Монолог счастливого учителя

Закончился еще один учебный год. Можно забыть на несколько месяцев про учебники с тетрадками, про уроки, домашние задания и учителей. Для многих сегодня, к сожалению, слово «учитель» ассоциируется либо с образом зверской и самодурной Марь-Ванны, которая иногда еще снится в страшных снах, либо вообще с неудачниками и маргиналами, мучителями детей. Наверное, такие есть. Однако есть учителя, ради которых родители готовы переехать в другой конец города, лишь бы ребенок учился у них. Есть среди современных учителей люди, которые изо дня в день относятся к своему, мягко скажем, нелегкому труду как к служению и миссии. Чем они живут? Вот монолог одной из московских учительниц, Лидии Олеговны БЫЧКОВОЙ

Жан Батист Симеон Шарден «Молодая учительница» (1736)

«Где Вы силы берете?»
Быть учителем тяжело — в любой стране. В Лондоне живет моя сестра, а рядом три школы: частная закрытая для мальчиков, где учился Тони Блэр, начальная муниципальная и дальше еще одна – церковная. Лондонская толпа сильно отличается от московской – это в основном люди довольного, спокойного и счастливого вида. Неозабоченные, неутомленные, незадерганные, улыбающиеся – это бросается в глаза. Если же вдруг в этой толпе попадается замученное женское лицо, то оно тащится в сторону какой-нибудь из этих школ – сомнений нет.

Я много раз видела, как люди, нормально относящиеся к своему учительскому труду, теряли сознание на работе. Потому что энергозатраты бешенные, а восстановить их не успеваешь. Не знаю, насколько это правда, но вроде бы китайцы во времена культурной революции решили, что платить надо по энергозатратам. Кто на работе старается больше, тому и денег надо больше, он же должен купить себе рис, чтобы восстановиться. Провели какие-то замеры, позволяющие определить это, и пришли к выводу, что учитель теряет столько же сил, сколько шахтер.

Наблюдая школьную жизнь 26 лет, я не видела, чтобы неверующий человек мог это выдержать без тяжелых последствий. Неверующие учителя платят страшную цену. Поскольку силы они все равно тратят, а взять им особо негде, они болеют, страдают, озлобляются, мельчают…

Недавно один мой ученик полуспросил-полусказал «Где Вы силы берете?» Я ни секунды не сомневалась, ответить ли ему или пропустить эту реплику, я ему прямо сказала, как всегда отвечаю, где я силы беру: в церкви.

Сейчас этот вопрос неактуален: скрывать свою веру или не скрывать. Но с самого начала на этот вопрос для себя я ответила утвердительно, и вот почему. То, что я пришла к вере – центральное чудо моей жизни, ничем не объяснимое. Это не я сама так решила, не через знакомых, не процесс чтения книг, после которых появился интерес… Это Господь сделал первый шаг, от которого никуда не деться. И со всеми, кого я знаю и с кем говорила на эту тему, это происходило чудесным образом и очень быстро, почти мгновенно. И в этой ситуации нередко возникал вопрос: как быть дальше после таких кардинальных изменений внутри? Жить как раньше уже невозможно, а по-новому – страшно. Конечно, спасаться, следовать заповедям, но как вести себя в быту, строить отношения с людьми, общаться с ними?..

Приход к Богу может случиться с подростком из неверующей семьи. И я не скрываю свою веру, чтобы дети знали, что есть люди, с которыми такое уже случилось, им будет легче, если рядом будет взрослый человек, который тоже прошел через это, что они не одни…

Другое дело, что все недовольные мною прямо или за спиной говорят: вот она в церковь ходит, а не жалеет. Я не считаю, что самолюбие надо лелеять, многие люди бережно относятся к своей гордости, а я, если по ходу дела такое случается, могу не пожалеть.

Слово мужского рода
Я и сама это понимала, но убедилась окончательно, когда обнаружила в книге одной современной монахини, что некоторые светские профессии накладывают столь серьезный отпечаток на личность, что это является большой преградой для поступления в монастырь. И первой в списке этих профессий она назвала учительницу. Я не о том, что это вредное для души дело, оно просто неженское — по своему типу. Есть же профессии, определенным образом связанные с полом, т.е. то, что в них востребовано, небезразлично тому, от кого востребовано. Конечно, современные женщины занимаются даже тяжелой атлетикой, соревнуются в поднятии тяжести, но мы видим, что преуспевающие в таких странных занятиях особы выглядят противоестественно, что там говорить.

Учитель – прежде это слово было только мужского рода, ни лингвистически, ни грамматически нельзя было сказать «учительница». Это слово – изобретение XIX века.

Конечно, женщина всегда учила кого-то чему-то, в своей семье, в кругу знакомых, делилась навыками, знаниями, но вот именно роль учителя до нового времени она не брала на себя, это было невозможно. Типичные и, в общем-то, милые на самом деле психологические женские особенности — изменчивость, неустойчивость, неуравновешенность, увлеченность, эмоциональность – в нашей профессии просто губительны. Но, что самое главное, учитель – это профессия принятия решений, и все решения опасные, крайние, очень ответственные, а это не совсем женское.

Несогласная
Я родилась в Киеве и там пошла в первый класс. 2 сентября учительница объявила нам, что мы будем изучать буквы – гласные и согласные. Я подняла руку и сказала: «Я читаю со скоростью 120 слов в минуту, не зная никаких гласных и согласных». И предложила ей забросить это ненужное дело и для начала научить всех детей читать. Она стала доказывать мне, что прежде нужно изучить гласные и согласные, но я стояла насмерть. Она расплакалась и отвела меня к директору. Ему я сообщила, что мне в эту школу ходить незачем: читать я умею, а знания – в книгах, будут вопросы – обращусь. Я так и сказала ему: «Василий Алексеевич, зачем мне идти в школу, пока у меня не возникли вопросы по прочитанным книгам?» После такого нашего знакомства директор полюбил меня и приходил разнимать нас с первой учительницей.

Зарок
Быть учительницей я не собиралась, а планировала стать всесоюзно знаменитой телеведущей. Было решено, что когда дама, которая ведет по центральному каналу передачу «В мире искусства», уйдет на пенсию, вести эту передачу предложат мне. Я искренне полагала, что прекрасно разбираюсь в искусстве, и раз мои одноклассники раскрыв рот внимают моим речам, то меня и весь Союз может послушать. Я даже прослушиваться ходила в театральный институт. Это там обнаружилось, что девочка тринадцать звуков неправильно произносит, и что ей нужен логопед, а не студия центрального телевидения.

Закончив школу, я поступила на мехмат. И никогда бы не стала учительницей, если бы не допустила страшную ошибку в своей жизни. Я всегда об этом рассказываю и предупреждаю своих детей из 11-ых классов, чтобы они ее не повторили: никогда не надо зарекаться ни от чего в нашей жизни, а самое главное – не делать этого публично.

Мне очень многое не нравилось в моей школе. И когда я окончила ее, я взобралась на крыльцо и кричала так, что это до сих пор помнят все, кого я встречаю: «Ура! Я больше не переступлю порог этого заведения НИКОГДА!» И я не переступала его студенткой 1-го, 2-го, 3-го и 4-го курсов, хотя мои одноклассники постоянно ходили навещать школу. А на 5-ом, когда я уже подошла к диплому, в моей бывшей школе произошла история, в результате которой класс в декабре остался без преподавателя математики. В то время в нашу школу пришел бы любой учитель, потому что она была при университете, но это было в середине года: из другой школы в нее можно было перейти, только доучив своих детей до конца года. Короче говоря, директор школы позвонила в деканат и слезно попросила, чтобы мне зачли преддипломную и педагогическую практику, с тем, чтобы я доучила этот оставшийся без учителя класс. И я пошла его доучивать.

Двадцать две двойки
Первый урок я провела в идеальном порядке. А на другой день решила выяснить, что мои ученики знают. В результате этой проверки я открыла журнал и поставила в столбик двадцать две двойки. При этом никакой тревоги, естественно, не испытывала, считая, что если они не знают, то что же делать? Значит, будем фиксировать. Когда директор увидела журнал, у нее руки затряслись: «Как же так? Как же можно на втором уроке поставить столько двоек?!» А на следующей неделе у нас было родительское собрание. В этом классе было 30 детей, а родителей пришло 56. Стульев не хватало, прохода в классе не было. Я выступила и сказала: «В нашей школе может учиться не каждый, и поэтому, если ваш ребенок не может, то лучше вовремя уйти. А те, кто смогут – получат хорошие знания». Потом спросила: «Вопросы есть?» Папа одного из моих учеников говорит: «Всю эту неделю, пока нас учит Лидия Олеговна, я находился на больничном. Поэтому, пока мой сын был в школе, я изучал конспекты и делал домашние задания. У моего сына, заметьте, нет двоек…» (А у всех уже было по две). Сегодня врач выписал меня на работу. Вопрос: что будет с моим сыном?»

Я доучила этот класс. Родители моих детей полюбили меня как родную. Они вели дневники, приглашали нас в гости (мы часто собирались классом у кого-то дома), рисовали газеты. Это были лучшие родители за всю историю нашей школы, которые поняли с первого дня, прямо с этого собрания, с кем имеют дело, и что судьба дала им редкую возможность – кроме собственного ребенка воспитать еще одного — по имени Учитель.

Образ врага
В юности для меня огромную роль играла борьба. Наличие врага и объединение в борьбе – это была естественная для меня стихия. Когда я пришла в школу учительницей, врагом стал завуч. Причем, не только моим, но и всего моего класса. Все мои ученики консолидировались в борьбе с ним — я была успешным учителем, и класс у меня был дружный. Но никто не знал, что внутренней пружиной этого единства был враг (кроме, разумеется, самого «врага» – завуча).
А перед последним звонком к нам в школу вдруг пришел милиционер. Дело в том, что наша школа находилась в центре Киева, а недалеко от нее было стенд «Их разыскивает милиция» с фотографиями разыскиваемых преступников. Накануне последнего звонка на этом стенде неожиданно появилась фотография нашего завуча с текстом, отпечатанным на машинке. Сделано, конечно, все было очень художественно. Милиционер показал директору эту фотографию и текст к ней, а директор сразу вызвала меня. Увидев, на что я толкнула своих детей, я поняла, что мне надо попрощаться с образом врага, изжить его раз и навсегда.

Основное оружие
Придя в школу, я позволяла себе вступать в борьбу с учеником, используя основное оружие всякого человека – острый язык. Мое остроумие оттачивалось долго – я тренировала его на одноклассниках, однокурсниках, преподавателях, потом и на учениках. И отточила его до максимально удобного мне уровня, когда не нужно было ни секунды задумываться – класс смеется, а человеку неприятно.

А на каком-то этапе вдруг поняла, что среди моих учеников есть люди, которые не хуже меня соображают, владеют устной русской речью, и могли бы мне достойно ответить. Но они себе этого не позволяют. Не потому, что я учитель и могу их как-то наказать за это, нет. Оказалось, что у них уровень уважения к взрослому человеку выше, чем у меня. Что там долго обсуждать, у нас оказался разный нравственный уровень.

Для меня это стало ужасным потрясением. Я открыла, что не такой я хороший человек, как про себя думала. Я учу детей, которые не могут себе позволить того, что позволяла я на их месте по отношению к людям старше себя. Сделав это ужасное открытие, я решила, что не хочу, чтобы эта безнравственная черта во мне процветала и дальше. А поскольку речь рождается спонтанно, то способ борьбы – отрезать у себя эту способность в корне. И я стала бороться за то, чтобы отрезать саму способность придумать, а не сказать, потому что если уж ты придумал, то скажешь так или иначе – через секунду, или через две.

В результате моя устная речь заметно обеднела. Теперь я дошла до такого состояния, что даже если захочу, не смогу воспользоваться этим оружием, потому что сейчас уже не сумею ничего такого придумать. Могу сказать, что в результате я очень много потеряла в популярности, в острых чувствах. Но зато отношения с учениками стали более теплые, более человеческие.

Николай Петрович Богданов-Бельский «День рождения учительницы» (1920)

Любовь, профессионализм и конформизм
Вот проза жизни: в конце каждой четверти учитель решает, как он поставит оценки. Школа ведь до сих пор оценивается по медалистам, а качество работы учителя определяется количеством учеников, которым он сам же поставил «4» и «5» — это официальный критерий, проходящий в сводках министерства образования. Более того, раз в пять лет учитель проверяется по бумагам на предмет того, растет ли у него это самое «качество». Может ли он в подобной ситуации всем ставить пятерки? Может. Многие так и делают. В общем, решение о том, какое у тебя будет «качество», ты принимаешь сам. У кого еще такие прекрасные условия труда?

А лично мне достаточно двадцати минут общения с коллегой, чтобы понять, какого уровня он учитель. Даже не посидев у него на уроке. Масштаб учителя – это масштаб личности. Никто не преображается в классе. Твой кругозор, твой интерес к своему предмету и уровень в нем, твои нравственные, человеческие, интеллектуальные и эмоциональные качества – только их ты можешь принести в класс. Тут костюмов не бывает. Это только актер на сцене может сильно перевоплотиться, потому что зрители в зале незнакомые. А поводи этих зрителей год каждый день на репетицию к этому актеру, ему будет намного труднее жить. По крайней мере, у него появятся абсолютно другие задачи. Конечно, детей обмануть можно. Но ненадолго.

Не очень профессиональный момент, когда учитель вслух способен сказать, что он любит детей. Самые профессиональные люди, которых я видела, просто не испытывают негатива к детям. Они относятся к детям как к людям. Они любят или не любят людей вообще, но не детей в частности. Идея, что учитель любит именно детей – это непрофессиональная сторона. Так говорят люди, которым приходится таким образом себя подбадривать и закрывать какие-то свои провалы: «Да, у меня они плохо знают геометрию, но зато я так люблю детей!» Вот эта фраза «Как я их люблю!» в устах учителя, а не родителя или человека непрофессионального, звучит сразу с интонацией «зато». За что? Они плохо знают, мало что получают в человеческом смысле в общении с тобой, им неинтересно, тебе тоже, но «зато вы любите»… Что «зато», собственно говоря?

У меня был один класс, который был очень значимым в моей жизни. У них форма «зато» была сознательно исключена из лексикона. Они верили, что ничего одно за другое не бывает. Формулировка «Я плохой сын, зато очень хороший научный сотрудник»… Это совершенно не «зато». Ты просто плохой сын и очень хороший научный сотрудник. Только не надо туда вставлять «зато». Или: «Я ничего не понимаю в математике, зато в литературе хорош». Это не зато, это просто, т. е. одно другим не надо перекрывать. И я это определение в них, хотя бы и на словах, очень уважала.

У меня много учеников, но далеко не все так относятся к жизни. Вообще, конформизм некоторых моих учеников меня потрясает. Я считаю, что это низкая черта подрастающего поколения. Во взрослом человеке – это не беда, это слабость: ну, все не Геркулесы… Взрослый человек может от этого страдать, признавать: ну да, у меня так получилось. Но когда мы видим конформизм в подростке – это совсем другое. Установка в подростке «хочешь жить – умей вертеться» – это сразу установка на использование своей слабости. А это я не люблю.

Твердые взгляды на мир
К сожалению, поколение нынешних родителей испытывает большие колебания при ответах на вопросы из разряда «что такое хорошо и что такое плохо». Я обратила внимание, что многие родители так строят фразы: «Вы уверены, что так надо, что так будет лучше?», «А почему вы уверены?» Я их иногда спрашиваю: «А вы в чем-то уверены?», а они отвечают: «А мы все сомневаемся…»

Когда учитель в чем-то тверд, это очень разряжает обстановку. В чем я убеждена? В том, что мир не серый, что нет слишком мелкого уровня для добра или зла. То есть в классе или в коллективе маленьких детей, в компании или между двумя людьми – тоже творится добро и зло, даже если это игра или шутка. Короче говоря, борьба между добром и злом происходит везде, и никто для нее не слишком маленький.

Я твердо уверена, что человек любого возраста хочет, чтобы в разговоре он мог для себя что-нибудь взять, чтобы это не было переливанием из пустого в порожнее, не было бессмысленным. Ученик должен знать, что учитель не потому с ним общается, что обязан провести урок, завуч не потому беседует, что ему так положено… И взрослый человек обязан дать ребенку эту уверенность, которая, в свою очередь приходит к нему от понимания, что именно эти дети даны ему Богом.

Эликсир молодости, таланты и прогнозы
В нашей профессии самым сложным является отсутствие всякой ренты. Ты можешь потрясающе выучить этих учеников, построить с ними великолепные отношения, потом ты их выпускаешь — они никуда из твоей жизни не деваются, но приходят новые маленькие дети, которые про это ничего не знают. В общем, никакие успехи с предыдущими ничем не помогают с последующими.

Но зато все состоявшиеся учителя – абсолютно счастливые люди. В человеке же много всего есть, и проблема нереализованности, невостребованности в современном мире очень остра. Я вижу, как люди ковыряются в каких-то хобби, которые «больше, чем профессия». Сильная сторона учительского ремесла та, что то, что в тебе есть, ты можешь реализовать сполна. Все, что любишь, умеешь, знаешь, можешь – нет ничего невостребованного. Все чувствуют периодами свою ненужность – писатели, художники, артисты, адвокаты, инженеры, военные – кто угодно, но учителя этого горя не знают никогда, они всегда очень нужны – на разрыв. Кто хоть как-то реализуется в нашей профессии, купается в океанах любви, ожидания, в ощущении, что без тебя никак, все рухнет – и это, конечно, дает новые силы, молодит.

Среди моих нынешних учеников от 13 до 17, тех, кого я учу именно сейчас, на мой вкус много ярких людей. У интересного человека всегда очень много непрогнозируемого. Меня часто спрашивают, как я вижу, каким будет тот или иной ученик, как я вижу его будущее — но чем интереснее для меня и сложнее личность, тем меньше оснований для прогноза. Там, где необычный человек, сложно сказать, как все обернется. Тайна яркой личностной индивидуальности действительно тайна.

Подготовила София БЕР-ТАМОЕВА

СПРАВКА Лидия Олеговна БЫЧКОВА род. в Киеве, выпускница Киевского университета, механико-математический факультет. Аспирантуру закончила в Москве в Академии педагогических наук, защитила диссертацию в 1991 году по методике преподавания математики. Работает в гимназии №1514 юго-западного округа столицы. Завуч классов математического профиля.