Ребенок: принять всерьез

«Есть как бы две жизни: одна — важная и почтенная, а другая — снисходительно нами допускаемая, менее ценная. Мы говорим: будущий человек, будущий работник, будущий гражданин. Что они еще только будут, что потом начнут по-настоящему, что всерьез это лишь в будущем. А пока милостиво позволяем им путаться под ногами, но удобнее нам без них» (Я.Корчак «Право ребенка на уважение»).

Тоска по страху

Иногда я слышу критику в адрес православных школ: «Там все слишком добрые. С нашими детьми надо жестче…» И все чаще ностальгическое: «Помню, у меня в школе была училка – зверь. Мы боялись при ней дышать. Как она орала!»

Пожалуй, я против сюсей-пусей в школе, я против того, чтобы в начальных классах детей вместо учебы развлекали, превращая серьезный труд в потешки. Превращая школу в игру в школу. Я не хочу, отдавая ребенка в школу, чтобы ему как можно дольше продлевали счастливое дошкольное детство. И я согласна, что иногда наши школы этим грешат, видя в своих учениках детишек «своих» знакомых прихожан. Мне хочется, чтобы в школе была строгая дисциплина, поменьше модных экспериментов и игр в демократию, которые обычно заканчиваются панибратством. Мне нравятся школы с традициями, туристическими слетами и спектаклями, с выпускниками, которые приходят и рассказывают мифологизированные истории, и этот школьный фольклор, как и подобает народному творчеству, передается из уст в уста. Мне нравятся школы с четко выстроенной вертикалью власти, когда дети понимают, что вызов на педсовет – это почти конец света, что попасть к директору – это предстать перед высшим судом.

– Да, мы боялись наших учителей. Теперь не то, особенно в ваших православных школах, – как-то сказала мне одна из наших бабушек.

Но я позволю себе не согласиться с ней. Во-первых, потому что все-таки эта болезнь начального этапа существования православных школ, мне кажется, в целом уже позади. Не только учителя поняли, что православные детки – не ангелы, с которыми надо вести себя по-ангельски, но и православные родители стараются по возможности отстраненно воспринимать знакомых учителей. Во-вторых, боязнь учителя не должна быть тотальной. Как и в случае с родителями, правильно, когда ребенок боится огорчить учителя, а не сжимается в комок от ужаса, когда тот идет по коридору.

Но почему-то сейчас от многих знакомых я слышу ностальгические воспоминания именно по такому тотальному страху. Начинаю им возражать, говорить что-то про гуманизм, про уважительное отношение к ребенку, а в ответ: «На тебя, что, не орали, тебя не дергали за ухо, тебя не запирали в классе, не оставляли без обеда?» «Ну, не все, но кое-что из этого было, конечно», – отвечаю. «Ну вот, нормальным человеком выросла!» После такого аргумента (не будешь же оспаривать собственную нормальность!) уже как-то негоже вспоминать о первом школьном потрясении – учительнице, которая за некрасиво написанный крючок, называла нас «поганками».

Недавно мой ребенок поступал в хор. Он занимался до этого в младшем хоре, а тут пришла пора переходить в старший. Казалось бы, подумаешь, хор. Дети поют – хорошо, не способны к пению – скажи об этом спокойно родителям, и они его спокойно заберут, сами объяснят, что рисовать интересней, чем петь. Но нет. Руководителю хора надо было обставить переход с одного этажа на другой как какое-то самое важное событие в жизни. Это начали обсуждать за полгода, начали запугивать и угрожать. Десятилетние дети постепенно становились неврастениками, и когда кому-то одному объявляли, что его переведут, он был счастлив. Остальные должны были продолжать чувствовать себя неудачниками. Их то прослушивали, то проверяли, то говорили, что может быть возьмут, то, наоборот, грозились, что выгонят. Всего и не перескажешь, но сейчас, когда мы, родители, не выдержали и забрали ребенка оттуда, я понимаю, что главным педагогическим принципом руководителя хора было не уважение, а страх. А зомбированные родители, которые тоже за несколько лет уже были приучены к мысли, что хор – главное дело жизни, боялись не соответствовать или, тем более, «вылететь вон».

Нам пришлось объяснить ребенку, что учитель, даже заслуженный, может быть, во-первых, предвзятым, во-вторых, неадекватным, а, в-третьих, просто хамом. Объяснение далось тяжело, но после мы вздохнули с облегчением. Почему быть Лемешевым, Козловским или Шаляпиным – ценно, а просто мальчиком Васей или девочкой Варей – нет, почему голос, мускулы и прочие проявления – заслуживают уважение, а если этого нет, то и уважать тебя не за что.

Принципы Корчака

Я бы хотела, чтобы те педагоги, которые работают с моими детьми, особенно маленькими, исповедовали принципы Януша Корчака, великого педагога, разделившего до трагического конца, до смерти в газовой камере, судьбу своих воспитанников. Одна из его книг так и называется – «Право ребенка на уважение». Мы, взрослые, отказываем детям в этом, потому что в нашем мире (Корчак писал это почти 100 лет назад!) ценится все большое, то, что занимает много места:

«Маленький повседневен, неинтересен. Маленькие люди — маленькие и потребности, радости и печали. Производят впечатление — большой город, высокие горы, большие деревья. Мы говорим:
— Великий подвиг, великий человек.
А ребенок мал, легок, не чувствуешь его в руках. Мы должны наклониться к нему, нагнуться. А что еще хуже, ребенок слаб… Мы учим на собственном примере пренебрежительно относиться к тому, что слабее. Плохая наука, мрачное предзнаменование».

Может быть потому, что нас воспитывали учителя, которые орали, обзывались, унижали, и мы до сих пор считаем это нормальным, потому и ностальгируем и хотим не уважения к нашим детям, а грубой силы, подавляющей, направляющей. Наверное, нам так проще – наших детей муштруют и «строят», и нам не надо вникать в особенности психологии ребенка, открывать для себя его внутренний мир и заниматься прочими малоприятными или, во всяком случае, малопонятными вещами. Они выдрессированы в школе, со своей стороны, мы их также предостерегаем от опасностей, ловушек и катастроф – мы ведь желаем им только добра, нашим любимым детям; отдаем им себя без остатка.

Было бы здорово вслед за лучшими педагогами минувшего столетия – Корчаком, Сухомлинским, Макаренко – научиться уважать ребенка. Не абстрактного, а конкретного, не того, который когда-нибудь будет, не идеального и успешного, а того, который стоит перед нами, который уже есть. Именно это и будет нормальным и для педагога, и для каждого человека вообще – воспринимать ребенка не как недовзрослого, а как личность, созданную Творцом.