ХХ век был необыкновенным со многих точек зрения, научной, культурной, экономической, политической, а также религиозной. В то же время он был самым трагическим веком в истории, в который мы видели желание сотворить гуманизм без Бога, как на Востоке, так и на Западе.
Был замысел – построить «нового человека», а значит, и «новое общество», но вне христианской традиции и даже против нее. В общем, нужно было устранить Бога, потому что Он отнимал место у человека. В этом был великий вызов и трагическая иллюзия марксизма, увлекшего сотни миллионов людей, также как и нацизм и фашизм, стремившиеся воплотить мечту о новой расе, которая была бы выше других. В этих системах, как и в других тоталитарных системах ХХ века, человек, и только человек, должен был стоять в центре вселенной. Сегодня у нас перед глазами драматический исход этого гигантского замысла. Такой богослов, как Анри де Любак, говорил о «драме атеистического гуманизма».
Современный человек между глобализацией и одиночеством
С крушением абсолютистских идеологий закончились все мечты и все утопии. И мы вошли в новое тысячелетие без какого-либо универсального видения. Глубокая потерянность постепенно пронизала различные общества, подталкивая их к нигилизму. Наука заняла свободное место на самой высокой кафедре, став новой и единственной религией грядущего, как пишет Франсуа Распай. Точные науки своими методами, своими исследовательскими инструментами и способами проверки, своей упорной претензией на то, чтобы придерживаться объективности данных, и своей способностью анализировать все и выявлять схемы функционирования всего, претендуют на то, что не нуждаются больше ни в разуме, ни в этике. Все, что можно сделать, уже по одному этому позволено делать. Один светский итальянский интеллектуал, осознавая драмы, к которым приводит диктатура науки, даже предупреждал некоторое время назад: «Осторожно, друзья ученые, потому что технологический мир сводит нас к положению духовных четвероногих, что является прямой противоположностью того освобождения от божественного и трансцендентного, которое веяние свободного исследования стремилось совершить на пороге современности». Если истину отождествить с рассчитываемостью, с измеримостью и, в конечном счете, с манипулируемостью объекта науки, то сам человек становится чистым материалом, частичкой общего механизма производства и потребления.
К диктатуре науки добавляется новое явление глобализации, которое сильно влияет на понимание человеческой жизни и отношений между народами. Глобальная экспансия рынка – не соединенная с солидарностью и демократией – привела к утверждению меркантильной логики во всех отношениях. Пеги уловил ее предвестники, когда утверждал: «Все покупается и продается и доставляется и дается на вынос». И правда, мы охвачены лихорадкой потребления и очарованы технологией. Пространством мечты стали большие супермаркеты или маленький экран компьютера. Современные люди стремятся наполнить – но сейчас финансово-экономический кризис делает более проблематичным и это – холодильники и шкафы, и той же легкостью опустошают их. «Счастье» – в этом общее убеждение – дается обладанием. В этом горизонте деньги обрели новую ценность и новый вес: они выражают и воплощают неограниченную возможность самоутверждения. И люди незаметно для самих себя начинают верить, что у всего есть цена, путая цену с ценностью.
Конечно, нельзя демонизировать глобализацию как таковую. Это историческое явление, которым, как и многими другими историческими явлениями, нужно «управлять», чтобы избежать его вырождения. К сожалению, позволили утвердиться одному рынку. И укрепились материалистические и частичные представления, а глобальное гуманистическое видение не появилось. Люди чувствуют себя потерянными в слишком большом мире и боятся неизвестности в будущем. Каждый замыкается в себе и в своем маленьком горизонте. Несоразмерно выросло внимание к «я», оторванному от всяких связей, от всякой общей судьбы, оторванному от Бога. Горьким последствием этого стало то, что человек, слушаясь только себя самого и своих желаний, стал сегодня более опасным, чем можно было себе представить. Стремление к самоутверждению любой ценой приводит человека к саморазрушению. Достаточно подумать о значительном росте новых тревожных настроений и неведомых ранее форм депрессий, хорошо известных как психиатрам, так и психологам и врачам общего профиля.
Та эмансипация от «отца», которая считалась завоеванием современности, открывается во всей своей проблематичности. Общества, и не только западные, живут без «отцов», в них нет больше идеалов и нет видений. Трудно обрести что-то или кого-то, кто согрел бы сердце и дал смысл жизни. Люди, лишенные любви, защиты и охраны, стали сиротами. Каждый как бы предоставлен своей судьбе и вынужден бороться против других, чтобы выжить. В это одиночество уходят корнями тревога и несчастье. Мать Тереза говорила: «Худшая болезнь Запада (богатых стран) сегодня – не туберкулез или проказа, но то, что люди, не чувствуют себя любимыми и желанными, но чувствуют себя оставленными. Медицина может исцелить болезни тела, но единственное лечение для одиночества, отчаяния и отсутствия перспектив – это любовь. Множество людей в мире умирают, потому что не имеют даже кусочка хлеба, но еще больше людей умирает от недостатка любви». От отсутствия любви умирают и доходят даже до планирования смерти (в этом суть эвтаназии; это и причина, по которой в некоторых странах северной Европы самоубийство – первая причина смертей среди молодежи). Человек, когда он одинок, стоит на грани смерти.
Ведь не одиночество – призвание человека, как видно из книги Бытия в повествовании о сотворении мира. Без другого, без любви, жизнь становится адом. Да, ад – не другие, как сказал кто-то, ад – быть одинокими и оставленными. Это хорошо знают миллионы детей, страдающих от болезней, голода, жестокости тех, кто даже вербует их на войну; это хорошо знают молодые люди, лишенные идеалов и будущего; это знают взрослые, обреченные на жесточайшую конкуренцию в борьбе за выживание, чтобы не быть раздавленными всепроницающей атмосферой соперничества; это знают старики, отправленные в дом престарелых после трудовой жизни (жизнь человека продлевается, но он погружается в бездну оставленности); это знают целые народы, исключенные из мира развития; и список можно было бы продолжать долго, достаточно подумать о бесчисленном количестве бедных и отчаявшихся людей, наполняющих дороги Севера и Юга мира. Есть лихорадочный поиск благополучия, гармонии, защиты, «отцовства». Это, по моему мнению, самый высокий вызов, стоящий перед Церковью.
Исходить от любви
Да, мы должны начать с любви, исходить от любви. Этот ясный призыв обращает Бенедикт XVI христианам своей первой энцикликой Deus caritas est. Папа хочет снова утвердить главенство любви. Это послание, которое христиане, как на Востоке, так и на Западе, призваны нести сегодняшним людям, чтобы созидать более справедливое и человечное общество. И религии, утверждает Бенедикт XVI, призваны вновь открыть силу любви, скрытую в глубине их веры, оставив всякое искушение уступить ненависти и насилию: «В мире, в котором имя Божия порой связывается с местью и даже с долгом ненависти и насилия, это послание великой актуальности и очень конкретного значения». Речь идет о том, – продолжает Бенедикт XVI, – чтобы «породить в мире обновленный динамизм труда человеческого ответа на божественную любовь». Из божественной любви его текст и призывает исходить.
Известно, что авторы Нового Завета, когда должны были говорить о христианской любви, вынуждены были найти новый термин, «агапе», слово, практически не использовавшееся в греческой культуре, предпочитавшей эрос и филия. Ведь термином «агапе» Новый Завет вводил новое и немыслимое ранее понятие любви: любви, которая не питается отсутствием другого (эрос), и не просто радуется присутствию другого (филия), но любви, едва воспринимаемой людьми, которая обретает свой высший образец в Иисусе – любовь бескорыстная, даже неоправданная, потому что продолжает действовать – и это самое меньшее, что можно о ней сказать – вне всякой взаимности. Любовь Господня не знает взаимности, или по крайней мере не требует ее. Иисус не сошел на землю после того, как удостоверился в том, что мы со своей стороны Его примем, то есть во взаимности. Сказать по правде, произошло совсем наоборот. Апостол Павел напоминает об этом в Послании к Римлянам:
«Ибо едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть, кто и решится умереть. Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим 5, 7-8). Иисус скорее может пожаловаться на неблагодарность, как сказал Он, после того как только один из десяти исцелившихся прокаженных вернулся «воздать славу Богу» (Лк 17, 18). Но никогда Он не просил взаимности. Конечно, мы должны были бы иметь ее. Но это уже другая проблема.
Словом «агапе» авторы Нового Завета выражают радикальность христианской любви. Она, конечно же, исходит от Бога, но она полна человечности. «Агапе» описывает милосердный лик Бога, сходящего к людям. Христианство – и в этом оно отличается от других вероучений – скорее не религия, обожествляющая человека, это религия Бога, который по любви становится человеком, чтобы сделать человека Богом (вочеловечивается, чтобы обожить человека). Это уничижение Бога доходит до парадоксального исхода – Иисус из любви дает распять себя. На том кресте Иисус навсегда победил любовь к себе и превознес агапе – безграничную любовь к другим. Справедливо писал русский философ Семен Франк: «идея сошедшего в мир добровольно страдающего, соучаствующего в человеческих мировых страданиях Бога – страдающего Богочеловека – есть единственно возможная теодицея, единственно убедительное «оправдание» Бога».
В этом заложена вся оригинальность евангельской любви, а главное – ее непреодолимая сила: божественная любовь сильнее смерти. Это необходимые для нашего мира ресурсы. Об этом свидетельствовала сила бесчисленного количества христианских мучеников ХХ века и начала нашего тысячелетия. Божественная любовь по природе своей мученическая. Если смягчить ее героичность, если ослабить ее «чрезмерность», задевается само Евангелие. Вот почему агапе, сердце жизни верующего, превыше всех добродетелей. Нет ничего выше любви: ни пророчество иудео-христианской традиции; ни невыразимый ангельский язык; ни даже надежда; и даже познание, которое столь ничтожно в нашем мире, что мы знаем Бога лишь смутно, как бы сквозь тусклое стекло, «гадательно», как говорит апостол Павел. Песнь любви в Первом Послании к Коринфянам – одна из самых высоких страниц, являющих силу агапе. И Павел утверждает, что она выше даже веры. В Евангелии от Матфея мы читаем: «если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф 17,20). Но апостол Павел поразительно переворачивает это и говорит: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая» (1 Кор 13, 1). Все пройдет, даже вера и надежда. В конце останутся только любовь, которая окончательно откроет нам глаза на видение Бога. В этой перспективе апостол Иоанн может написать: «Кто не любит, тот не познал Бога» (1 Ин 4,8).
Агапе спасает эрос
Агапе спасает и человеческую любовь, эрос, раненую грехом. Часто Отцы Церкви подчеркивают, что и эрос исходит от Бога. Даже раненый грехом, он не теряет искры божественного. Конечно, рана остается и чувствуется: у каждого есть порывы любви, каждый чувствует побуждения любить и чувства любви, которые движут им, но «чувства приходят и уходят, – пишет Бенедикт XVI в уже цитировавшейся энциклике. – Чувство может быть чудесной начальной искрой, но не полнотой любви». Да, человеческая любовь (эрос), побуждает замкнуться на себе и приводит к той любви к себе, которая лежит в основе пороков. Агапе, которую сам Дух Святой излил в сердца верующих, спасает его. Да, она спасает супружескую любовь, спасает любовь родителей к детям и детей к родителям, спасает любовь к старикам и к бедным, спасает любовь между братьями по вере, спасает любовь друг к другу незнакомых людей, спасает даже отношения с врагами.
В общем, человеческая любовь нуждается в искуплении, то есть в освобождении от раны греха, чтобы быть полной и сильной. Если мы дадим вести себя только чувству, только характеру, только личным вкусам, только собственным инстинктам, вряд ли мы будем любить по-настоящему. Эгоизм, глубоко укорененный в каждом человеке, легко отравляет отношения. Каждый нуждается в том, чтобы агапе и эрос встретились. Если любовь Божия становится закваской эроса, можно совершать чудеса. И филаутию, любовь к себе самим, тот червь, что отравляет жизнь и лежит в основе наших пороков, можно пресечь. Пишет св. Максим Исповедник: «Уничтожая любовь к себе посредством милосердия, тот, кто являет себя достойным Бога, уничтожает в то же время целое множество пороков, которые в нем не имеют другой причины к существованию, иного основания. Подобный человек не знает уже гордости, знака надменности по отношению к Богу, многообразного и неестественного зла; он… делая друзьями своими других людей с добровольной приятностью, уничтожает зависть, которая первой уничтожает обладающих ею; пресекает гнев, убийственные желания, ярость, обман, лукавство, негодование, жадность и все, что разделяет человека». Агапе делает способными любить с подлинной страстью. Можно было бы сказать, что агапе укрепляет вкус любви к эросу.
Любовь Божия творит нового человека, созданного по Его подобию. Отход от Бога, как напоминал я вначале, означал и убийство человека (S. Trigano, Le monothéisme est un humanisme, Paris 2000). Но недостаточно обобщенного возвращения божественного. Недостаточно пустой и сентиментальной религиозности или же простого деистического утверждения существования Бога. Нужен Бог-любовь, то есть Бог который есть Отец, если мы хотим, чтобы человек вновь стал сердцем и вершиной творения и истории. Это великий вызов, который призвано принять христианство сегодня. Если «Бог есть любовь», то и человек будет определяем любовью. Это гуманизм, исходящий от Бога иудео-христианского откровения: «История любви Божией к Израилю, в том факте, что Он дарует Тору, то есть открывает глаза Израилю на подлинную природу человека и указывает ему путь подлинного гуманизма» (Бенедикт XVI).
Неслучайно апостол Павел, хотя это и могло бы показаться необъективностью, подчеркивает, что последняя цель божественной любви – не в том, чтобы обратить человека к Творцу (апостол редко об этом говорит), и даже не завоевание свободы для себя. Цель любви состоит в том, чтобы «избранные Божии» положили свою жизнь на служение ближнему: «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу. Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал 5,13-15). В этом отрывке апостол уточняет, что цель любви – внимание к ближнему. Это основополагающий выбор, который верующий призван совершить по примеру Христа, отдавшего жизнь за других.
Любовь эта меняет сердце людей и делает их способными построить будущее соразмерное с замыслом Божиим. Поэтому христианскую историю можно было бы назвать историей Любви Божией, которая переплетается с жизнью людей, чтобы искупить и освятить ее. История эта началась с самого сотворения мира, она сама являет собой акт любви Божией. Антонио Розмини, известный итальянский богослов XIX века, одним из первых осознал и описал историю спасения как «историю любви», так называет свою книгу «Любовь между людьми рождается от Бога. Эдем был его родиной, и сестра-близнец – невинность. В самом сотворении прародителей рода человеческого чувствуется божественное установление любви: в ней появляются все причины, которые должны бы убедить людей». Розмини представляет семью как первое воплощение любви.
В нее вписана не только библейская история, но и история всего человеческого рода, с тех пор как Сам Бог, створив Адама, сказал: «не хорошо быть человеку одному». Адам был жив, он был с Богом, можно было бы сказать, что он не был так уж одинок. Однако недостаточно было одного «я» пред Богом, чтобы быть счастливым, лишь «мы» может предстоять пред Богом. Превознесение «я», ставшее своего рода новой ползущей диктатурой, приводит к раздроблению всяких форм сообществ. Поэтому первой жертвой индивидуализма становится семья. Она первое «мы», первый краеугольный камень, который может упасть в абсолютизме «я». А потому защита семьи – один из самый деликатных и срочных вызовов, на которые христианин призван ответить. В качестве семьи решается качество общества как Церкви и семьи народов.
Любовь Господа и Его учеников – и сегодня закваска, который входит в наши общества, побуждая нас признать их и восстановить святость Божию, присутствующую в каждом человеке, особенно в наиболее слабых. Это та любовь, которая исходит от Бога, и может преобразить все человечество в одну «семью».
Его Высокопреосвященство монс. Винченцо ПАЛЬЯ, председатель Папского совета по делам семьи
