Могущество слабости

Я давно замечаю одну проблему, с которой довольно сложно справиться даже самым опытным благотворителям. Как помогать сильным?

Я уже знаю причину нашей встречи, но все же еще несколько минут не могу сосредоточиться на ней, и некоторое время я лишь отмечаю внешнюю безупречность своей собеседницы. Меня отвлекает белизна пальцев с маникюром, которого я давно себе не позволяла, аромат духов, узнать которые не в состоянии, лежащий рядом с кофейной парой брелок с ключами, на котором оттеснен трехбуквенный логотип дорогого автомобиля. Из твердой лакированной сумки вынимается папка с бумагами, и я пока не отдаю ей должного внимания, увлеченная качеством и цветом кожи породистого аксессуара. Передо мной воплощенное благополучие, несколько смущающее меня, ибо и мой лоск, и мое благополучие давным-давно затянулись в воронку иной роскоши – роскоши воспитания ребенка-инвалида.

Голос моей собеседницы еще спокоен, но ее уже выдают глаза. В их темной глубине, оттененной правильным, почти фотошопным макияжем уже читается то, что я видела в сотне пар других глаз – не ухоженных, заброшенных косметологами и подведенных следом множественных слез. В них тревога, неизвестность, трещина в картине мира, паника самоопределения. Вежливость и приветливость в силу новизны момента еще укрывает ту разрушительную неопределенность, в которой одной ногой стоишь в комфортном «до», а второй уже нащупываешь зыбкое «после». Она была женой состоятельного мужа, ее жизненная колея давно и подробно была предписана глянцевым журналом, красивая, уверенная, образованная, вчера она узнала, что у маленького наследника «владельца заводов, газет, пароходов» диагностирован аутизм…

Участвуя в благотворительности некоторое время и наблюдая за опытом других в этой области, я давно замечаю одну проблему, с которой довольно сложно справиться даже самым опытным благотворителям. Как помогать сильным? При том, что сила может выражаться в разных формах. Есть сила финансовая, за которой обнаруживается изрядная слабость воли, и человек теряется моментально перед этой мощной и голой, как античный атлант, правдой – в жизни случается то, что невозможно исправить деньгами. И здесь помощь можно сосредоточить в поле знания, экспертного провайдерства, интеллектуальной подпорки. Однако и тут можно попасть в ловушку обывательской максимы «если ты такой умный, то почему такой бедный», порожденной защитной надменностью и опаской зависимости у получателя помощи. Он изо всех сил будет сопротивляться переходу в статус опекаемого. И это требует от помощника высокой не столько благотворительной компетенции, сколько коммуникативной пластичности, способности к сохранению собственного достоинства без посягательства на то, что сосредоточено в статусе богатого соискателя помощи.

Но другая, еще более сложная форма силы – это самодостаточность просителя. Одна мама, определенная службой лекотеки после постановки диагноза ребенку к семейному психологу, своей образованностью, рассуждениями о своем новом положении, определенностью в выработанном маршруте и просто здравым смыслом привела в замешательство опытного психотерапевта, не удержавшегося с вопросом «Чем же я могу вам помочь? У вас все так хорошо!» Психолог привык к совершенно иному образу вопиющего, он давно с изрядным комфортом расположился в подушках своего назидательного верховенства, он знает, что именно «обязана» ему предъявить пострадавшая и на какой обмен стандартными психологическими любезностями он готов. И вот перед ним человек, самостоятельно обнаруживший в себе мощнейший ресурс для жизни, радости и будущности, уверенно шагающий в перспективу реалистичности счастья и конструктивного содружества с открывшейся трагедией. Что с ним делать? Может быть, самому попроситься на терапию?

Иногда мне кажется, что цветущий массовый стереотип, что детская инвалидность – это атрибут социальных низов, пропитала и профессиональное сообщество, которое обескураживается всякий раз, когда встречает веселую женщину, вытаскивающую неуправляемого аутиста или скованного ДЦПшника из собственного джипа, да еще отпускающую в его адрес ироничные остроты. Где страдание? Почему она не несет его на блюде с намерением сытно накормить им психотерапевта или благотворителя? Как к ней подступиться? И как с хорошим лицом выпутаться из этого благодетельного конфуза?

Еще чаще в этот конфуз попадают некоторые благотворители. Есть благотворители с собственно материальной мощью, которым вполне понятно, как делиться благом денежным, передавая пожертвование в четко определенную лузу финансовой недостаточности. Но есть благотворители, относящиеся к категории так называемых символических капиталистов – они далеки от возможностей крупных даров, но сосредотачивают в себе общественную и культурную влиятельность, которую успешно вкладывают в социальную деятельность. Особенно хорошо им удается покровительство «простых» – у этого покровительства корни уходят в традицию народничества и умильного интеллигентсткого опекунства. Встреча с себе подобным, но нуждающимся в поддержке, может поставить такого благотворителя в этический и психологический тупик. Широкий жест наставнического благодеяния может быть не востребован и не оценен, игра в щедрого мудреца может разбиться о полное отсутствие запроса на мудрость. И это ловушка, в которую попадает масса хороших людей – как из тех, кто дает, так и из тех, кто ожидает подаяния.

Известный американский антрополог и социальный психолог Алан Фиске когда-то сформулировал четыре типа социальной коммуникации, которые, по его мнению, определяются формами обменных отношений.

Первый тип – сугубо рыночный, в котором коммуникация подобна сделке с человеком, разово исполнившим свою роль в торге, обезличенная, не предполагающая знакомства или саморазоблачения.

Второй тип – паритетная коммуникация, основанная на общинном типе обмена, внутри которого сохраняется постоянный и равнозначный обмен, путь которого не столь прямолинеен и непосредственен, как в сделке, но все же предполагает регулярный возврат вложенного в другого. Примерно так строится дружба.

Третий тип – доминальная коммуникация: в ней заведомо заложено неравенство обмена, и получающий никогда напрямую не способен вернуть полученное, но дающий конвертирует дары во власть, лидерство и иерархический дивиденд.

И, наконец, четвертый – это семейный, в котором может оказаться не только кровный родственник или супруг, но все же очень близкий участник. Здесь нет вообще ожидания возврата того, что отдаешь, и нет обязательств отдавать, здесь все готовы к тому, что каждый может взять столько, сколько ему нужно.

В филантропическом обороте возможны все формы коммуникации. Но, как предполагает Фиске, конфликты и провалы в коммуникации возникают тогда, когда один из участников обмена, находясь на одной орбите коммуникации, соскакивает на другую. Например, Фиске никогда не советует продавать свой подержанный автомобиль другу, или не отхлебывать кофе из чашки начальника, даже если у вас есть такая привычка в отношении кофе мужа. Перепрыгивание в одностороннем порядке с одного уровня на другой приводит, порой, к коммуникативным катастрофам.

В благотворительности тоже имеет смысл соблюдать эти правила. И особенно в той самой сложной конфигурации, когда надо помогать равному или даже превосходящему тебя по статусу, благосостоянию и образованию.

Во-первых, заведомо определить орбиту – дружескую ли, или доминантную, но единую на всем продолжении вспомоществовательной коммуникации. Во-вторых, ослабленному в чем-то «гиганту» предоставить место, где он уместен со своей силой – так создается созидательная цепная реакция благодеяния. В-третьих, очень важно, ощущая собственное преимущество перед просящим – созданное уже самим фактом обращения его к вам, а не наоборот – немедленно определить и признать собственную слабость, собственную недостаточность, которую ваша помощь другому может восполнить. А в-четвертых, попытаться признать, что каждый из нас, сильный ли, слабый ли, богатый, бедный, покладистый или вздорный, простой или сложный, с маникюром или мозолями – это сам по себе дар, выданный Богом, просто так, без всякого расчета на ответ.