяйство, а порой и воровство…

— Но до кризиса предприятия не закрывались…
— Это верно. И по результатам нашего опроса видно, что это сейчас актуальная тема для людей. Около 60% работающих граждан, принявших участие в опросе, заявили, что на их предприятиях или в организациях прошли те или иные сокращения персонала, переводы на неполную рабочую неделю, отмены премий и бонусов, задержки или сокращения заработной платы. Работодатели, как правило, объясняют свои действия влиянием кризиса. Но о «перегретости» рынка труда говорили давно, еще до кризиса. В отдельных отраслях сотрудников набирали по принципу: «деньги есть — принимаем на работу». А имеет ли это экономическую целесообразность, никто не считал; зарплаты росли быстрее производительности труда.

А вот еще одна конкретная ситуация. В Хабаровском крае закрывается лесоперерабатывающий комплекс, увольняется 500 человек; фактически поселок остается без работы. Люди стоически переживают. И тут у кого-то оказался знакомый в местном муниципальном образовании, и выясняется, что это предприятие подало заявку на квоту на 500 рабочих-китайцев. То есть под предлогом кризиса увольняют старые кадры, чтобы потом набрать более дешевый персонал.

Конечно, мы не говорим сейчас про металлургическую отрасль, которая реально была включена в мировые рынки и поэтому понесла потери; но в целом влияние мирового кризиса на нашу экономику, на мой взгляд, преувеличено.

Для многих наших бизнес-субъектов первой реакцией было — действовать по западным шаблонам: взяли и сократили сотрудников. Но на Западе доля зарплат и социальных выплат в общих издержках компании заметно выше, чем у нас, – это очевидно. И там для всех сторон — и для работодателей, и для самих работников — весь этот механизм намного привычней: сократили, через год опять набрали, потом опять сократили. А у нас потеря работы для человека — это серьезная трагедия. Люди способны привыкнуть даже к падению уровня зарплат; но я принципиально всё время выступаю против увольнений, лучше переводить штат на временный режим, сокращенную рабочую неделю — лишь бы у людей оставался социальный статус работающего человека, потеря которого рассматривается более болезненно.

— Получается, часть нашего бизнеса в условиях кризиса ведет себя либо панически, либо сознательно «неспортивно»?
— К счастью, бывают и обратные примеры. В октябре я беседовал с представителем одной крупной нефтяной компании. Мне говорят: «Мы готовим серьезное сокращение штатов на добывающих предприятиях». Спрашиваю: «А в связи с чем?» Ответ тогда меня просто потряс: «Ну, так все же сокращают! Если мы не будем сокращать, проиграем в конкурентной борьбе за оптимизацию расходов». Я говорю: «Конечно, я — не специалист в вашей области, но даже из соображений здравого смысла, мне кажется, у вас не в этом именно месте находятся самые основные издержки». На этом закончили. А через два месяца я читаю их корпоративную газету, и там вице-президент говорит: «На добывающих предприятиях доля зарплат составляет только десять процентов, и мы ничего не выиграем, сокращая штаты, поэтому будем оптимизировать расходы за счет транспортных издержек, оборудования; а сокращать штаты там, где конторы, сбыты, сервисы». Значит, люди все-таки начали что-то считать, и уже принимают решения не только в соответствии с сиюминутными полуистерическими импульсами.

— Вы говорите о влиянии информационного фактора на кризисные настроения людей и субъективных причинах разного рода трудностей. А падение цен на нефть — разве это не объективная причина?
— Я по этому поводу всегда рекомендую прочитать газеты за 2004 год. Там буквально такие фразы: «у правительства снесло крышу от высоких цен на нефть; «Россия на нефтяной игле»; «нефтяные горки» и так далее, – все писали о небывало высоких ценах на нефть. А какова была тогда цена? Сорок пять долларов за баррель, т.е. даже ниже, чем сейчас. Снижение цен до уровня в 50 долларов за баррель сейчас никак не рушит нефтяную экономику. Просто нет сверхдоходов –- ну, так никто же не говорил о том, что они будут вечно…

— Как тогда объяснить то, что правительственные чиновники очень высокого уровня говорят о затяжном кризисе?
— Эти заклинания, особенно правительственные, вызывают у меня, большое недоумение. Когда Шувалов, например, говорит, что кризис продлится три года, и власти будут с ним мужественно три года бороться — это настораживает. Фактически, мне кажется, он дает населению понять: «Не ждите ничего хорошего, и три года к нам не приставайте с претензиями». По сути это – снятие с себя ответственности.

— Но, может, он просто хочет предупредить людей, чтобы они разумнее тратили свои сбережения?
— Правильно, когда человеку говорят «кризис», он начинает экономить деньги, которые мог бы потратить на потребление, — и в результате общий потребительский спрос падает; он изымает деньги из банков, не доверяя им, — соответственно, банки теряют вкладчиков и возможности выдавать кредиты. И это все усугубляет ситуацию, усугубляет падение. Если же человеку сказать, что на самом деле это обычная, нормальная ситуация, и власть над ней работает, поэтому работайте и развивайтесь спокойно, то всё выправится гораздо быстрее, чем под заклинания «кризис, кризис!».

— В СМИ появилась информация, что в этом году резко увеличилось число абортов. Женщины планировали рожать, но потом решили, что сейчас не подходящий момент …
— Вот! Это высокопоставленным прорицателям ужасов надо просто выставить как счет.

— А надолго наших людей хватит? Каков запас прочности?
Если верить ответам наших респондентов, лишь 5% признались, что смогут прожить на свои сбережения дольше полугода (в случае, если бы все другие источники доходов у них исчезли). Около 14% граждан ответили, что их сбережений хватит на 3-6 месяцев; более четверти (27%) «протянут» 2 и менее месяцев.

— И как люди настроены действовать, если их уволят, когда закончатся деньги? Пойдут ли они строить баррикады и будут ли голодать в палатках перед Белым домом?
— В нашей культуре такая модель поведения, как коллективный протест вообще не распространена. У французского, например, пролетария есть типовые модели поведения в таких ситуациях: экономика на подъеме — я иду к начальству и требую повышения зарплаты; начался в экономике спад, меня уволили — я иду в профсоюз, и мы выступаем на стачку. В нашей культуре ничего подобного нет — наши выбирают, как правило, единственный вариант: «Я буду терпеть; всё равно ничего не измениться, и я ничего не изменю».

— Странно все-таки, что бизнес в нашей стране пошел в гору, а профсоюзы – нет, здесь мы остались на уровне коммунистического государства.
— Мы живем в обществе тотального недоверия всех ко всем, поэтому нет оснований для устойчивых социальных коммуникаций. Забастовщик же должен своим товарищам доверять, что никто из них не отступит, все будут действовать вместе. Как ни странно, но отсутствие солидарности в известной степени создает устойчивость нашего сегодняшнего общества…

— Если люди не верят в профсоюзы и солидарность трудящихся, на что же они надеются?
— Более половины наших респондентов ожидают наибольшего вклада в смягчение последствий кризиса от президента и правительства, еще около четверти граждан надеются на руководство региона, около 13% — на органы местного самоуправления. Лишь каждый десятый участник опроса придерживается мнения, что облегчить положение может руководитель предприятия, на котором работает человек. Такие институты, как церковь, благотворительные организации и фонды (российские и зарубежные), политические партии в качестве субъектов, способных смягчить положение граждан в тяжелое время, фактически не рассматриваются.

Замечу, что защищать свои интересы, если их необоснованно уволят, лишат зарплаты, наши граждане полагают правильным в индивидуальном порядке: либо в суде (чуть более трети респондентов), либо путем попыток лично «договориться» с начальством (около 30%). Варианты участия в организованных коллективных действиях по защите своих считают эффективными лишь 10-20%.

— И все-таки русский мужик терпит-терпит, а потом взялся за дубину и пошел…
— В 90-х годах всё было в десятки раз хуже, при этом серьезных протестных акций, кроме 1993 года, не было; сейчас всё гораздо лучше, но при этом все почему-то ожидают массовых протестов. Скажите мне, в связи с чем, если и тогда народ не взялся за дубину? Некоторые эксперты ссылаются на так называемый «закон Токвиля»: то есть фактически люди недовольны не текущим положением, а сломом ожиданий, — всё росло, будущее было радужным, а тут — бац, и прощай мечты… В таких ситуациях на протестное выступление идут не самые бедные, а как раз «средний класс», которому подорвали перспективы. Но у нас «средний класс» еще более индивидуализирован, чем пролетариат.

— Трудно предположить, что «белые воротнички» выйдут на всероссийскую стачку. Допустим, революция нам не грозит, а всеобщая депрессия, как в прошлом веке в Америке? Не в экономическом, а в психологическом смысле слова…
— Между прочим, в интернете уже заметен фактор усталости от самой темы кризиса. Раньше были две основные линии дискуссий: «кризис есть» и «кризиса нет», а сейчас развивается третья — «уже все равно, надоело, прекратите разговаривать на эту тему…» Люди начинают переключать внимание на какие-то другие вещи, на повседневность, на нормальное выживание; и я это оцениваю как позитивный тренд. После 1998 года мы совершенно четко видели, что девять-десять месяцев — это нормальный период адаптации к новой реальности; ситуация неожиданно поменялась, и надо перетерпеть, подождать, посмотреть, прикинуть, а потом, соответственно, выстроить свое поведение.

И если сейчас ничего специально не усугублять, особенно на трудовом фронте, то, почти уверен, к лету народ опять «отстроится» и поедет отдыхать в Турцию и Египет…

Кстати, если вспоминать великую депрессию 30-х годов прошлого века, то в экономическом плане она закончилась тогда, когда прошла депрессия психологическая, и к людям вернулась вера в лучшие изменения.

— А что будет с благотворительностью в условиях кризиса?
— В России благотворительность не является механизмом перераспределения средств: у меня много денег, у тебя их нет, поэтому я тебе дам. У нас это акт в большей степени этический. Процент тех, кто говорит, что «я буду жертвовать», среди состоятельных людей даже меньше, чем среди «обычных». В корпоративном сегменте – там, очевидно, уменьшение будет, потому что, действительно, в бюджетах многих корпораций «зарезали» статьи, связанные с благотворительностью, социальными инвестициями и так далее. Но, признаемся, довольно большой кусок этой корпоративной благотворительности являлся элементом PR-программ — спонсированием каких-нибудь мероприятий, фестивалей и так далее. Если этого будет поменьше, то и ради Бога; другое дело, если конкретную помощь конкретным детским домам будут «резать», – это плохо. Возможно, будет изменение структуры самой благотворительности, потому что, корпорации тратили на одни проекты, а частные благотворители отдадут деньги все-таки на другое. И будет переориентация благотворительных проектов.

— Церковь учит нас, что кризис — это суд Божий за наши грехи. А в чем обычные люди видят причины кризиса?
— В чем угодно, но только не в собственных грехах. Люди предъявляют претензии правительству, своим собственным работодателям или американскому бизнесу, который всех надул, но только не себе. Есть такое понятие в психологии — «локус контроля». Оно показывает, на что человек склонен списывать свои проблемы: в большей степени на внешние обстоятельства (внешний локус контроля), или он видит причину в своих собственных поступках и недостатках (внутренний локус контроля). Так вот, по многим исследованиям, в России распределение людей с внешним и внутренним «локусом контроля» приблизительно 3 к 1. Наши граждане чаще объясняют текущую ситуацию в большей степени внешними обстоятельствами. «А что от тебя зависит?» — «От меня ничего не зависит, я ничего не изменю». Мы постоянно задаем вопрос во время наших исследований: «Что вы будете делать в случае ухудшения своего положения?», и большинство опрошенных выбирает пассивные стратегии: терпеть, ждать, попросить помощи у родственников и так далее; активная позиция присутствует у гораздо меньшей части людей.

— И никакой самокритики? У нас ведь тоже очень многие брали кредиты, не задумываясь, как будут за них расплачиваться.
— И сейчас не задумываются. Так что обучающий эффект кризиса есть, но весьма незначительный. Хотя некоторые наши коллеги говорят, что кризис может радикально изменить все состояние экономики и даже привести к пересмотру человеческих ценностей, я очень скептически отношусь к подобным заявлениям. Никаких фундаментальных изменений я пока не вижу, а в массовой психологии тем более. Например, мы три-четыре года назад предсказывали, что опять начнется эпоха финансовых пирамид, и ничему предыдущие 90-е годы население не научили, — ровно это самое и происходило в 2007-2008 гг.. И, боюсь, точно так же будет через 10-12 лет, всё повторится. Я в этом смысле скептик.

— Но от пирамид в основном пострадали доверчивые пенсионеры, а молодежь уже совсем другая, более прагматичная…
— Да, у молодежи отношение к жизни менее доверчивое. Но при этом молодежь все равно активно участвует в этих финансовых пирамидах. Они относятся к этому, как к игре: «Я сейчас чуть-чуть вложу; может быть, успею выдернуть деньги раньше, чем пирамида рухнет». У них действительно нет такого доверия, как у старшего поколения. Присутствует вполне рациональный подход. Но все равно играют. В этом смысле реального изменения поведения, увы, не происходит.

Народные настроения 18% граждан прогнозируют, что кризис продлится только до конца текущего года. Более трети респондентов (38%) считают, что стабилизация наступит через 2-3 года, а каждый четвертый россиянин настроен с еще большим пессимизмом, допуская, что «свет в конце туннеля» не появится и позднее. По мнению социологов Группы ЦИРКОН, на ответы респондентов повлияли заявления первых лиц государства и некоторых представителей экспертного сообщества о продолжительности кризиса. Россияне, как известно, всегда считают, что в сравнении с уверениями властей, ситуация будет, скорее всего, еще хуже.

Беседовала Елена БЕРЕЗИНА