Инклюзивное образование: надо дать детям шанс

Это не выступление против коррекционных школ. Это еще одно заявление о том, что многие их ученики способны получать образование в школах обычных, вместе с обычными детьми.

Более того, инклюзивное образование полезно и для тех, и для других: все они будут, прежде всего, учиться жить вместе и преодолевать дурную традицию изоляции особых людей от общества. Вот что говорит заместитель председателя общественной организации инвалидов «Даун Центр» и представитель Санкт-Петербургской коалиции «За образование для всех» Виктор Лагун:

– Под термином «инклюзивное образование» разные специалисты понимают разное. На одной из конференций я услышал доклад, в котором анализировались 70 определений инклюзивного образования. Среди них, на мой взгляд, не оказалось ни одного точного – то есть такого, в котором содержится руководство к действию. Инклюзивное образование – это обучение ребенка с особыми потребностями в обычной общеобразовательной школе, которая находится в шаговой доступности от места его проживания, при этом учитываются индивидуальные особенности этого ребенка.

То есть не особый ребенок загоняется в рамки образовательного стандарта, а после проведения диагностики состояния ребенка на момент его прихода в школу, учителя работают с ним, отталкиваясь от его уровня. Такой опыт хорошо известен и в других странах, и у нас. В Москве есть такие примеры. Очень приятно, что в небольших городах России родителям проще найти контакт с местной администрацией, которая оказывает помощь, и этот подход развивается. И дети, которые так обучаются, показывают положительную динамику, что для нас является самым важным.

В Санкт-Петербурге мы встречаемся с рядом ограничений. С одной стороны, в начале этого года специалистами и общественностью проводилось обсуждение Концепции образования детей с особыми возможностями. Этот документ выдержал три редакции, и наша организация принимала участие в обсуждениях, какие-то наши замечания вошли в него. С другой стороны, характерной особенностью этого документа является следующее: изначально он назывался Концепцией инклюзивного образования детей с особыми возможностями в Санкт-Петербурге, и его готовили три специалиста, представляющие коррекционные школы – естественно, они написали так, что пришлось переделывать. В последней редакции этот документ уже утвержден, но слово «инклюзивное» из его названия убрано.

Одна из причин: учителя не хотят брать на себя дополнительную работу и дополнительную ответственность за ту же зарплату. Их можно в этом понять. Но как отец особого ребенка, я эту ситуацию не принимаю. Все люди имеют свои особенности, в том числе и те, у которых нет справки об инвалидности. Но и особенности наших детей можно учесть, тем более, что методики разработаны и апробированы.

Комитет по образованию заявляет, что образование особых детей является одним из приоритетных направлений, и некоторые школы откликаются на это, публикуют на своих интернет-сайтах заявления о том, что давать в одном классе разным ученикам разные задания в зависимости от их возможностей – это искусство учителя. Сейчас даже положение о тьюторах, то есть сопровождающих, прописано, и тьюторов уже принимают в школы, они работают с детьми.

Но когда начинаешь читать руководящие документы Комитета по образованию, обнаруживается интересная вещь: субсидии школам, которые берутся вводить у себя инклюзивное образование, даются только для обучения детей с нарушениями зрения и слуха, с детским церебральным параличом и с условием, что у этих детей полностью сохранный интеллект.

То есть детей разделили на «чистых» и «нечистых» – одним можно учиться в обычной школе, другим нельзя. Дети с отставанием в развитии, с отставанием в скорости восприятия материала – не обязательно даже инвалиды – тоже нуждаются в обучении в обычной школе. А нынешнее положение лично я рассматриваю, как оскорбление. Мы теперь примем ответные меры.

– Но ведь все-таки какое-то разграничение нужно? Есть ведь дети, действительно неспособные к обучению в обычной школе.
– В. Л.: Согласен. И я не враг своему ребенку. Я не хочу, чтобы мой ребенок попадал в агрессивную среду. С другой стороны, моя дочь действительно отстает в развитии – она имеет генетическую аномалию, синдром Дауна. Первые мои трое детей уже взрослые, окончили аспирантуру. Так что мы с супругой знаем, как воспитать нормального члена общества. И теперь мы, представители организации «Даун Центр», заявляем: нельзя всех детей с одним диагнозом равнять под одну гребенку.

Надо дать детям шанс. Потому, что диапазон состояния развития детей, которые обладают, например, таким диагнозом, очень широк. Есть дети с практически сохранным интеллектом – приблизительно два процента из этого контингента, есть дети с 70-процентной сохранностью. Почему в Польше такие дети учатся в обычных школах, а у нас им надо запрещать? Причем запрещают, не видя ребенка – вот что особенно печально.

Вот моей дочери семь лет. Она читает по слогам. Нельзя сказать, что бегло, нельзя сказать, что она это очень любит, но читает. Она знает русский и латинский алфавиты по-русски считает до 100, по-английски до 20. И вот вопрос. Органы, распределяющие места для образования особых детей, дали мне направление, и я пошел в эту школу, поговорил с директором, с завучем, с преподавателем, был даже на уроке – оказалось, что по программе этой школы в первом классе они проходят пять букв и знакомятся с пятью расцветками. А моя дочь в пять лет уже отчетливо различала 30 расцветок. Вот как можно ребенка отдавать в среду, которая приведет его к деградации? Это коррекционная школа.

В законодательстве Санкт-Петербурга до 2010-го года была статья, которая позволяла за государственный счет нанимать сопровождающего для такого ребенка в обычной школе. Но за семь лет ее существования ни один родитель этой нормой не воспользовался. Скорее всего, люди просто о ней не знали – родители не читают местные законы. А те, кто читает, не верят, что это возможно реализовать.

Мы побывали за границей, где инклюзивный подход в школах, детских садах уже свыше 30 лет развивается, и теперь нас никто не может убедить, что это неправильно, что ребенок не потянет. Я просто видел, как это происходит на практике.

Вот, например, в английской школе я видел, как девочке с синдромом Дауна помогали старшие школьники. И мне стыдно за свою страну – ведь для того, чтобы это организовать, миллиарды долларов не нужны, не нужно и какое-то специальное оборудование, надо просто быть людьми.

Сейчас я занимаюсь тем, что хожу по школам и разговариваю с директорами. Мы нашли школу, в которую нас берут, но она находится в Московском районе. А в Калининском районе, где мы проживаем, такой школы не нашлось. И я молодой и пока еще здоровый человек, трачу время на получение государственной услуги, которая должна предоставляться и так. Я научный сотрудник, а у меня количество публикаций сокращается потому, что я трачу время не на свою работу, а на всякие письма, визиты, конференции, на борьбу с медико-социальной экспертизой, которая отказывает нашим детям в инвалидности…

– Вы сказали, что родители не знали о законодательной норме, касающейся их детей. Но это касается не только юридических вопросов. У нас обычные граждане имеют мало информации, в том числе и о медицинских проблемах инвалидов. Когда люди сталкиваются с проблемой, они, порой, вообще не знают, куда обращаться. И обычные поликлиники здесь мало помогают. Вы сами до того, как родилась ваша дочь, много ли знали о синдроме Дауна?
– В. Л.: Не сочтите за саморекламу, но в отличие от подавляющего большинства родителей, которые входят в нашу организацию, я имел опыт общения с людьми с синдромом Дауна и до рождения моей дочери. Когда я учился в начальной школе, в моем подъезде жил парень с этим генетическим отклонением – я был во втором классе, а ему было 18 лет. Он нигде не учился, мы с ним играли на детской площадке. Но он более-менее разговаривал, понимал обращенную к нему речь.

Позже, уже в школе со мной училась девочка, у которой была мозаичная форма синдрома Дауна – выглядела она обычно и хорошо разговаривала, но учиться ей было трудно, и она была освобождена от физкультуры и от сдачи экзаменов. А когда я учился в университете, наш факультет находился на той же улице, что и ПНИ №1. И каждый день я стоял на автобусной остановке около ограды, к которой подходили обитатели ПНИ в одинаковых серых робах и просили у прохожих окурки.

Мы с приятелем подходили к охраннику и спрашивали, почему люди не могут пойти в магазин и купить себе папиросы. «Почему вы их не пускаете? Это же наши граждане?» В ответ мы слышали непристойные выражения и угрозы физической расправы. Так что я был немного знаком с этой проблемой. И то, что вы говорите о недостатке информации, в том числе и в медицинских учреждениях – это правда.

Сейчас есть интернет, мы, члены «Даун Центра», ежедневно получаем огромное количество материалов, но мы делаем не свою работу. Мы предложили поделиться информацией с психолого-медико-педагогической комиссией (ПМПК), которая распределяет особых детей по учебным заведениям. Я лично предложил им: «Давайте, я вам курс лекций прочитаю». Я научный работник, если бы кто-то принес мне материал по моей теме, я бы ему в ноги поклонился – пускай даже материал и дурацкий будет, но он заставляет задуматься, по-другому взглянуть на тему. А в ПМПК нам сказали: «Нет, не надо, мы сами…».

И вот академик Андрей Воробьев заявляет о своем определении, что такое человек: человек – это 46 хромосом. Это было в 2007-м году. И, таким образом, формируется общественное мнение. Недавно по телевидению была передача «Люблю. Не могу!», куда пригласили маму с ребенком с синдромом Дауна – так ведущая Мария Аронова стала «поливать» наших детей: дескать, они асоциальны, агрессивны.

Ребенок от долгого сидения в студии бросил карандаш, ведущая говорит: «Вот он бросил карандаш, а завтра бросит нож». Это клевета. Или вот еще я слышал высказывание, что особый ребенок – это кандалы для родителей. К чему я это рассказываю? К тому, что кроме возмущенных подобными высказываниями людей со здоровым взглядом на вещи, появились и другие люди, которые заявляют: «А что вы, родители, тут раскричались? Ваш ребенок никогда не отдаст государству тех денег, которые вы требуете в него вкладывать».

Так что в сознание людей внедряется мысль, что лучше эти деньги отдать здоровым детям, вырастить солдат или тех, кто обслуживает нефтяную трубу… А особые люди не нужны. Можно вспомнить о том, как в конце 1930-х годов в Германии людей с отклонениями уничтожали. Очевидная параллель. Это фашистская идеология. И я вполне допускаю, что все эти статьи, передачи – заказные. Кто-то заинтересован в том, чтобы количество инвалидов в стране сократилось таким способом. Зато хорошо работают некоммерческие организации в разных городах, они реально помогают людям.

– Вы изначально собирались давать вашей дочери обычное школьное образование?
– В. Л.: Мы стараемся относиться к нашей дочери, как к обычному ребенку. Она ходила в детский сад с обычными детьми и дальше обучаться она должна только с обычными детьми. Это наша принципиальная позиция. Такой ребенок развивается, когда он копирует образцы поведения. Он видит, как действуют обычные дети, и старается повторять. Если он не будет видеть этих образцов, если он будет обучаться в так называемой коррекционной школе, он остановится в своем развитии.

– Какой для такого ребенка может быть образовательный план?
– В. Л.: Индивидуальный. В три года ребенок идет в детский сад. Сейчас, слава Богу, есть программа поддержки, есть доплаты детским садам, которые берут особых детей. И дальше это вопрос профессионализма работников учебного заведения. Мы имеем опыт составления индивидуального плана. В чем суть такого плана: находясь в рамках обычной образовательной программы, мы составляем более легкую форму обучения на первоначальных этапах – задание ребенку даем чуть-чуть поменьше, а время на его выполнение – чуть-чуть побольше. И имеем возможность оставаться с преподавателем после уроков.

– Но ведь для учителей это действительно серьезная дополнительная нагрузка. Кто будет оплачивать их труд?
– В. Л: Есть ряд механизмов оплаты, некоторые из них уже реализованы нашими коллегами. Родительская организация детей с нарушениями слуха поступает так: они обращаются в Комитет по социальной политике, получают субсидию, на эти деньги нанимают сурдологов, которые работают с детьми. Есть другой вариант – для детей с ДЦП. В штат школы включается тьютор – школа изыскивает возможность оплачивать эту ставку.

Мы продвигаем третий путь: государство выделяет на обычного школьника определенную сумму. Сумма, выделяемая на детей, обучающихся в коррекционных школах, больше. Идея такая: если считается, что мой ребенок должен идти в коррекционную школу, а он идет в обычную, то переведите эти деньги в ту школу, в которую он ходит. Ведь эти деньги из бюджета уже выделены. Вот в Киеве, в школе, куда берут особых детей, учитель, если у него в классе такой ребенок, получает дополнительно 40% оклада. И самой школе еще дают 25% ставки логопеда. А у нас логопедов и психологов сократили в школах в первую очередь.