Волонтеров петербургских общественных организаций пригласили в ток-шоу «Пусть говорят». Получилось то, что должно было получиться. Передача еще не вышла, но волонтеры вышли с самой записи с ощущением, что их обманули. Тогда они написали письмо руководству Первого канала с требованием сатисфакции, а именно – другой, хорошей передачи. На Первом это письмо пока что никак не прокомментировали, будет ли ответ – непонятно, но скандал уже есть, не дошедшую до эфира программу пламенно проклинают и напоминают про грабли.
|
Отдельно взятая, страна едва жива. А. Кушнер. |
Так хочется верить
Требования общественников можно разделять («святое дело делают»), можно не разделять («знали куда шли»), можно говорить, что ультимативный тон и аргументация ab hominem не способствуют успеху предприятия, а можно говорить, что, напротив, только они и способствуют, – в личном опыте найдется и подтверждение, и опровержение любому из тезисов. В актуальности программы о проблемах интернатов для детей с умственной отсталостью нет сомнения (эти глухие гетто – одна из самых горячих точек на карте социальной жизни страны),
но точно так же нет сомнения в том, что правда этого сюжета «где-то посередине», – а тусклую серединную правду не любит никто, ни героические подвижники, ни преступно бездеятельные чиновники. Скорее всего, тема будет подхвачена, как все жареное, и, может быть, на каком-то из каналов действительно состоится этот разговор, в котором эксперты смогут спокойно, внятно и аргументировано артикулировать эту проблему, а их оппоненты смогут так же внятно возразить или даже, почему бы и нет, с невыразимой досадой, поджав губы – согласиться. Очень редко, но случается. Правда, уже очевидно, что если беседа и состоится, то не в золотоносном прайм-тайме – и явно не в формате ток-шоу, которое живет по совсем иным законам, неизменно предпочитая поиску истины драматургию схватки характеров и конфликта нравов.
Всем хочется верить, что общественности удастся, при посредстве эфирных волн, достучаться до государственных небес, и что-то важное сдвинется в нашей туповатой и вороватой системе призрения и попечительства, например, причины высокой смертности в интернате под Астраханью все-таки будут расследованы, в интернатах перестанут зажимать памперсы, а дети с прогрессирующей дистрофией наберут вес, – да кому ж не хочется? Проблема в другом: такой содержательный и взвешенный разговор представляется все менее возможным. И не только потому, что все стороны пристрастны по определению (сам материал генерирует такую боль, с одной стороны, и с другой – такой ужас запустения, – что беспристрастность невозможна). Но сейчас идет другая драма: поиск оптимальной интонации для диалога нашей все более праведной общественности и все более виноватого государства. И случится ли этот диалог или торжествующим жанром коммуникации останется зрелищная склока – зависит от обеих сторон.
Обаяние надрыва
Все чаще общественники, погостившие на различных ток-шоу, возвращаются в общем гневе и растерянности: подставили, оболгали, спровоцировали, вывернули наизнанку, – им привычно напоминают про пир нечестивых, они соглашаются, «но ведь позвали, а куда еще», потом снова зовут, снова идут, – и далее, далее, по кругу дурной бесконечности. Смотришь программу, видишь, где поработали монтажные ножницы, как монолог превратили в комическую реплику, а исповедь – в ловкий отбрех, все прозрачно и замечательно цинично. Фабричка работает, и с чего бы ей производить другую продукцию? Все или почти все можно объяснить через категории рынка, рейтинга, рентабельности и прочее, и все-таки дело не только в жлобстве и алчности медийщиков. Но есть и другие факторы. Так сложилось, что в подаче социальной тематики превалируют три интонации: тошнотворно-бравурного официоза («пенсионерам прибавили 23 рубля – славься, Отечество!»), не менее тошнотворного бешеного обличалова «кровавого режима» по поводу и без, – и, на десерт, особенного сюсюкающего умиления («инвалид, а рисует!»). Кто бы спорил: и малое государственное «усилие добра» заслуживает поощрения, критика системы по-прежнему есть первейший долг говорящего класса, а подвиг преодоления физических возможностей (да и просто подвиг существования в бесчеловечных условиях) вызывает восхищение, – но уровень, но подача, но мучительное, прямо-таки промышленное однообразие подходов. Либо тотальный одобрямс, либо митинговое «долой», либо умильное любование, – анализу, исследованию, просто добросовестному любопытству нет места, факт подменяется мнением, а мнение – эмоцией.
И это общая проблема не только навязанного формата, но и самих персонажей театра общественной драмы. Все находятся под каким-то непреодолимым обаянием гиперболы, надрыва, стилистики «по-русски рубаху рванув на груди». Чиновнику трудно признать, что гражданское общество не только сборище горлопанов, благотворителю (особенно благотворителю с мессианским настроем) трудно признать, что социальная сфера выкрашена не в тотально черный цвет, но, например, в серый, а посреднику-ведущему, сводящему на арене гражданина и вельможу, полезны и те и другие, он и сам мастак работать с гиперболой. (Поэтому и невозможно понять из многочисленных публикаций, за что же все-таки уволили директора Павловского детского дома и нужно ли отстранять от работы директора из Разночиновки, где системный дефект, а где личная недобросовестность, где умысел, а где ошибка, – все проваливается в противоречащие друг другу отчеты и обвинения).
Вероятно, к упомянутым петербургским волонтерам это не относится; они и в самом деле пытались выстроить продуктивный диалог. Но пока базовой интонацией гражданских сил остается пылкая претензия, а верхов – глухая оборона (иногда перемежающаяся смутно-согласным хмыканьем), спектакль печально предсказуем.
С верой, но без надежды
Конечно, при одной только констатации «там страдают дети» хочется всю эту подлую систему репрессировать, но что, кем и как будет построено взамен? Единственный конструктивный, он же компромиссный, путь привлечь внимание общества к социальной проблематике – не биться лбом о стену, не ломать чужое производство, а создавать при нем же свои филиалы. Как крупные корпорации закладывают определенный процент расходов на благотворительность (всегда ли эффективно – другой вопрос), так и крупные медийные ресурсы могут отдавать своего рода десятину – натуральный налог на остросоциальные программы, создавая что-то вроде «социальных департаментов». (Прецеденты уже есть – например, успешная многолетняя работа Российского фонда помощи при газете «Коммерсантъ»). По всей видимости, этот вопрос надо ставить на законодательном уровне, может быть, прописывать в уставах компаний, – здесь может быть много предложений, но очевидно, что с такого рода инициативой должно выходить гражданское общество, сверху никто ничего не предложит.
Пока же нет такого «экологически чистого пространства» – себе во вред ломиться в бульварную дверь и искать союзников в режиссерах многомиллионных спектаклей.
Есть малые площадки, всемирно отзывчивый интернет, горизонтальные связи, наконец, все это так или иначе работает. Включенные в шоу-бизнес, тяжелые и страшные темы неизбежно травестируются, «зашквариваются» коммунальной страстью и, в конечном итоге, наполняются враждебными, низкими смыслами. Нельзя сыграть в гольф на футбольном поле, придется строить свои поля.
Евгения ДОЛГИНОВА
