«Если убедим Думу принять наши поправки, осенью будем жить в другой реальности»

Среди поправок в Гражданский кодекс, внесенных в начале апреля в Государственную думу, есть и предложения Центра лечебной педагогики, которые предусматривают защиту людей с ограниченной дееспособностью. Об их необходимости Милосердию.ру рассказал председатель Правления Центра лечебной педагогики Роман ДИМЕНШТЕЙН:

— Роман Павлович, сегодня наш закон совсем не защищает права людей с ограниченной дееспособностью?
— Формально считается, что защищает, но предусматривает для этой защиты только один правовой статус – недееспособность. Полную! И психиатрам с психологами, которые проводят экспертизу дееспособности человека, и судьям, которые выносят решение на основании этого экспертного заключения, приходится выбирать между полной дееспособностью и полной недееспособностью. Третьего не дано – таков сегодня наш Гражданский кодекс! Это все равно как если бы диагноз соматического заболевания ставился лишь для того, чтобы выяснить, нужно или нет больному принимать аспирин, а другие варианты лечения даже бы не рассматривались. Абсурд? Вот этот абсурд постоянно происходит в наших судах, когда выносится вердикт о недееспособности человека с незначительными ментальными нарушениями.

Начинается он в психиатрической больнице, где проходит экспертиза. Вместо детального заключения, в котором подробно описано, в каких именно сферах жизни дееспособность человека в его же интересах целесообразно ограничить, а когда он может действовать самостоятельно, медики констатируют полную недееспособность. Потому что детальное заключение судьям не нужно – при нынешнем законодательстве они все равно не смогут вынести решения, соответствующего этому заключению. И сотни тысяч людей в результате решения суда оказываются исключенными из правовой и социальной жизни. А ведь у многих из них жизнь до этого как-то развивалась – они учились, осваивали специальности, некоторые даже на работу успели устроиться. Эти достижения в одночасье сгорают – все наши многолетние усилия по социализации человека после достижения им совершеннолетия обрушиваются.

— И он попадает в интернат?
— Если человек остался без поддержки семьи и не нет опекуна – физического лица, так и происходит. Но я даже говорю не о том, что есть недобросовестные опекуны, которые совершенно не учитывают интересов подопечного (и, кстати, когда опекуном является интернат, обычно именно так и бывает). Даже самый добросовестный опекун не может преодолеть ограничения той ситуации, в которую попадает его подопечный в результате решения суда – лишения большинства прав. Кроме того, все мы смертны, никто не застрахован от болезней и несчастных случаев. Случается что-то с опекуном – умирает он или по состоянию здоровья не может продолжать опекать подопечного, и если нового опекуна найти не удается (многим ли легко взять на себя такую ответственность?), человека помещают в интернат. На этом нормальное развитие жизни завершается. Наступает другая жизнь, зачастую ужасная. Жизнь за колючей проволокой, с непонятным режимом, огромным количеством ограничений.

— В интернатах, наверное, очень низкая продолжительность жизни?
— Не знаю. Думаю, что и статистики такой нет, почему-то она никому в этой сфере не нужна. Но ведь долголетие не единственный показатель (даже некоторые великие умирали совсем молодыми). Есть еще качество жизни, и вот оно в наших специализированных учреждениях для инвалидов не выдерживает никакой критики. Люди там не живут, а влачат существование. Пусть даже в тепле и сытости (хотя, конечно, бытовые условия и кормежка далеко не идеальны), но назвать это жизнью трудно. Они лишаются возможности социальной реализации: работать, жить насыщенной жизнью! Мы в самом начале нашей деятельности открыли при центре мастерские, которые сейчас замечательно расцвели в 21-м московском технологическом колледже. Всем рекомендую туда съездить и посмотреть, как работают повзрослевшие наши ребята. Многие их работы – керамические, швейные, полиграфические – продаются не только на благотворительных ярмарках, но и в художественных салонах. Продаются на общих условиях, то есть это не какой-то благотворительный жест салонов. Вот и представьте, что если мы ничего не изменим в нашем законодательстве, некоторые из них через несколько лет окажутся в интернатах, где никому дела не будет до их умений и способностей.

— Обязательно ли им в 18 лет проходить экспертизу? Например, в тех случаях, когда человек живет в семье, разве не вправе родители отказаться от такой экспертизы?
— Естественно, если ребенок живет с родителями, органы опеки могут и не знать, что в этой семье у ребенка есть определенные ментальные нарушения. Родители не обязаны им докладывать, и никто не может принудить человека проходить экспертизу на предмет дееспособности – он же не преступник, и это не принудительная судебно-психиатрическая экспертиза. Но родители, воспитывающие такого ребенка, лучше кого-либо понимают, что в ряде случаев он из-за своей излишней доверчивости может стать жертвой мошенников. Причина этой доверчивости не отсутствие жизненного опыта, а именно ментальные нарушения. Человек абсолютно адекватен по отношению к происходящему, может учиться, работать, но беспомощен в решении каких-то имущественных вопросов. Поэтому велика вероятность, что кто-то сможет втереться к нему в доверие (а у искушенных мошенников чутье на таких простодушных людей) и нанесет ему и его семье серьезный финансовый ущерб. И юридически к нему не придерешься – ведь человек добровольно совершил сделку, хотя и не понимал ее последствий. Ограничение дееспособности нужно в том числе для того, чтобы уберечь человека от мошенников. Должна быть возможность указать, что при крупных финансовых сделках с его стороны необходимо согласие конкретного доверенного лица – попечителя. Формально это небольшое ограничение в правах, а по сути – помощь. И законодательство многих стран такую помощь, то есть признание человека частично дееспособным, предусматривает. Наше – нет. В результате сотни тысяч людей с умеренными ментальными нарушениями признаются полностью недееспособными. Чаще всего в этом нет никакого злого умысла, просто статус «недееспособный» рассматривается как форма защиты, а никакая другая форма защиты законом не предусмотрена. Этих юридических нюансов многие родители, лишающие своих детей «дееспособности», поначалу не знают, зато понимают, в какие истории может влипнуть их ребенок из-за своей доверчивости. Поэтому были случаи, когда они, не проконсультировавшись предварительно с юристами, обращались за помощью в органы опеки, а потом их ребенка признавали недееспособным. Это действительно мера защиты, но в большинстве случаев она избыточна, абсолютно не адекватна состоянию человека.

— А какие меры защиты предусмотрены в других странах?
— Есть разные модели. Например, в Эстонии вообще нет понятия «недееспособность». В каждом конкретном случае суд на основании заключения экспертов определяет, в каких сферах человек дееспособен, а в каких ему для решения вопросов нужны помощники. Очень прогрессивная модель! В Германии и Франции, насколько мне известно, используют промежуточные статусы ограниченной дееспособности. Например, человеку дают право участвовать в сделках, которые однозначно приведут к его пользе. Во всех ситуациях, насколько возможно, ориентируются именно на его мнение и предпочтения (у нас в законе в большинстве жизненных ситуаций не предусмотрено, что опекуны должны считаться с мнением подопечных, и они, как правило, не считаются). Человек живет обычной жизнью, а ограничен только в том, в чем может повредить себе или окружающим. Кроме того, у него может быть несколько опекунов, то есть он не рискует в одночасье остаться без опеки.
Мы в своих поправках и предлагаем внести нормы об учете интересов подопечного и о возможности иметь несколько опекунов. Причем очень важно, чтобы один из опекунов был и вне того места, где подопечный получает услуги. У нас же обычно интернат (учреждение социального обслуживания) является единственным опекуном. Дело даже не в том, что систему интернатов надо менять – это очевидно. Но если, допустим, в обозримом будущем появятся хорошие интернаты или пансионы, в которых люди будут жить по-человечески, иметь интересный досуг, возможности для творческой реализации, эти учреждения все равно не должны быть единственными опекунами. Иначе они быстро деградируют. Нежизнеспособны системы, в которых совпадают заказчик социальных услуг и их поставщик — в такой ситуации невозможно обеспечить контроль качества предоставляемых услуг. Вполне допустимо, чтобы интернат был одним из опекунов, но при условии, что вне его стен есть физические или юридические лица со своей долей ответственности за подопечного: один опекун, например, помогает подопечному решать финансовые вопросы, другой контролирует его образование и т.д.

— Реальны ли такие изменения в России в обозримом будущем?
— Поскольку я не реалист, меня об этом спрашивать бессмысленно. Вся наша жизнь убеждает меня в том, что надеяться можно только на чудо – другой реальности я не понимаю. Если все люди, осознающие важность проблемы, помолятся (кто как умеет), чтобы она решилась, уже осенью ситуация изменится. Сейчас она очень бурно развивается: по инициативе известного петербургского адвоката Дмитрия Бартенева в Конституционном суде рассматривается заявление о том, что отсутствие промежуточных статусов между дееспособностью и недееспособностью противоречит конкретным положениям нашей Конституции. В обсуждении приняли участие представители разных государственных инстанций, одни соглашались с истцом, другие настаивали, что никаких противоречий нет. Сейчас все с нетерпением ждут, какое же решение примет Конституционный суд.

В начале апреля Дмитрий Медведев (тогда еще Президент) внес на рассмотрение в Думу проект изменений к Гражданскому кодексу. Между тем, юристы нашего Центра разработали поправки в Гражданский кодекс, касающиеся дееспособности, опеки и попечительства, которые были одобрены Общественной палатой и после первого чтения внесены в Думу на рассмотрение рядом депутатов и сенаторов, в том числе председателем Совета федерации Валентиной Матвиенко. Но не все поправки, которые вносятся между первым и вторым чтением, рассматриваются, а из тех, которые рассматриваются, не все принимаются. В нашу пользу то, что в мае Россия ратифицировала Конвенцию ООН о правах инвалидов, которая как раз требует, чтобы меры поддержки/ограничения дееспособности соответствовали реальной потребности в этом гражданина, а модели опеки позволяли таким людям организовывать свою жизнь в соответствии со своей волей и предпочтениями в обычных местах проживания, избежать сложившейся практики помещения их в интернат, для остающихся же в интернатах – реально повысить качество жизни. Конечно, измениться также должны и Закон об опеке и попечительстве, и Семейный кодекс, но сейчас все упирается именно в Гражданский кодекс. Если нам удастся убедить законодателей в важности наших поправок, уже осенью мы будем жить в другой реальности.