Школьную литературу хотят привести к единому стандарту. Споры идут как о том нужен ли такой «канон», так и о том, что выкинуть, а что оставить. Недавно, к примеру, говорили, что нужно выкинуть Тараса Бульбу – жестоко, неполиткорректно. А кого еще хотелось бы убрать или включить? И по какому принципу?
Обсуждаем идеи стандартизации школьного курса литературы с писателем, публицистом и преподавателем школы «Интеллектуал» Ириной Лукьяновой.
Не превращайте разговор о «Евгении Онегине» в шоу Малахова
– Начать, наверное, стоит с главного. Для чего вообще детям изучать литературу?
– Самое смешное, что никто этого не знает, даже те, кто преподает в школе. Потому что школьный предмет «литература», с одной стороны, изучает художественные тексты, то есть произведения искусства. Значит, это наука – литературоведение.
Но заниматься литературоведением детям неинтересно, им хочется просто читать книги и говорить о героях, обсуждать их, ну, если у них вообще есть желание читать книги.
Только по мере их взросления как читателей мы уже можем говорить о том, как сделан тот или другой текст, как именно автор добивается того или иного эффекта, говорить об истории и теории литературы, но это уже к старшим классам.
Кроме того, литература – это хранилище человеческого опыта и важный способ передачи и трансляции человеческого опыта и ценностей от поколения к поколению. Поэтому многие считают, что задача преподавания литературы – это и есть трансляция ценностей, такой прикладной курс этики.
Отсюда идеи о том, что литература в школе нужна для того, чтобы воспитывать некую духовность, нравственность и традиционные ценности.
Что такое «традиционные ценности», никто толком не знает. Но школьную литературу продолжают считать главным средством их воспитания.
Наконец, уже лет двадцать в нашем обществе ведутся нескончаемые разговоры о том, как «приучить ребенка к книге», «заставить ребенка любить книгу». Почему? Потому что очень страшно, что ребенок не впитает то, что мы впитали, вырастет каким-то чужим, другим, не научится любить то, что мы любим.
Это такой иррациональный страх вырастить «инопланетянина», у которого нет с нами общей культурной парадигмы, общих тем, общего языка – и за все это тоже должна отвечать литература.
При этом есть еще и четкий госзаказ на воспитание патриотизма. Один коллега пошутил однажды, что во всей русской литературе для школы оказались важны только «тема войны», «тема природы» и «тема Родины»: то есть подбор произведений для изучения в классе, темы итоговых сочинений, задания в ЕГЭ – все это нацелено на то, чтобы обсуждать с детьми красоты родной природы, героизм народа, гордость предками и любовь к родине.
При этом, как подметил тот же коллега, тема свободы, вольности, чрезвычайно важная для русской литературы, практически полностью игнорируется.
– А вы сами как считаете? И какую реальную, а не завышенную задачу ставите себе, когда приходите в класс?
– Я преподаю литературу, потому что я ее люблю.
Мне кажется, что она этого заслуживает, и мне очень хочется показать детям, что русской литературой, которую бесконечно бранят за уныние и оторванность от современной жизни, можно увлечься, найти в ней пищу для ума и души. Найти в ней собеседников, утешение для каких-то тяжелых минут, полезные советы, даже модели поведения (и нет, это не про «топитесь, девушки, в пруду довольно места»).
Иногда все это правда помогает и поддерживает, потому что русская литература – чудесные тексты и очень незаурядные люди, которые их создавали.
– Вы очень верно подметили, что русскую литературу сейчас модно если не ругать, то подвергать сомнению. Причем чаще всего это не профессиональное суждение, а обывательские тексты в соцсетях, которые анализируют произведения с точки зрения вульгарной психологии: мол, Татьяна Ларина – дура, Катерина из «Грозы» – истеричка, а вся русская литература – сборище невротиков, не надо ее изучать, потому что она формирует нездоровое восприятие жизни. Насколько правомочен такой подход, если мы говорим о воспитательной роли?
– С одной стороны, обсуждать героев книг как живых людей детям до поры до времени интереснее всего, так им понятнее и проще. С другой – для филолога это тяжкий грех – не различать, живой это человек или художественный образ.
Задача учителя состоит в том, чтобы понемногу от этого наивного представления о героях как о живых людях, существующих независимо от авторской воли, переводить детей к тому, чтобы исследовать авторский замысел и устройство текста, авторскую работу над текстом, а не превращать урок в ток-шоу вроде «Пусть говорят».
Почему все бросились рассуждать о русской литературе и ее ужасной тягомотности? Ну, во-первых, она все дальше от нас уходит в глубины времени и становится все сложнее для восприятия, особенно для детей.
Во-вторых, школа вообще очень консервативный институт, а преподавание литературы – особенно консервативно; этого нарастающего зазора между читателем и книгой школа не учитывает, не знает, что с ним делать.
В-третьих, в интернете каждый имеет право голоса, и о литературе авторитетно рассуждают люди, которые читали Гоголя или Толстого лет двадцать-тридцать назад, да еще, может быть, с посредственным учителем, запомнили только то, что это редкостная бодяга и теперь охотно делятся с миром этим ценным мнением. В образовании и медицине у нас, как известно, каждый первый эксперт.
Раскольникова придумали не для того, чтобы дети брали топор и шли мочить старушек
– Желание убрать из школьной программы те или иные произведения время от времени возникает, причем даже на уровне Государственной думы и экс-министра Мединского. Чем не угодили «Тарас Бульба» Гоголя, «Гроза» Островского, «Отцы и дети» и другая классика?
– Это опять-таки слишком прямые представления о том, как текст может воздействовать на детей: считается, что ребенок – это tabula rasa, что прочитает, то и окажет на него неизгладимый след.
Какая тут логика? Что ребенок прочитает «Тараса Бульбу» и пойдет нападать на поляков и евреев? Или убивать членов семьи?
Произведение Гоголя обвиняют в жестокости и антисемитизме, и действительно, в нем описываются ужасные жестокости, и антисемитизма в нем тоже хватает. В учебниках-хрестоматиях некоторые фрагменты выпущены, но есть дотошные дети, которые прочитали все.
В классе есть дети из чеченских, татарских, еврейских семей, и одним бывает тяжело читать русские былины, где «злы татаровья», другим – «злой чечен ползет на берег», третьим – «Тараса Бульбу»…
Но есть два пути. Первый – запретить, а второй – обсуждать. Причем обсуждать с позиций историзма. Я предпочитаю второй путь. Иногда в результате получаются интересные разговоры, еще и помогающие проследить исторические корни каких-то современных событий или явлений.
А на жестокость дети, кстати, реагируют по-разному. Например, в одном классе у меня ребята очень сочувствовали жене Тараса, с которой он дурно обращается, очень серьезно обсуждали убийство Андрия. «Тарас Бульба» дает много материала для разговоров с классом, и не только о героизме «наших», не только о том, что «нет уз святее товарищества», хотя, разумеется, и об этом тоже.
Многие вопросы, которые так или иначе поднимает «Тарас Бульба», могут оказаться трудными для младших подростков, а со старшими, увы, говорить об этом тексте может быть уже некогда.
Что опасного в «Отцах и детях», я искренне не понимаю? Идеи нигилизма? Так давайте разберемся в классе, чем они опасны. Заодно обсудим современный разрыв между поколениями. Захотят о бумерах и зумерах – почему нет?
Запретить можно все, но что тогда останется? Беззубая и совершенно никого не задевающая, не обижающая, не ставящая никаких острых вопросов литература. В общем, это процесс, который описал Рэй Брэдбери в своем романе «451 градус по Фаренгейту».
– Но у тех, кто запрещает, очень много страхов. Говорят: в этом произведении много жестоких сцен, или оно слишком взрослое (есть ведь еще и возрастной ценз, который сейчас активно продвигают). Может быть это перестраховка? Как сами дети реагируют на тексты, где есть сцены насилия, интимной близости?
– Запрещая, мы как будто отказываем людям в способности самостоятельно думать. Мы не доверяем способности учителей разбираться в текстах и разговаривать с детьми об этом, а детям и вовсе прямо говорим: у вас своей головы на плечах нет, слушайте нас.
В прошлом году семиклассникам на лето я дала не самый простой список для чтения. Там были и уже упомянутый «Тарас Бульба», а еще «Повелитель мух» Голдинга и «Трудно быть богом» Стругацких. А потом на первом уроке в сентябре попросила ответить на вопрос, какие книги показались им лучшими из прочитанного и худшими из прочитанного.
Все эти три книги попали и в лучшие, и в худшие, иногда у одного и того же человека. В худшие, как дети объяснили, потому что в них много насилия, потому что описываются жестокости, потому что в них мрачная атмосфера. Но при этом, говорили семиклассники, это очень глубокие книги, в них есть важные мысли, они заставляют думать.
Так что дети уже в 12-13 лет в состоянии понять, что «Повелитель мух» не учит их убивать друг друга и поклоняться свиной голове.
Неужели они в 10 классе не разберутся, что цель Достоевского, когда он рассказывает о Раскольникове, вовсе не в том, чтобы каждый читатель взял топор и пошел мочить старушек? И уж тем более не стоит думать, что если в 11 классе школьник прочтет «Темные аллеи» Бунина с пометкой 16+, он тут же пустится во все тяжкие.
Бояться того, как бы то или иное литературное произведение не нанесло ребенку травму, мы можем всю жизнь. И при этом не заметить, что реальную травму ему каждый день наносит учитель, который орет, или родители, которые поднимают на него руку.
– Меня, например, в свое время травмировал «Белый Бим, черное ухо» Троепольского. Не помню, чтобы я еще хоть раз так рыдала. Хотя, вроде бы, все прозрачно – произведение о природе…
– Да и не вас одну! Кстати, подобные тексты точно не нужны в школьной программе. Я его никогда не возьму читать со своими детьми, потому что и написано плохо, и прием один: выжимать из читателя слезы жалости.
Пушкин, которого столько раз сбрасывали с парохода современности, еще поживет
– Хорошо, но может быть, в школьной программе по литературе объективно есть что-то лишнее?
– Предположить, что вообще в литературе есть что-то лишнее я не могу. Есть некоторые авторы, которых лично я считаю лишними, но у них есть огромное количество поклонников даже среди моих друзей. Они говорят: когда я дико устал на работе и хочу расслабиться, я прихожу домой и беру книжку одного очень плодовитого и популярного автора детективов. И что бы я там ни думала по поводу этого писателя – не буду называть ее имени – я же не стану запрещать другим людям читать эти книги.
Часто слышу мнения, что в школе лишние произведения древнерусской литературы. Детям ее в самом деле трудно читать. Ругают XVIII век, мол, дети там ничего не понимают.
Мне за древнерусскую литературу бывает очень обидно: ее до такой степени не умеют читать, объяснять, преподавать, что ее как будто нет. Как будто было только «Слово о полку Игореве», а потом сразу Ломоносов и Пушкин.
То, что детям дают хотя бы во фрагментах и адаптированных выдержках их хрестоматии возможность познакомиться с этими произведениями – это нужно и это хорошо, но работать с древнерусской литературой трудно. Приходится что-то изобретать.
Скажем, когда мы изучали «Поучение Владимира Мономаха», мои ученики с восторгом писали свои поучения пятиклассникам, приходящим в нашу школу. Это было очень смешно, и это был для них вызов – как подражать древнему слогу, как стилизовать.
Если что-то и оказывается «лишним», так это потому, что учитель ограничен количеством уроков и тем, что у детей голова тоже не резиновая, в нее невозможно впихнуть максимум предметных знаний.
Учитель постоянно вынужден выбирать – остановиться поподробнее и подольше на каком-то знаковом произведении, скажем, три месяца разбирать «Войну и мир», но тогда не успеть, скажем, прочесть в конце года «Вишневый сад», или пытаться дать как можно больше произведений, чтобы успеть дать детям представления и о том, и об этом.
Особенно сложен в этом смысле XX век. Ведь хочется успеть рассказать не только про Ахматову, Цветаеву и Пастернака. Хочется и Гумилева с детьми почитать, и поговорить о Бальмонте, и рассказать, кто такой Брюсов. А в результате одни учителя едва доползают к концу одиннадцатого класса до «Мастера и Маргариты», другие в лучшем случае – до шестидесятников.
Потому, когда у меня спрашивают, какие выбирать для изучения в школе произведения современной литературы, я не могу на это ответить. На практике почти никто из учителей этого просто не успевает сделать.
– У нас уже был опыт, когда произведения исключались из школьной программы, в основном, конечно, по идеологическим причинам. Например, перестали изучать «Мать» Горького, «Поднятую целину» Шолохова. Когда ту или иную книгу выносят за скобки – это смерть? Забудут ли об этих романах, если не изучать их в школе?
– Не думаю, что это означает смерть. Хотя естественная смерть – это нормально для литературного произведения, свой век переживают немногие.
У популярного текста в какой-то период времени становится меньше читателей, но это нормальный, естественный процесс. А когда-нибудь читателей не станет совсем, и это тоже нормально.
А некоторые тексты могут вынырнуть из Леты опять. Взять ту же «Мать» Горького, я не поручусь, что при определенных политических изменениях роман снова не станет актуальным. Учитывая, сколько людей сейчас по самым странным поводам попадает под арест и сколько матерей вынуждены за них бороться, стоять в пикетах и так далее.
Я убеждена, что своеобразная реактуализация литературных произведений возможна. Например, в 1990-е неожиданно современными и очень понятными стали сюжеты пьес Островского, которые до этого казались безнадежно устаревшими. Все эти подгулявшие купчики, охотники за бешеными деньгами, бесприданницы были очень узнаваемы.
Один мой знакомый бизнесмен говорил: «С огромным интересом читаю Островского: те же типажи, что и в бизнесе, ничего не изменилось».
Есть, разумеется, и вечные ценности. Разумеется, поручиться ни за что нельзя, но мне все же кажется, что Шекспир сохранит свое значение еще надолго. И Пушкина, которого столько раз пытались сбросить с парохода современности, будут продолжать читать.
Есть писатели, которые первыми и лучше других сказали то, что, может быть, в их время витало в воздухе. Вот эти первопроходцы никуда не денутся, наверное, человечество будет продолжать их читать и любить.
– А сами дети что говорят? Хотят ли отказаться от каких-то произведений?
– Случаи бывали разные, но все это обычно частное мнение, а не тенденция. Скажем, был мальчик, который требовал исключить все стихи: «Да ну, ерунда, опять про чувства. Терпеть не могу стихи». Кто-то не может читать Достоевского, кому-то не нравится «Капитанская дочка». А случается, когда приходит какое-то понимание. То есть сначала ученик говорил, что ему не нравится «Евгений Онегин», а потом поменял свое мнение.
Учитель – живой человек, а не звуковой файл в приложение к учебнику
– Накануне карантина всех, кто так или иначе связан со школьным образованием, лихорадило от темы новых ФГОСов (федеральных государственных стандартов), в том числе и по литературе. Чем, как говорится, сердце успокоилось, и грядут ли в этой области перемены?
– За эти программы долгое время шла большая битва, и окончательного решения пока что нет. Единственный абсолютно обязательный список произведений – это кодификатор к ЕГЭ по литературе. Но он нужен он лишь тем 5% школьников, которые будут сдавать в 11 классе профильный экзамен.
Четко прописанной и обязательной для всех школьников страны единой программы пока не существует. В прежнем варианте ФГОС есть некоторая вариативность. Он предполагает три списка под литерами А, В и С.
В первую часть входят произведения, обязательные к чтению в школе, например, «Евгений Онегин», «Война и мир» и так далее. Второй список – это авторы, произведения которых педагог вправе подбирать сам, например, изучая Гоголя, предлагать любые пять повестей из разных циклов – кому-то ближе «Нос», кому-то «Шинель», кому-то «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
Наконец, третий список – это тематические подборки, скажем, «проза о детях» или «поэзия второй половины ХХ века». И тут учитель волен сам выбирать, какие стихи он предложит и о чем собирается с детьми говорить.
Но именно эта вариативность не всем нравится, потому что считается, что свободы выбора быть не должно, что у нас должно быть единое образовательное пространство. Это означает, что в один и тот же день во всех школах страны все ученики открывают единый учебник и по нему изучают «Тараса Бульбу» единственно возможным способом, с единственно правильной трактовкой.
В результате появился новый проект ФГОС, где содержится большой список «программных» произведений, жестко закрепленных по разным классам. Замечу, что эти обсуждения пока касаются только 5-9 классов, обсуждается ФГОС основного общего образования.
Но ведь подготовка у всех детей разная. Где-то смогут читать только адаптированную хрестоматийную версию, а где-то дети не только прочтут, но и обсудят, да еще и найдут такой ракурс, который не всякий взрослый заметит.
Скажем, одна ученица мне сказала, что конфликт в «Тарасе Бульбе» – тот же, что и в «Ромео и Джульетте», когда герой отказывается от своей семьи ради любви.
С каждой книжкой в каждом классе всегда свой, отдельный опыт, взять и все унифицировать нельзя.
Но кто-то сверху решил, что унифицировать необходимо. Что нам нужен жесткий список, к тому же закрепленный по классам.
– Чем это плохо, почему против такого подхода протестуют именно учителя и филологи?
– Это лишает учителей возможности творчества и хоть какой-то гибкости, адаптации к особенностям класса. Все делается так, словно тебя нет, словно педагог не живой человек, а приложение к учебнику, особенно, если ввести единый учебник. Такой звуковой файл, который просто читает лекции и вербализирует заранее подготовленный кем-то материал.
Большинство учителей закономерно против – у меня, у коллег есть свои представления и о том, как преподавать, и о литературных произведениях.
Для чего же нужна жесткая привязка программы по годам? Для удобства проверки. Существуют ведь не только экзамены в 9 и 11 классе, но и ежегодные ВПР – всероссийские проверочные работы. А как проверять литературу, если все читали разное?
Логичный ответ – дать незнакомый текст и проверить соответствующие возрасту навыки понимания текста и анализа. Но это трудно сделать, над этим надо думать. Зато в новых стандартах есть понятие «знание текста». Видимо, авторы предполагают, что если обязать всех детей читать одни и те же тексты, можно будет проверить некое «знание текста», формальное «читал-не читал».
По сути, это проверка, у кого из детей память лучше. Потому что по каким вопросам проверишь, например, знакома ли ребенку «Барышня-крестьянка»? И тогда это превращается в профанацию.
Это не имеет отношения к сути предмета, которую проверить можно только в глубокой устной беседе или сочинении, к которому сложно прописать критерии, и которое требует очень серьезного профессионализма от проверяющих.
– Но ведь изначально цель декларировалась как благая – увеличить количество произведений в обязательном списке, чтобы дети больше читали.
– Жалобы на то, что дети не читают и не любят книгу, – это сплошной фон любых дискуссий о преподавании литературы в школе. Но сами же чиновники нам и отвечают на вечный вопрос «Что делать?»
Сначала повесить на книги, которые читают в школе, маркировку 18+, задавить издательский бизнес и книготорговлю, сделав их максимально нерентабельными, лишить их любой государственной поддержки, ликвидировать ставки школьных библиотекарей в рамках оптимизации зарплат.
Запретить детям читать все, что может как-то познакомить его с реальной жизнью. Затем всучить ему толстые тома XIX века, которые сами взрослые давно не читали, а только помнят, что это какая-то ужасная тягомотина, но при этом это что-то такое святое, что ты прочитаешь и сразу начнешь родину любить и переводить старушек через улицу.
А после этого сесть и начинать ждать, когда же дети полюбят читать, станут делать это с удовольствием, а заодно и начнут родину любить.
Можно попробовать другой подход. Например, несколько разнообразить диапазон текстов, которые читаются в классе. Позволить учителям самим выбирать книги для чтения и обсуждения, ну хотя бы в небольших пропорциях. Разрешить свободу мнений и научить эти мнения более или менее грамотно выражать, причем не только в рамках предписанного формата ЕГЭ и ВПР.
Позволить свободную дискуссию, дать ребенку возможность искать в книгах ответы на те вопросы, которые его действительно волнуют. Знакомить его с зарубежной литературой, с современной отечественной литературой.
Может быть он и научится искать в книгах ответы на свои вопросы и начнет обращаться к ним не как к источнику своего мучения, не как к учебникам для сдачи ЕГЭ, а как к советчикам, собеседникам, как к источнику удовольствия. Мне кажется, что выбор пока еще есть.
Иллюстрации Дмитрия Петрова
