Исаак Левитан: мечта благотворителя

«Порцию колбасы с ситным»

Сразу следует сказать: со всей очевидностью ясно, что если бы не благотворительность, то никакого Левитана не было бы.

То есть для нас его не было бы. Не было бы картин «Осенний дождь. Сокольники», «У омута», «Владимирка» и «Над вечным покоем». Да, был бы провинциальный ретушер или школьный учитель чистописания Исаак Ильич Левитан, писал бы на досуге милые пейзажики, но мы бы даже не догадывались о его существовании.

Но, к счастью, есть люди, у которых прекрасно получается делать добрые дела. И есть те, кто готов стать объектом благотворительности. Тоже талант, между прочим.

Великий пейзажист таким талантом обладал.

Левитан родился в 1860 году в еврейском местечке, в современной Литве. Денег в семье было мало. Учиться не на что. Сам читал книги, сам выучил языки, немецкий и французский.

Подвернулась возможность устроиться преподавателем языка, устроился, пойти переводчиком к французам на строительство железнодорожного моста, пошел. Старший сын Адольф устроился в Училище живописи, ваяния и зодчества, последовал за ним. Куда кривая вывезет, туда и ехал.

Исаак знал, что беден, но только в училище понял, насколько. Денег не было вообще ни на что. На еду, на одежду, на то, чтобы жить. Да, и жить было негде. Он дожидался, пока все уйдут и пристраивался в мастерской за мольбертами. Сторожа его там находили и выгоняли на улицу, он шел. Накручивал всю ночь круги перед училищем, чтоб не замерзнуть. Если удавалось проникнуть на чердак, то ночевал там барином – в тепле и лежа.

Мальчишку, а ему во время поступления было тринадцать, полюбили. Он оказался неожиданно талантлив и покладист. Бедность вообще покладиста.

Старались помочь, кто чем мог: медную денежку подарить, ластик карандаш стирать, сам карандаш, хлеба кусок. Все принималось с достоинством, не оскорбляющим, а возвышающим одновременно и дарителя и Левитана.

Михаил Нестеров писал: «Одетый донельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он терпеливо ждал, когда более удачливые товарищи, насытясь, расходились по классам; тогда и Левитан застенчиво подходил… чтобы попросить доброго старика (по другой версии, это была старушка. – А.М.) подождать старый долг… и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это был его обед и ужин».

А вот Константин Паустовский: «Левитан нашел в кармане тридцать копеек – подарок товарищей по Училищу живописи и ваяния, изредка собиравших ему на бедность, – и вошел в трактир. Машина звенела колокольцами и играла «На старой Калужской дороге». Мятый половой, пробегая мимо стойки, оскалился и громко сказал хозяину:

– Еврейчику порцию колбасы с ситным…

Левитан низко наклонил голову. Ему хотелось плакать и спать».

Мать умерла. Серьезно заболел отец. Все было плохо и держалось лишь на помощи товарищей, немногочисленных щедрых буфетчиков и училищного руководства. Начальство, видя, что парень и вправду силен, время от времени выделяло ему незначительную материальную помощь на приобретение холстов и красок, а затем обоих братьев вообще освободили от оплаты, «ввиду крайней бедности» и как «оказавших большие успехи в искусстве».

Ясно, что все это гораздо в большей степени относилось именно к Исааку. И успехи, и, как ни странно, бедность. Он ничего не просил, но, глядя на него, так и хотелось подойти и что-нибудь ему отдать.

Доходило до абсурда. Как-то раз, спустя многие годы, когда Исаак Ильич стал состоявшимся художником, к нему на этюдах подошла деревенская бабушка. Посмотрела, поохала и протянула пятак:

– Возьми, милый, купи себе хлебушка.

– Да что вы!

– Нешто я не вижу, вон как ты мучаешься.

«Мне было неловко, что у меня есть рубашка»

Умер отец, и жить стало еще тяжелее. Но зато Исаака взял в свой пейзажный класс его кумир, любимейший преподаватель Алексей Саврасов. Худенький, тихий, весь замкнутый себе юноша боготворил этого огромного, громкого, шумного, хамоватого, вечно навеселе мужика с бородой.

А Саврасов, в свою очередь, уважал в Левитане и талант живописца, и огромную волю, не меньшую, чем у самого Алексея Кондратьевича.

И в 1876 году – очередное признание и одновременно с ним очередная финансовая помощь. Шестнадцатилетний студент получает малую серебряную медаль и поощрительную премию в размере 220 рублей «для возможности продолжить занятия».

Но вскоре после этого выходит знаменитый указ Александра Второго, запрещающий евреям жить в Москве. Учеба прерывается, вместо Мясницкой – подмосковная Балашиха, жить снова не на что. Впрочем, на помощь приходит совет преподавателей училища. Левитана зачисляют на персональную стипендию генерал-губернатора Москвы князя Владимира Андреевича Долгорукова.

Художник Коровин вспоминал лето 1879 года: «Ложась спать, Левитан не снял синюю суконную курточку, застегнутую до горла. Я видел, что у него не было рубашки. Я снял шерстяную блузу, и мне было неловко, что у меня есть рубашка».

Впрочем, постепенно совершенствуется мастерство и формируется известность. Исаак Ильич зарабатывает на себя и семейство (состоящее из брата и сестры, которых, разумеется, так же прогнали из Москвы) написанием и продажей натюрмортов. У него появляется какое-то имя.

Впрочем, училище до сих пор не окончено, а очередная стипендия, предназначенная для поездки по Волге, уходит частью на лечение сестры Терезы, частью на проживание вместе с этой сестрой в подмосковном Останкино.

Только в возрасте 25 лет Левитан получит диплом «внеклассного художника». То есть, фактически, не художника, а учителя чистописания.

Подвел, как ни странно, Саврасов. Увидев дипломную работу своего любимого ученика, он написал на тыльной стороне: «Большая серебряная медаль». Но к тому моменту Алексей Кондратьевич со своими запоями, грубостью и хулиганскими выходками, окончательно надоел преподавателям училища.

Не то, чтобы сами они были чересчур чопорными, просто в сравнении с Саврасовым чопорным показался бы любой записной хулиган. Лишая Левитана звания художника, они просто мстили таким образом старому бузотеру, ставили его на место.

К счастью, к тому моменту Исаак Ильич сдружился с молодым художником Николаем Павловичем Чеховым, а через него и с начинающим писателем Антоном Павловичем. Тот собирался вместе со своим обширным семейством провести лето в подмосковном Бабкине.

Разумеется, сразу возникла идея – протянуть руку помощи Левитану, каким-то образом тоже пристроить его. Антон Павлович пишет художнику: «В самом Бабкине едва ли удобно тебя устраивать, мы сами гости. Ты поселишься в ближайшей деревушке. Будем каждый день вместе. Подумай и укладывай свои сейфы и несессеры».

Левитан был щеголь, и огромную часть заработанного тратил на одежду и аксессуары. Антон Павлович не мог себе позволить не съязвить на этот счет.

«Ближайшей деревушкой» оказалась Максимовка, расположенная через реку, менее чем в километре. Чехов писал: «Утром ставлю вершу и слышу глас: «Крокодил!» Гляжу и вижу на том берегу Левитана».

На протяжении трех лет молодые приятели проводили лето вместе. Со временем Левитану даже удалось переместиться в само Бабкино. Правда, в бывший курятник, но это не слишком его огорчало.

Чехов прикрепил к его дверям собственноручно изготовленную вывеску: «Ссудная касса купца Левитана».

Рано утром, как правило, пил чай и шел писать свои пейзажи. Один из бабкинских гостей сложил в честь живописца четверостишие:

А вот и флигель Левитана,
Художник милый здесь живет,
Встает он очень-очень рано,
И, вставши, тотчас чай он пьет.

А затем присоединялся ко всеобщим шалостям. И он, и Чеховы очень любили всяческие розыгрыши и мистификации: «Однажды представление назначили в поле на Истре. Антон Павлович и Левитан вымазали лица сажей, надели чалмы и бухарские халаты из кладовой Киселевых. Антон Павлович учился ходить бедуином, и уже все вокруг покатывалось от хохота… Киселевы держали ослика. На нем выехал верхом Левитан.

И ни малейшего намека на то, что Левитан в этой компании живет на правах бедного родственника. Ни со стороны Чеховых, ни, что очень важно, со стороны самого Левитана.

Коллективный проект «Левитан»

Признание все же пришло. Он теперь сам руководит пейзажным классом, правда, не в Училище живописи, ваяния и зодчества, из которого его с таким позором выпустили без приличного диплома, а в Училище изящных искусств Анатолия Оттовича Гунста. Не настолько престижно, но тоже неплохо. Много путешествует – Крым, Волга, Франция, Италия. Прибивается к Товариществу передвижников.

Левитан, казалось бы, уверенно встает на ноги. Он выставляется, о нем пишут журналы, его пейзажи дороги, их покупает Третьяков.

Но при этом он патологически непрактичен. Не откладывает деньги, тратит их на шляпы и брелоки. Принципиально не берется за портреты – золотое дно всех живописцев. Да и пейзажи пишет совершенно не «коммерческие».

Обыватель любил вешать у себя на стенах толстую корову, пасущуюся среди ярко-зеленой травы, да чтобы стог ярко-желтого сена, да пару счастливых влюбленных под стогом.

В результате Левитан постоянно бедствует и постоянно принимает чью-то помощь. Взрослый, состоявшийся, знаменитость из первого ряда.

И как раз эта постоянная готовность помощь получать позволяет ему быть щеголеватым (между прочим, очень важно для художника), а главное, не иметь случайных, проходных работ.

Все его пейзажи самоценны и уникальны. Он их не тиражировал, как тот же Алексей Саврасов своих «Грачей».

Все это невозможно было бы без меценатов и дарителей, постоянно попадавшихся на его жизненном пути.

На протяжении всей жизни Левитану кто-то помогал то приятели-студенты, то Владимир Гиляровский, то кто-нибудь из Морозовых. Он всю жизнь был неустроен, пользовался чьей-то помощью.

А в результате появилось великое явление русской культуры под названием пейзажист Исаак Левитан, которого, скорее всего, не было бы, если бы ему постоянно не протягивали руку помощи. Устроился бы в какое-нибудь фотоателье ретушером, неплохо зарабатывал бы, и никаких пейзажей в Третьяковке сейчас не было бы.

Но благодаря душевной щедрости тех людей, с которыми его сталкивала судьба, наше наследие обогатилось всеми этими работами. Фактически Левитан – коллективный проект.

Снова помощь

В 1891 году Исаак Ильич принимает приглашение книготорговца Николая Панафидина пожить в его имении в Тверской губернии. А на следующий год он снова вынужден уехать из Москвы не по своей воле, а как «как лицо иудейского вероисповедания» (при том, что его отношение к иудаизму до сих пор под огромным вопросом). Но в скором времени он смог вернуться. Ему это позволили «в виде исключения», покровители художника теперь сидели высоко, были способны оказать и такую помощь.

Между тем, практика жить у кого-то в гостях сделалась постоянной. Она переросла в потребность, и не только в материальную.

Исаак Ильч мог зарабатывать пейзажами, во всяком случае, на комнату ему хватало бы, и на квартиру, впрочем, тоже. Но таким образом он получал заботу и душевное тепло, в которых, будучи человеком одиноким, испытывал огромную потребность.

Да и проблемы со здоровьем требовали постоянного присутствия кого-нибудь из неравнодушных людей – у него был врожденный порок сердца.

Последние годы жизни Исаак Ильич живет у Сергея Морозова, летом – в подмосковном Успенском, а зимой на московской квартире недалеко от Покровки. Морозов, сам неравнодушный к живописи, брал у него уроки мастерства и в любое время с радостью предоставлял приют Исааку Ильичу.

Между тем, со здоровьем становилось все хуже. Чехов писал в 1897 году: «Выслушивал Левитана. Дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук слышится пф-тук».

В морозовской квартире у Покровки, в 1900 году художник и скончался.