– Галка всегда со мной – никуда не уходит, – говорит Борис Станиславович, разглаживая землю на могиле. – Лапник уже сухой, осыпался. Сейчас приберем.
Надевает рабочие перчатки, на одном из пальцев – дырка, палец торчит. Ощупывает памятник.
– Это родительский. Все мои тут лежат. А здесь должен быть крест. Где крест?
– Креста нет.
– Они обещали поставить, я заплатил. А урна должна быть здесь, – тычет пальцем в землю. – Галка умерла в марте, похоронить ее не дали из-за карантина, пришлось кремировать. Урну смогли захоронить только в конце июня.
У Бориса Станиславовича округлая лысина, ее обрамляют седые волосы. Они топорщатся по сторонам, как крылья. А на затылке волосы почти темные. Он нагибается и ловко собирает лапник и сухие листья, выдергивает сорняки.
– Мне всего 81, я дал себе задание дожить до 100. Я всю жизнь спортом занимался: хоккей, футбол, плавание. И сейчас 10 километров с легкостью смогу пройти, только зрение стало подводить.
Прикрывает глаза рукой – от солнца, морщит лоб. Смотрит на меня, глаза – с красными прожилками.
– Вы меня видите?
– Только очертание. Я вижу тени и блики. У меня в сумке – черные очки, но они мне не нужны. Зачем их надевать? Для меня Москва – подробная карта мира. Я хожу по памяти, шаги считаю. Зачем мне стучать белой тростью перед ногами, чтобы мне место в метро уступали? Я лучше постою.
Когда Галка слегла, я носил ее на руках. Я терял зрение, мне нельзя было поднимать тяжелое, но я не думал тогда о себе. Человеку надо ради кого-то жить. И я жил ради нее.
Посажу ее утром на табуретку в ванной и начинаю вставлять зубной протез, она пытается рот закрыть, а там ведь нужно не только вставить, но и защелкнуть. Потом чищу ей зубы, умываю, причесываю. Беру ее под мышки и веду завтракать, сажаю на стул.
Самое трудное – попасть ложкой в рот. Я ведь слепой, не вижу. Беру ее рукой ложку, придерживаю, она ведь лучше знает, где у нее рот.
Мы с Галкой в одном институте учились, познакомились через моего друга. В походы ходили по всей России: Крым, Закарпатье, сначала на поезде, а потом – пешком с большими рюкзаками. На байдарках сплавлялись, зимой – на лыжах. Скромная она была, спокойная, без претензий.
Любила всем помочь – где приготовить, где помыть, где почистить. И я такой был. Мы в одной струе были, на том и сошлись. Помню, как бегал к ней на свидания и дарил капроновые колготки, их в то время трудно было достать, дефицит. А на последнем курсе института мы расписались. Через год сын родился – Вовка.
Она такой рукодельницей была: меня и себя обшивала. Рубашек нашьет, свитеров навяжет. Она все делала для меня с душой. Недавно я надел рубашечку летнюю, которая она мне сшила. И так тепло стало, будто она меня по плечам гладит.
Она стала терять память, забывала даже свое имя, выходила из дома на даче, не могла найти дорогу домой. Я по всему поселку ее искал. А потом она упала и сломала руку.
Когда мы вернулись в Москву, встала ночью в туалет, споткнулась о порожек и упала в коридоре. Лежит молча и стонет. Я переложил ее на кровать, вызвал скорую, оказалось – сломана шейка бедра.
Сначала я справлялся сам, а потом она стала совсем плохая – два памперса надену, а простыня вся мокрая. Перестелю, перестираю, переодену и так весь день.
Мне стали помогать патронажные сестрички (благотворительная программа «Сиделки») – приготовить, убраться, искупать. Она почти перестала есть и приходилось поить из шприца, как котенка.
А потом у нее поднялась температура, забрали в больницу, обнаружили двустороннее воспаление легких. Почти полгода она там пролежала, я ее навещал. Сестрички помогли устроить ее в пансионат. Там она и умерла.
Борис Станиславович делает углубление в земле и аккуратно втыкает шесть белых гвоздик. Приглаживает землю.
– Я начинал с простого слесаря, вырос до главного конструктора, всю жизнь занимался радиофизикой, ездил по всему миру. Вернусь, бывало, из командировки – и как праздник. Обниму свою Галку. Всю жизнь мы вместе прожили, и после смерти встретимся – даже не сомневаюсь.
