К сожалению, я никогда не видела Николая Караченцова на сцене. Для меня он был киноактером, и к тому же одним из любимых. С детства – «Собака на сене», Ури, «Человек с бульвара Капуцинов», «Благочестивая Марта», «Юнона и Авось» и многое-многое другое, с 60-х и до 2005 года.
И вот – беда: авария, непристегнутый ремень. Человек, бывший таким живым, прыгучим, певучим, смелым, долгое время был между жизнью и смертью, и потом он уже никогда не был прежним. Целых тринадцать лет было прожито в мучительном состоянии. «Нам свежесть чувств и мысли простоту Терять не то ль, что живописцу – зренье, или актеру – голос иль движенье, а женщине прекрасной красоту?»
Актер, потерявший и голос, и движенье. Публичный человек, который столько лет радовал собой огромное количество людей – надо сказать, и продолжает, потому что фильмы долговечнее, чем их создатели – вдруг оказался в беспомощности, как может оказаться любой из нас. Немой, прикованный к инвалидному креслу, с бесконечно грустными глазами, непоправимо постаревший.
И мы увидели его – таким тоже. Сколько неприкрытого страха в интернет-комментариях под фотографиями или материалами про «другого» Караченцова, сколько ужаса перед новой реальностью, сколько предательства, маскирующегося под милосердие.
«Зачем такая жизнь? Лучше бы он умер!»
«Зачем это показывать? Ведь как актер он умер!»
«Бедный, его мучают показами на публике, не могу на это смотреть!»
Такими словами полон интернет, и найти их можно без труда.
Первый, второй год, третий… Пятый… Как, он еще жив? Где он, как он? Интернет показывает всё те же фотографии, в материалах пишут, что никакого прогресса.
Шесть, семь, десять лет. Мы живем, ходим, иногда вбиваем его имя в поисковую строку. Кто-то молится. Ясно уже, что никогда, никогда не будет прежнего Караченцева. Все эти годы его жизнь была скрыта от посторонних глаз. Какой она была – знают только самые близкие, ведь даже в интервью всего не расскажешь.
В позапрошлом году мы были в небольшом курортном городке Святой Влас (Болгария). Пошли в местную церковь. Всё там было диковинным, и особенно – два ряда роскошных мягких кресел с подлокотниками, стоявших у западной стены. Жарко, стоять трудно. Я сфотографировала кресла на память: диковинка, надо показать москвичам. Шла служба, совсем не такая, как наша – другое пение, другие сокращения. Началось причастие. Я увидела, как несколько человек помогают мужчине в голубой рубахе дойти до Чаши.
Мужчина опирался на костыли, шел сам, справа и слева его поддерживали женщины. Они улыбались. Священник с Чашей, болгарин о. Петр, сделал несколько шагов навстречу. Отчего-то вокруг этого человека в голубой рубашке было такое ликование, такая радость, столько любви, что сердце стороннего человека – мое сердце – прыгало от счастья.
После службы раздавали антидор (это такой освященный хлеб). О. Петр обнял человека на костылях и его жену. Человек в ответ что-то не то промычал, не то прорычал. Когда он повернулся и пошел к своему месту, оказалось, что это Николай Караченцов. И это место, кресло, на котором он сидел, я, оказывается, только что фотографировала.
Я оказалась в странном положении: очень хотелось иметь у себя такое фото, но, получается, что его нельзя публиковать – чем я лучше папарацци? Тогда я подошла к Людмиле Поргиной и сказала: простите, я случайно сфотографировала Николая Петровича, я не обратила внимания на него, снимала интерьер. Если вы скажете стереть – я сотру и перефотографирую заново. Разрешила оставить. Теперь я смотрю на то фото и вспоминаю тот драгоценный день.
Это было то, что называют «и в горе и в радости». Я смотрела на то, с какой нежностью и как часто он целовал ее руки, как она гладила его по голове. И в который раз думала о безусловной ценности человеческой жизни. Любой. Когда жизнь приобретает какое-то новое качество – навсегда перестает быть прежней – она зачем-то длится. Какой это урок.
Жизнь Николая Караченцова оставалась ценной без всяких «лучше бы он тогда умер на месте». Жена и любящие люди не отпустили его в смерть. Для меня вот этот, другой Караченцов тогда оказался совершенным образом страдания Христова и присутствия жизни как таковой. Эта встреча очень придала сил.
Может статься, когда-то и нас любящие люди не отдадут смерти. А кого-то и мы не отдадим. Я вспомнила, сколько раз на моей памяти слова «не хочу быть в тягость близким» входили в противоречие с «только бы он был жив, какой угодно».
Наверное, смысл последних тринадцати лет жизни Николая Петровича Караченцова – помимо очевидных и скрытых от нас – в молчаливом свидетельстве, в обучении терпению, любви, бытию. Сейчас закончен его земной путь, и больше нет тесной клетки болезней. Николай Петрович претерпел до конца все, что ему выпало. Легко помнить его молодым, подвижным, искрящимся. Трудно вспоминать его обездвиженным и лишенным речи. И это – одна жизнь, целая жизнь.
Жена Николая Караченцева Людмила Поргина: «Люди, держите удар»
