Статья посвящается Маше и Маше,
Без которых фонд «Предание»
давно бы погиб под грудой бумаг.
Когда решается вопрос о том, сколько платить человеку за его работу, в качестве основных возможны разные соображения.
Во-первых, соображения имиджевые. Публичная, по сути, деятельность фондов постоянно искушает зрителей поинтересоваться размерами окладов и премий тех людей, которые почему-то все время просят денег. Необыкновенно силен бывает праздный интерес – сколько платят тем, к кому обращаются за помощью вовсе обездоленные. Назначая зарплату, необходимо помнить, что сравнивать благосостояние помогающего с достатком потерпевшего неизбежно будут. И чересчур разительный контраст будет неуместен.
Во-вторых, соображения материально прагматические: цена работника не должна превышать приносимую им пользу. Если, конечно, целью производственного процесса является эффективность, а не нечто иное. В идеале оплата труда должна соответствовать золотой середине: мотивировать на дальнейшую деятельность, не снижать рентабельности и не давать расслабляться. Слишком высокая зарплата, как и зарплата чересчур низкая, приводит зачастую к потере работником берегов, ибо пропадает связь между деятельностью и ее оценкой. При этом необходимо учесть нематериальные плюсы и минусы, которые несет с собой должность. Скажем, нервная работа может компенсироваться ее высокой общественной оценкой и наоборот – совершенно логично, что исполнителям неприятных поручений доплачивают.
И, в-третьих, можно исходить из соображений футурологических – а как скажется та или иная традиция формирования награды за труд и компенсации за отдых на судьбе отрасли в целом. Довольно очевидно, что всякая публикация о топ-менеджере, спрыгнувшем с высокой должности на «золотом парашюте» непременно произведет определенные изменения в структуре мотивации подрастающего поколения на дальнейшую жизнь. Вот и информация о том, чего, сколько и за что платят в благотворительности, довольно существенно влияет на то, что будет с третьим сектором завтра.
Ну и, разумеется, помимо соображений разного порядка, всегда есть такая неприятная штука как «предел возможностей», она же «количество денег». Больше чем есть, все равно не заплатишь.
Попробуем учесть все эти соображения.
Когда человек начинает организованно и систематически делать бескорыстное добро незнакомым людям, а именно это и есть «заниматься благотворительностью», окружающие, как правило, начинают искать в его деятельности корыстный интерес. Начиная с материальной заинтересованности, банального воровства или прицела на какие-то дальние выгоды (наследство, например), вплоть до интересов имиджевых или этико-психологических – вроде «грехи искупает» или «совесть замучила». Или как гражданин из начала вот этого текста, который нашел в работе директора фонда мотивы чисто мистические, но тем не менее вполне корыстные.
Попытки разъяснять гражданам собственную мотивацию обычно не очень продуктивны. Мотивация типа «мне это просто нравится» признается, как правило, лукавством. Нет такого в заводе у наших людей. Разовое доброе дело, может даже масштабное, большая серьезная жертва, снятие последней рубахи – это все понимают. Регулярно, организованно и без надрыва – уже не очень. А так как надрыв нравиться не может никому, да и жить на нем вечно невозможно, никто и не верит, что делать добрые дела может быть приятно. Верят, что это может быть удобно, выгодно или полезно, а вот в радость от этого занятия верят плохо. Хотя достоинство самого доброго дела, как правило, признается безоговорочно. Кстати, зря, но об этом позже.
И уж совсем кажется невозможным для наших соотечественников мысль, что за работу на ниве милосердия кому-то что-то платят. Даже мысль о накладных расходах представляется диковатой – по максималистской русской логике люди добродетельные добродетельны во всем, и вкладывают в свое доброе дело свои же средства, а иначе добро словно теряет в качестве.
И проистекает этот постулат из самого восприятия добра по-русски.
Русский народ , возможно, и не читал Евангелия подробно. Но некоторые из изложенных в Книге Книг идей воспринял чрезвычайно глубоко. В частности, идею, что «мир во зле лежит» (1 Иоанн., 5;19). Русский взгляд на мир в целом крайне пессимистичен. Мир представляется очень большим и очень печальным, и даже больше того – принципиально несчастным, обезбоженным. Но в этом несчастным мире возможна великая доблесть, возможен подвиг служения и милосердия, но возможен именно как исключение, именно как подвиг, а не как обыденность. Подвиг есть личный нравственный выбор человека, он не может быть совершен по указанию руководства или в порядке рабочих обязанностей согласно штатному расписанию. Он может быть длительным, но не может быть массовым. Подвиг – это ненормально, это проявление сверхчеловеческого, Божественного в человеке, а не то, что естественно для жизни. Естественно для падшего мира как раз зло, и даже вещи нравственно нейтральные – если не злы, то, как минимум, неблаги.
Подвиг, как явление неестественное, не может быть оценен, как оценивается работа. Неправильная это штука – подвиг, совершенный ради денег или вообще какой-то выгоды. Никому из читателей не покажется нормальной фраза «Мужчина спас тонущего ребенка за триста тысяч рублей». Сразу начинаешь искать подвох, наверное, в статье говорится о чем-то ином. Невозможно платить за подвиги зарплату, рассчитанную на регулярность и предсказуемость, а премия есть штука необязательная, как необязательны ордена, признающие заслуги, но не даваемые автоматически. А если смотреть со стороны самого добротворца, то восприятие подлинно доброго дела как совершаемого ради ближнего или ради Господа, предписывает награды не искать. Специфическое понимание Евангельской этики вообще рисует страшноватую картину: самое лучшее добро – это такое добро, от которого плохо самому творящему добро. И пример Христа, отнюдь не за злодейство распятого, тут вполне себе ложится в строку.
Любой поиск человеческой благодарности за совершенное благо в России считается неприличным, все утешение и награды надлежит получать строго у Господа. Рассказы о себе в позитивном плане и вообще демонстрация благополучия кажутся проявлением высокомерия и манипуляцией под народным наименованием «понты». Попросту говоря, в России ни у какого нормального человека не может быть все хорошо – тем более, настолько хорошо, чтобы он еще и другим помогал. Добро в России принято прятать – и добро материальное, и добро душевное. Дело ли тут в скромности, или в опасениях, что придут и отберут, или просто нехватке опыта сытой жизни, но только в эпоху социальных сетей рассказы о том, «как у меня все зашибись» перестали служить предметом тотального раздражения.
Правильное добро в России с точки зрения обывателя выглядит как тяжелый подвиг, который не окупается ничем, кроме самого сознания подвижничества, мало кому известного, ничего в текущей жизни не дающего. А если так сложилось, что этот подвиг является профессией человека, то его зарплата должна быть, скажем так, небольшой. Это должен быть минимум, дающий возможность не умереть с голоду – и не более того. Иначе это уже не служение идеалам и не помощь ближним, а просто работа. А на работе не принято умирать, не принято геройствовать – ее делают в указанное в контракте время, а после уходят домой, заниматься другими делами. Именно поэтому многие россияне против полностью контрактной армии: контрактник, пришедший на военную службу вроде как ради денег, кажется им ненадежным защитником, вроде наемника, которого могут перекупить, и который сбежит в тот момент, когда станет слишком опасно.
И именно поэтому на зарплаты сотрудникам благотворительной отрасли жертвуют весьма неохотно, ибо с точки зрения обывателя эти люди слишком хороши для получения зарплаты.
В одном российском фильме про героических спецназовцев, борющихся со злыми ваххабитами, был эпизод, когда спецназовцы в какой-то степени проигрывают. И один герой в камуфляже спрашивает другого, в бронежилете – а почему они, в смысле воины джихада, «все время на шаг впереди нас?» А потому, отвечает другой боец специального назначения, что мы работе, а они – на войне.
Смысл сентенции понятен – подлинная сила кроется не в том, что за зарплату, а в том, что от сердца. Попросту говоря, подлинное добро не может иметь внешней мотивации. И это, в общем, верно – если речь идет о подвиге.
Проблема в том, что работа в благотворительном фонде – это не всегда подвиг. И далеко не обязательно работа рядом с совершающим подвиг человеком комфортна и даже эффективна.
В благотворительности, конечно, подвигу всегда есть место. Но кроме подвига там есть место и огромному количеству чрезвычайно скучной работы, в которой нет ни романтики, ни поэзии, ни веселья. Скажем, «работа со случаем» может строиться примерно так.
Позвонила женщина, сообщила, что у нее больной ребенок, можно ли ей помочь. В качестве предмета помощи назвала курс лечения в клинике, о которой мы никогда не слышали, причем курс довольно дорогой, а клиника от ребенка на другом конце страны, то есть в сумму помощи с большой долей вероятности попадают билеты. Далее нужно запросить от просительницы документы по списку, которые подтвердят необходимость оказания помощи и именно в такой форме. Уточнить, что ей должно государство, и можно ли тут работать с государством, а не собирать деньги. Выяснить, что это за клиника, каковы ее методы и условия. Связаться с врачами, чтобы они рекомендовали или нет лечиться именно в этом месте. Заключить с клиникой договор, переслать ей оригиналы договора и гарантийного письма, если предположить, что клиника работает с гарантийными письмами фондов, с которыми ранее дела не имела. Добиться от мамы оригинала просьбы о помощи – без них нельзя начинать сбор. Написать историю для сайта, подобрать фотографии.
Дождаться, пока соберутся деньги, писать в процессе письма с просьбами помочь. Это я беру именно нормативную ситуацию.
Произвести оплату, разместить на сайте платежку, написать новость. Причем новости все у нас однотипные, и приходится все время дико напрягать мозг, как о том же самом написать новыми словами в четыреста первый раз. Потом отправить еще одну оплату – за билеты. После добиться от мамы отчета о проведенном лечении, добиться от клиники акта выполненных услуг и оригинала счета, того же от компании, в которой покупались билеты, и положить все это в правильную папку и убрать на правильную полку. В случае, если клиника за рубежом, процесс становиться еще труднее и сложнее. И если речь идет не о медицинской, а о социальной помощи – тоже не проще. Просто растет куча бумаг, множится число телефонных звонков и писем и нет в этом никакой романтики, чистая канцелярия.
Да, и в конце месяца еще и отчет написать
В работе у нас обычно одновременно около 30 случаев, в день от нуля до десяти выплат. Вся эта работа не имеет ничего общего с подвигом – на ней ничем не надо рисковать, ни к чему рвать на груди рубаху и бесполезно сверхнапряжение сил. Зато крайне потребны сознательность, дисциплина, аккуратность и умение работать не отвлекаясь. Это работа хорошего въедливого клерка, а не поражающего гидру Геракла.
Такая деятельность не может долго питаться сознанием своей важности – эта работа не является решающей в вопросе о том, получит ли вообще помощь конкретный взрослый или ребенок. От нее зависит качество работы фонда, его защищенность от государственных проверок, целевое использование средств. Со стороны эта работа незаметна, ею и хвастаться-то трудно. И даже если эту работу делать кое-как, люди все равно будут получать помощь. Хотя, наверное, и не так быстро и эффективно, как могли бы. А когда-то в будущем непременно начнутся проблемы, ну да за всякую халтуру приходится платить.
Это «негероическая» работа, и потому трудно требовать от выполняющих ее героической мотивации. Все равно такой мотивации при таких занятиях хватит ненадолго.
Недостаточная оплата на подобной работе означает быстрое выгорание сотрудника и категорическое снижение его эффективности. Конечно, малость количества денег может быть компенсирована искренним вниманием коллектива, благодарностью, знаками уважения или иными ценностями нематериального порядка. Но все эти ценности – они опять же скорее из разряда служения. Требовать, чтобы сотрудники получали зарплату нематериальными благами – значит снова требовать подвига, на этот раз от директора.
Собственно, так и происходит.
Почти все знакомые мне фонды страдают от безденежья в области зарплат, ибо граждане не видят большого смысла таким хорошим людям еще и денег платить. Как правило, фонд возглавляется – гласно или негласно – харизматиком, который сам работает за гроши или около того, и вдохновляет своим примером других на аналогичное несение креста. Иногда работники фондов действительно нуждаются, иногда у них есть иные источники заработка, но назвать оплату их труда вполне рыночной сложно.
Я знаком в основном с московскими фондами и не уполномочен рассказывать, кто сколько зарабатывает. Но если для сравнения – представьте себе коммерческую фирму с оборотом девяносто миллионов в год. Прибыль которой постоянно растет. Как думаете, какая зарплата будет в этой фирме у генерального директора? В фонде с аналогичным оборотом у него зарплата меньше раза в четыре. У остальных сотрудников разрыв с рынком тоже бывает значителен, обычно раза в два-три.
К чему это все приводит на практике. На практике это приводит к тому, что, во-первых, в благотворительности у нас все, что можно построено на личностях и личных контактах. Яркие харизматики, руководящие фондами и движениями, быстро превращаются в единственную гарантию выживания любимого дела. Не только потому, что они обладают уникальными навыками переговорщиков, фандрайзеров, организаторов или рекламщиков, а пожертвования даются не фонду под программу, а прекрасному директору под его искренность. Но и потому, что без их примера никто уже не сможет работать с полной отдачей и за такую зарплату. Человек-праздник превращает в праздник жизнь окружающих – и они готовы вкладываться в свою работу, потому что иначе себя вести при нем зачастую просто стыдно. Убери этот личный фактор – все посыплется. Это приводит к тому, что вместо профессиональной благотворительности, вместо индустрии доброго дела, как в других странах, у нас создалась к настоящему моменту скорее сообщество увлеченных людей, похожее на арт-тусовку или даже религиозную секту, сгруппированную вокруг харизматичных вождей.
Это было бы прекрасно, если бы речь идет о искусстве или каких-нибудь вполне оторванных от жизни идеях. Но речь-то о сфере, от которой напрямую зависят жизни и здоровье людей. Развитие которой кровно необходимо в стране, где надежды на государство тают с каждой новой думской инициативой. Причем развитие требуется комплексное и целенаправленное. В идеале необходима индустрия благотворительности, которая стоит не на личных отношениях, а на том, что просто вот так заведено делать. А для достижения такого эффекта и такого уровня нужны не яркие события, а ежедневная работа «по чуть-чуть» и постоянство присутствия в жизни общества.
Нормальное развитие той или отрасли происходит не тогда, когда она гремит на весь свет. И не тогда, когда выясняются ее внезапные феноменальные успехи. А тогда, когда она оказывается способна выдавать стабильные результаты независимо ни от каких внешних условий. О том, что в стране есть профессиональная медицина, можно говорить не тогда, когда есть тридцать три гениальных хирурга и сорок один великий диагност, а когда есть по тридцать тысяч просто хорошо обученных тех и других, и есть обоснованная уверенность, что завтра отрасль будет работать даже при повальном бегстве врачей из профессии. Попросту говоря, в тот момент, когда система научиться воспроизводить сама себя, выстроит механизмы, позволяющие не зависеть от личностей и их способности или неспособности к подвигу. В отрасли, где нет нормальных зарплат, а есть харизматические личности, развитие невозможно: личности не вечны, а харизму по наследству не передашь. Опыт великих зачастую невоспроизводим, и яркие звезды имеют тенденцию гаснуть. Вырасти в серьезного специалиста в благотворительности сейчас – значит в течение длительного времени иметь какой-то запасной источник денег или решиться на длительную бедность. Что исключает подобный путь для всех, кто не тянется к подвигу или у кого не согласны терпеть подвиги родные и близкие.
Сейчас в благотворительность идут те, кто склонен к геройству и даже авантюрам. У кого отзывчивая душа и горячее сердце. А также просто люди демонстративного склада. Немало среди коллег травматиков, невротиков и людей сложных и необычных, с которыми непросто работать рядом. Эти люди, как правило, хорошие лидеры, но плохие исполнители. Прочие могут по большому счету на это только смотреть со стороны, но без риска войти в эту отрасль не могут. В нынешней благотворительности каждая серьезная инициатива будет существовать ровно столько, сколько ею занимается харизматичный лидер, ибо он по большому счету лишен кадрового резерва – хороших исполнителей привлекают просто хорошие зарплаты, а без кадрового резерва отрасль не способна развиваться.
Земля русская, конечно, богата талантами, да и невротики на ней нескоро переведутся. Но большинство населения составляют люди с совершенно обычной жизненной мотивацией, которые не планируют класть жизнь на алтарь служения, которые готовы заниматься чем-то хорошим только в том случае, если это не слишком стесняет их в остальное время. И потому, пока в благотворительности не будет нормальных зарплат, а сама она не станет просто одним из видов работы – у нас не будет индустрии добрых дел, а будет как сейчас – героическое служение.
И работой она не станет до тех пор, пока не переменится отношение к ней со стороны социума. Потому что систематичность и упорство работы всегда оказываются эффективнее подвижничества героизма.
Или совсем просто. Дорогие жертвователи, не надо нас так сильно уважать. Лучше просто дайте денег.
