О любви к пьяницам

Помощь алкоголикам — один из самых непопулярных видов церковной социальной деятельности. Ниже в рейтинге только бомжи да наркоманы. Не любя, невозможно заниматься этой работой. Заставить себя их полюбить — наверное, тоже почти невозможно. Это либо есть, либо нет. Либо приобретается горьким опытом.

Спор с профессором

Был один человек. Он не являлся членом нашей общины трезвости, но время от времени приводил к нам очередного своего страждущего друга. Терпеливо сидел с ним несколько встреч, а после отпускал в свободное плавание. Последний раз звонил пару лет назад: «Есть один на примете. Пока не уговорил. Вы все еще работаете?.. — А потом поинтересовался: — Я вас не слишком перегружаю? Не могу просто мимо них проходить. Люблю я этих пьяниц, что делать».

Я тогда поразилась. Никогда до тех пор не задумывалась, люблю ли пьяниц. Да какая тут любовь! Когда муж был пьян, я ненавидела его, совсем не по-христиански ненавидела. С чужими — легче. Чужие кажутся не столь отвратительными. Если твой шумен во хмелю, завидуешь подруге, чей супруг уютно засыпает лицом в салат. Она же вздыхает: «Какой у тебя муж замечательный. С ним, наверное, всегда весело». И недоумевает, отчего я ругаюсь на такое сокровище.

«А с группой, с группой как? — задала я вопрос самой себе и поразилась собственному ответу, прозвучавшему в душе: — Ну это же совсем другое! Это как дети. Разве можно детей не любить?»

Работа с алкоголиками — один из самых непопулярных видов церковной социальной деятельности. Ниже в рейтинге только бомжи да наркоманы. Есть даже такой интересный вид работы, как утверждение трезвости среди убежденных трезвенников: что-то вроде кружка по интересам.
Некий популярный несколько лет назад профессор, активно боровшийся с пьянством посредством устрашающих псевдонаучных лекций, атаковал меня на Рождественских чтениях: «А что вы будете делать, если к вам придет… пьяница?!» — «Только они к нам и ходят, — ответила я, — трезвенникам–то зачем?» Профессор негодовал: нет чтобы глобально бороться с алкоголизмом, так они нянчатся с маргиналами. В следующем году я принесла на Чтения слайд-шоу, состоявшее только из фотографий наших общников. Сильное зрелище, надо сказать. На экране меняются светлые лица, глаза, в которых и страдание, и знание, и радость. Этих людей можно любить. Их просто любить. Просто потому, что они — люди. Если не любить их, то что тогда мы делаем в храме и как нам удается читать Евангелие, оставаясь совершенно не тронутыми Его словами?..

Не любя, невозможно заниматься работой с алкоголиками. Заставить себя их полюбить — наверное, тоже почти невозможно. И я не могу осуждать за это ни профессора, ни кого-либо другого. Не имею права. Это либо есть, либо нет. Либо приобретается горьким опытом. Оттого, как показывает мировой опыт, лучшие консультанты по вопросам зависимости — это люди, сами справившиеся с такой бедой или имевшие такую проблему в своей семье.
Народ, конечно, за помощью обращается своеобразный. В первый раз является зачастую не слишком трезвый, да и во второй тоже. Страшно же начинать менять жизнь, надо принять для храбрости. Настороженный народ, готовый обидеться на каждое неловкое слово — ведущего или кого–то из присутствующих. Иногда после такого слова на несколько недель исчезающий… Приходится звонить, объяснять, что никто не хотел ничего такого, что это случайно, прости всех нас, коли сможешь. Ну как дети, честное слово…

Обжигая кожу

Тот, кто занимается трезвенной работой, нередко сравнивает свою жизнь с сидением на пороховой бочке. Никогда не знаешь, что отчебучат «детки». Особенно сложно батюшкам, которые дают алкоголе- и наркозависимым людям крышу над головой: тут и пожары, и поножовщина, и прочие радости жизни.

В сфере амбулаторной помощи дело ограничивается срывами. Я для наглядности вела экселевскую таблицу посещений, где пропуски по причинам запоев отмечала черным, а явку на занятия после возлияний — серым. Немало насчитывалось мрачных квадратиков в том табеле, немало. В большинстве случаев их количество напротив каждой фамилии постепенно редело, в конце концов сходя на нет. Прийти на группу после затяжного пропуска — маленький подвиг. Стыдно, противно. А главное, люди ведь здесь собираются опытные, способные с полувзгляда определить твое состояние. Но эта способность не главное. Главное умение, которому учатся люди в православной общине трезвости, — не осудить. А значит, любить. Дрожащий, еще не отошедший от абстинентного синдрома оступившийся собрат попадает в атмосферу любви. В неожиданную и новую для себя атмосферу. В ту, которая единственно и способна его исцелить. Сердечнику потребна пряная чистота хвойного леса, туберкулезнику — горные туманы, алкоголику — дух любви.

Методика, которую я взяла на вооружение в группе и которой посвятила свою магистерскую диссертацию, называется просто: диалог. Она сейчас очень популярна у православных психологов, и не случайно, ибо очень созвучна нашей вере, христианскому образу человека. О диалоге писали многие большие умы, представители разных сфер знания: М. Бахтин, А. Ухтомский, М. Бубер, Т. Флоренская… Писали много и сложно, но если подытожить все сказанное ими, то останется главное: свобода и любовь. Недаром едва ли не каждое понятие диалога лучше всего иллюстрируется в научных работах евангельскими притчами. Понять дух такого общения легче всего с помощью Книги Жизни, Книги Любви. А человека философы и психологи, пишущие о диалоге, сравнивают с почерневшей иконой, на которой мы стараемся разглядеть лик. И когда нам это удается, он становится для нас единственным, уникальным, а значит — любимым.
Подрагивающий в липком ознобе «проштрафившийся» член группы ощущает эту атмосферу в буквальном смысле — кожей, до того она непривычна ему. Сперва обжигает. Не раз, не два новички взрывались: «Любовь, любовь, не надоело вам сюсюкать! Как это, интересно, она может лечить?!» Да вот как-то так, сами не знаем как, лечит — и все. Химической формулой таблетки ведь никто не интересуется, прежде чем начинать лечение, да и сложновато будет. «Я не видел ни одного человека, которого вылечила бы любовь!» — кричал на меня Анатолий. А к нему вернулась жена, а с ним помирилась дочь, а в общине его приняли, пьяненького, агрессивно атеистичного, неуемного спорщика. И не пьет он уже третий год — с того самого первого раза, как первый раз пригнал сюда на мопеде на третьем месяце запоя, минуя бдительных гаишников, наполняя здоровым перегаром всю церковную сторожку и, кажется, всю округу. Никто не сказал ни слова, лишь смотрели сочувственно на то, как дрожат его руки. «Не берут нигде, — только и сказал он на том первом занятии. — Говорят, просохни хотя бы неделю, приходи без запаха, не поймут люди. А как могу без запаха, если я все время пью? Вот в церковь пришел, дошел уже до ручки, я ведь некрещеный…»

Через страдания и стыд

Та любовь, о которой речь, не имеет ничего общего ни с сектантской «бомбардировкой любовью», ни с сюсюканьем, ни с всепрощением. Против последнего особенно выступали жены алкоголиков. «Любовь должна быть с кулаками! — потрясала кулаком в воздухе экс-профсоюзная дама. — Чтобы муж перестал пить, я обязана его ругать, обязана кричать, даже если мне не хочется. Иначе он погибнет». А Еленочка, хрупкая музыканточка, не споря с ней, рассказывала о том, как муж лежал в луже посреди их небольшого подмосковного городка и кумушки бежали к ней в Дом культуры и, захлебываясь от собственной важности, одна за другой выдавали сенсацию: «А твой-то, а твой-то…» Елена кивала, не отводя взглядов от клавиш, которые мучил очередной ученик: «Я знаю, да». Потом заканчивала урок и шла к той луже, как по сцене, чувствуя на себе тысячи любопытных и недобрых глаз. «Это мой муж, я люблю его, что бы ни случилось, — твердила она себе, и это помогало держать голову прямо и не горбиться от непосильного горя и стыда. — Я горжусь им, он талантливый, он добрый, он мой!.. Вставай, вставай родной. Идем домой, смотри, люди смотрят». Лена вытащила своего любимого из той лужи, вытащила навсегда. Они — самая красивая пара в нашей общине, вместе давали обет трезвости — на всю жизнь. Лене это не надо, она непьющая, но ради любви… Разве так велика эта жертва?

Иногда доходило до смешного. На какую бы тему ни заходил разговор, в конце мы непременно начинали говорить о любви. Поначалу я немного смущалась этим фактом, думала: негодный я ведущий, раз так. И группа ничему не учится. Диалог подразумевает, что темы рождаются сами, на каждом занятии. Каждая тема — чья-то сегодняшняя боль. И лекарства, и рецепты — тоже рождаются здесь-и-сейчас, в общем творческом акте. Нет учителя: «Достанем тетрадочки и записали: “Пункт первый. Запираем холодильник на ключ. Пункт второй. Идем на исповедь и тащим с собой мужа…”» Подобные советы могут, конечно, прозвучать в ходе общего обсуждения, но участники диалога учатся вообще не давать советов, а лишь размышлять, высказывать свое мнение, делиться собственным опытом. Это обычно не слишком приятно: сидишь такой чистенький, в белом воротничке и вдруг говоришь: «Знаешь, когда у меня был последний запой, я взял все жидкие лекарства, которые были в доме, и слил в одну кастрюльку…» Больно и противно вспоминать такое, это хочется забыть навсегда. Но ты обязан сделать это и выложить на стол маленький кусочек головоломки (а отчасти — и кусочек себя), которую пытается решить другой человек. Это — твой подарок ему. В нем — твоя любовь и сострадание. Это — твоя жертва. Тот, кто сегодня «герой дня», чья тема, чья проблема обсуждается всеми, волен сам решать, что делать ему с твоим подарком. Он может промолчать, он может ничего не принять к сведению и не воплотить в жизнь, он, скорее всего, никогда не скажет «спасибо», но он уйдет сегодня другим. Немножко другим. Он поставит на место несколько кусочков неразрешимого «пазла», с которым пришел сюда. Эта головоломка — его жизнь, зашедшая в тупик и превратившаяся в сплошной кошмар. Тот, кто знает разгадку, пришел к ней не через чтение учебников, а через страдания и стыд. И поэтому он никогда не осудит тех, кто идет за ним. Вот и вся любовь…