Парламент Франции 2 июля 2019 года принял закон, запрещающий физические наказания детей, – сообщает Le Figaro. За нарушение будет грозить до пяти лет лишения свободы и 75 тысяч евро штрафа.
Насколько актуальна тема физического наказания у нас, как относится к ней Русская Православная Церковь, мы спросили у декана педагогического факультета ПСТГУ, доктора педагогических наук, профессора Татьяны Скляровой.
Блогер Добролюбов против чиновника Пирогова
– Существует миф (или не миф?) о том, что Церковь поддерживает телесные наказания, что они заложены у нас в традиционное представление о воспитании. А есть ли единая церковная позиция по вопросу: как относиться к телесным наказаниям?
– Давайте начнем с того, что в «Основах социальной концепции РПЦ» – документе, принятом Архиерейским Собором, отражающем официальную позицию Московского Патриархата и транслирующем базовые положения учения Церкви по ряду современных общественно значимых проблем, ничего не сказано о телесных наказаниях.
Глава Х «Основ социальной концепции РПЦ» говорит: «Семья как домашняя церковь есть единый организм, члены которого живут и строят свои отношения на основе закона любви. Опыт семейного общения научает человека преодолению греховного эгоизма и закладывает основы здоровой гражданственности».
О наказаниях – ни слова.
А если вспомнить, что семья – малая Церковь, то и культура взаимодействия в семье призвана быть уподобленной отношениям в Церкви. А в Церкви – нет физических наказаний.
Иногда можно услышать, что в разное время те или иные христианские мыслители выступали за телесные наказания. Но важно посмотреть не только на их слова, но и на контекст того времени и обстоятельств, в которых это говорилось.
Например, когда Иоанн Златоуст пишет о том, что жену бить нельзя, – он совершает прорыв, выступает с совершенно неожиданной мыслью.
Ведь в то время наказывать жену физически значило быть благочестивым гражданином. Жена – часть твоего космоса, твоего дома, как слуги и дети. И вдруг Иоанн Златоуст призывает увидеть в жене свою сестру по Христе.
В отношении наказания детей он не столь радикален, скорее придерживается традиции. И тем не менее, если мы посмотрим гомилии (беседы – прим. ред.) Иоанна Златоуста в первоисточнике (до нас-то они дошли через средневековых авторов, усиленные их собственной позицией), то увидим, что он призывает к телесным наказаниям детей лишь как к крайней мере, когда никакие другие методы не работают.
И этот призыв тоже можно назвать прорывом гуманизма, потому что он выводит телесные наказания из рутинной практики, и делает их исключениями.
Есть миф, связанный с тем, что знаменитый доктор Николай Иванович Пирогов поддерживал телесные наказания. Правда, это была дискуссия о телесных наказаниях в системе образования, а не в домашнем воспитании. И Пирогов также вел диалог с общественным мнением своего времени.
В статье «Нужно ли сечь детей?» Пирогов доказывал, что телесные наказания уничтожают в ребенке стыд, выступал за отмену розог.
Как попечитель Киевского учебного округа, доктор Пирогов провел исследование на основе запрошенной информации у подведомственных ему гимназий и, проанализировав статистические данные, выяснил, что почему-то в одной гимназии порют каждого второго, а в другой – каждого десятого, хотя дети везде одинаковые.
Вывод, который сделал Пирогов: надо повышать педагогическое мастерство коллектива, чтобы условия обучения были более человечными и менее агрессивными.
Но в своем циркуляре «Основные начала правил о поступках и наказаниях учеников гимназий Киевского учебного округа» он, тем не менее, пишет о невозможности полностью обойтись без розог. Правда, советует применять их нечасто и только по постановлению педагогического совета. Потому что педагогическая общественность того времени была не готова к полному отказу от телесных наказаний.
И опять надо принять во внимание контекст XIX века. В гимназию приходил ребенок, которого пороли розгами в семье. Да и отцов семейств (за некоторым исключением) могли выпороть принародно на площади. В такой среде ученик порою не воспринимал других мер воздействия, кроме розги. Это не только проблема школы, но и проблема общественного воспитания, обучения родителей, считал Пирогов и надеялся, что со временем ситуация изменится.
Но пока на дворе был 1860 год, в стране еще действовало крепостное право. И не имея возможности полностью запретить телесные наказания, Пирогов попытался их хотя бы ограничить. И это уже было началом гуманизации российского общества.
И все же эту «полумеру» высмеял Н.А.Добролюбов в своем стихотворении «Грустная дума гимназиста лютеранского исповедания и не киевского округа». Быть может, это стихотворение Добролюбова или его же статья «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами» породили миф о том, что Пирогов поддерживал телесные наказания. С легкой руки «блогера» досталось чиновнику.
Педагог Ушинский тоже пишет, что в крайних случаях, когда ничто другое не срабатывает, можно физически воздействовать на ребенка.
Но это будет свидетельством того, что у педагога сформировались неправильные отношения с ребенком.
Мне кажется, что вот эта философия поддержки, принятия ребенка органично присуща всему лучшему в нашей культуре. Просто до поры до времени даже прогрессивные педагоги не могли оградить детей от телесных наказаний.
В 1860 году Пирогов публикует свою статью, а в 1864 году Александр II уже утверждает «Устав гимназий и прогимназий», запрещающий телесные наказания в школах.
И дальше эта тенденция росла в образованной среде, подтверждая, что физическое наказание как метод и способ воспитания говорит об отсутствии культуры и образования.
То есть гуманизация общества началась довольно давно.
Больше навыков диалога – меньше шлепков
– Почему же бытовые шлепки и подзатыльники так живучи? За 150 лет у людей из сознания должно бы выветриться желание давать подзатыльники или шлепать. Но это не так. Или шлепки – «не совсем насилие»?
– Шлепки могут быть классифицированы как насилие.
Как мне кажется, все это связано с культурой отношений. Культура отношений людей – это культура физического взаимодействия, интеллектуального, эмоционального. Банально говорить, что нация, которой нужно было постоянно воевать, имеет большой арсенал агрессивного и защитного взаимодействия.
– Получается, в нашей современной культуре, с одной стороны, есть многолетние традиции осознанного педагогического гуманизма, а с другой, – защитные, агрессивные реакции. Как это все слилось в сознании?
– Оно и не слилось. Оно просто не смешалось. В тех семьях, где ищут способы, методы обогащения своего взаимодействия с миром, с другим человеком, люди приходят к принимающим, разрешающим, допускающим методам.
Чем по факту являются шлепки, побои? Это барьеры, запреты, ограждения. Чем по факту является взгляд, прикосновение, диалог как метод воспитания? Это развитие, движение, процесс.
Получается, что когда кладутся барьеры, ставятся запреты, у этого взаимодействия дальше нет развития.
Есть возраст активного физического развития ребенка, между годом и тремя. В этом возрасте он реально может схватиться за что-то опасное, горячее, что-то в рот взять. Здесь нужно физическое ограждение, физический барьер. Но с каким эмоциональным импульсом он будет предпринят, этот запрещающий жест?
У психологов есть мнение, что важнее не запрещать, а переключать внимание ребенка на разрешенные способы взаимодействия с предметами, на то, что можно делать. В этом – педагогическое мастерство. Потому что тогда взаимодействие взрослого и ребенка продолжается.
Ребенок тянется к розетке, взрослый берет его руку, направляет в сторону машинки, цветка, ленточки, чего-то еще и показывает способ взаимодействия с тем, что разрешено. Контакт ребенок-взрослый – не прерван, не нарушен.
– А что делать многодетной или даже не многодетной маме, у которой нет ресурса, чтобы поддерживать такую культуру отношений? Может, у нее много детей или трудная жизненная ситуация. Нет сил, чтобы направить, заинтересовать, объяснить…
– Это частая проблема, когда у самого родителя психологический ресурс нулевой или отрицательный. Первое, что нужно, – признать это. Это задача мамы.
А задача общества, окружения – организовать ей помощь, дать ей возможность побыть одной, погулять по лесу, послушать музыку, сходить в парикмахерскую, походить по магазинам в одиночестве. Это не блажь. Это реальность.
Счастливая мама с полноценным ресурсом, которая рада общению с детьми – это и есть задача всего общества, над этим мы должны работать.
И если у нее есть ближний круг – семья, приход, соседи, коллеги – они могут ее поддержать.
Но важно обращать внимание на качество помощи. Кто-то из мам четко знает, что ей нужна помощь по хозяйству. Она не делегирует отношения со своими детьми другим людям: сама проверяет уроки, следит за речью, ведет ребенка к логопеду и т.д.
А есть мамы, которые охотно делегируют воспитательные функции другим людям. Это не хорошо и не плохо. Важно, чтобы у ребенка формировалась устойчивая привязанность с кем-то из взрослых людей, и он чувствовал себя эмоционально защищенным, уравновешенным. Это могут быть старшие дети, кто-то из бабушек, теть, помощников. Если такое происходит, мы должны понимать, кто является эмоциональным коконом для этого ребенка.
И тогда задача мамы – разрешить этому человеку быть членом семьи и не ревновать, когда он воздействует на ребенка.
Ребенок перенимает его манеру, речь, привычки, симпатии. Он становится ему ближе мамы. Такое часто бывает.
Запреты – это дорожные знаки, а не шлагбаумы
– Кроме отсутствия ресурса родителям мешают стереотипы взаимоотношений, которые они вынесли из своих родительских семей. Чтобы от них избавиться, сначала нужно захотеть от них избавиться…
– Первое правило – вспоминать свой детский опыт, свои детские радости и переживания.
Очень важен такой метод рефлексии: пробовать честно самому себе отвечать, когда я был счастлив или не счастлив.
А кроме того, важно растить в себе восприимчивость по отношению к собственным детям. Расширять прием сигналов на своей «антенне».
Мне кажется, у нас в культуре доминирует установка «я лучше знаю, что тебе нужно», «у меня есть образ твоего развития и тебя самого». Вот с этой готовой рамкой мы подступаем к ребенку.
А как же обратная информация о его потребностях, о его реакции, о его оценках, его нынешних переживаниях и чувствах?
Нельзя сказать, что мы будем совсем избегать запретов, даже на этой линии развития… Запреты нужны, но они нужны как дорожные знаки, а не как шлагбаумы.
В этой метафоре шлепок – это шлагбаум?
– Да, такой запрет – это барьер, «кирпич». А любой способ проговаривания того, куда мы дальше движемся, что делаем, почему это нельзя, а можно вот это, – это сигнал светофора, стрелочка.
Софья Куломзина в своей классической работе «Наша церковь и наши дети» вообще не говорит о наказаниях. Хотя у нее там отдельная глава о дисциплине.
И вот она приводит пример пожилой женщины, которая много лет работала в семьях няней. В одной семье, где все было под запретом, дети нарушали все. А в другой семье было всего два запрета, и они были четкие и понятные – дети их неукоснительно соблюдали.
Опять же мы знаем из практики, что наказание эффективно не своей тяжестью, не болью, а тем, что оно – следствие проступка. Поэтому если ребенок провинился, гораздо важнее отреагировать на это быстро, чем причинить физическую боль. Это тоже такая классическая идея гуманистических педагогов. Об этом Ушинский писал.
А когда человек претерпевает тяжелое наказание, неадекватное проступку, у него нет раскаяния. Воспитательное действие такого наказания сводится к нулю.
– Что делать родителю, который автоматически шлепал, а теперь хочет научиться обходиться без подзатыльников и шлепков? Как выработать эти новые способы взаимопонимания, способы услышать, почувствовать? Это же очень непросто.
– Могу сказать о своей жизни. В моих отношениях с первым ребенком физическое насилие проскакивало – я могла шлепнуть. Со вторым – реже. А с третьим уже не было вовсе. Сейчас смотрю на внучку и думаю: «В каком состоянии я могу ее шлепнуть?». Уже ни в каком. Это не то чтобы мастерство. Видимо, возраст.
Я спрашивала своих друзей, знакомых, что они чувствовали, отшлепав ребенка. Все говорили: «рука начинает болеть», «сердце колет». У всех был негативный опыт. Все с течением времени признаются, что это было проявление родительской слабости, а не силы.
– Вы со своими детьми это обсуждали, когда они повзрослели?
– Да, еще когда они были в подростковом возрасте.
У нас в семье весь негативный опыт проходит через иронию и смех. Так мы расстаемся с этим.
Часто вспоминали, что однажды Аня, старшая дочка, капризничала. Она уже была в шубе – готова в садик идти – и вдруг начала капризничать. И папа начал ее шлепать по шубе. А она ничего не чувствовала и недоумевала. Мы потом вспоминали и смеялись, что папе надо было разрядиться. И шуба всех спасла. Конечно, этот опыт, этот смех потом удерживал от подобных рецидивов.
«Я не понял – в чем тут грех»?
– Почему сегодня у священников проскакивают высказывания о том, что телесные наказания – норма? И случается, когда мама исповедуется в том, что, не сдержавшись, шлепала детей, батюшка ей говорит: «Я не понял – а в чем тут грех? Не надо в этом исповедоваться».
– Очень многие люди, у которых был такой детский опыт, приняли его просто по любви к своим родителям и, рационализировав, присвоили ему знак «плюс». Они убеждены в том, что «меня били и ничего, хороший человек вырос». Тем самым человек хвалит себя, не обесценивает опыт своих родителей, создает позитивную рамку собственного опыта.
Корней Иванович Чуковский в книге «От двух до пяти» вывел формулу: «Самообслуживание оптимизмом – могучий закон детской жизни». Для взрослого это хорошо. Для него лично. Но когда он этот опыт вбрасывает в общество, делает нормой, возникают вопросы.
– То есть важно принять свой опыт, каким бы он ни был, принять своих родителей?
– Это однозначно. Негативный, отрицательный опыт родителей нельзя осуждать. Его важно принять. Но это не значит, что его надо транслировать.
– Это правда, что в России выросло первое «непоротое поколение»?
– Специалисты говорят, что это так.
Новое поколение ценит комфорт и безопасность выше, чем риск и неопределенность.
В одной из видеолекций, к сожалению, так рано ушедшего от нас Федора Борисовича Василюка, я услышала о том, что дети психологов, выросшие с максимально «понимающими и принимающими» родителями, являют некую вялость воли. Видимо, определенная доля родительского нажима нужна для становления крепкой воли. А вот в каких формах этот прессинг транслируется родителями в отношении детей – уже искусство воспитания.
Вместе с тем, непоротое поколение обладает богатой сенсорикой. И сейчас чувствительность становится знаковым качеством человека для того, чтобы он дальше мог жить. Непонятно, хорошо это или плохо. Но когда человек чувствителен в отношении другого, у него повышена сенситивность, способность почувствовать состояние другого, то его взаимодействие с другим становится богаче, продуктивнее.
Способность гибко реагировать, взаимодействовать, отстаивать свое, в то же время не прекращая диалог, – это необходимость нынешнего времени.
Гибкость, умение договариваться так, чтобы у каждого остались собственные позиции, но при этом оппоненты все же пришли к какой-то точке, – это те компетенции, которые будут нам нужны в этом веке.
И это то, что формируется, в первую очередь, в семье.
Фото: Павел Смертин
