Доктор Сербский: психиатр с чужой биографией

Под обаянием Сергея Корсакова

Сербский родился под Москвой, в городе Богородске, нынешнем Ногинске, в 1858 году. Тихий провинциальный городок – храм, тюрьма, водокачка.

Никакой вам железной дороги, она сюда придет лишь в 1885 году. В нескольких километрах – морозовская Глуховская мануфактура, но и на ней легендарный Арсений Морозов еще не создал образцовый капиталистический рай.

У Богородска все в будущем. И у Сербского тоже.

Впрочем, их судьбы – города и человека – разошлись довольно быстро. Семья переезжает в Москву, мальчуган поступает в гимназию. Вторая мужская казенная располагалась в таинственном здании, в бывшем дворце графа Мусина-Пушкина на Разгуляе. Говорили, что здесь при Петре жил сам Брюс – колдун и чернокнижник. Волшебство творил на велесовой книге, по ночам летал, а прислуживала ему юная красавица-горничная, сделанная из цветов.

Вероятно, в знак внутреннего протеста против этой чепухи, Владимир Петрович, окончив гимназию, поступает на математический факультет Московского университета, который и оканчивает в 1880 году. Правда, естественное отделение. И сразу поступает на другой, на медицинский. Что поделать, жажда знаний.

В то время там преподает молодое светило – Сергей Сергеевич Корсаков, харизматичный красавец. Густая черная борода, белая шляпа с полями, он похож на пейзажиста, но на самом деле психиатр, и все студенты тоже влюблены и в Корсакова и, соответственно, в психиатрию.

Сербский – не исключение. Корсаков пишет, что у младшего коллеги излишняя скромность, слабое ощущение своей духовной мощи, жизненного пульса. Нет, в общем, харизмы. И борода скромная, клинышком.

Но, тем не менее, Сергей Сергеевич все-таки выделял студента Сербского. Давал своему младшему товарищу читать истории болезни, а тот был счастлив, течение психиатрических заболеваний завораживало молодого человека.

В 1883 году Сербский получает второе высшее образование, защитив диплом с серебряной медалью. Тема – одно из почечных заболеваний.

Молодой врач тогда уже прекрасно видел связь этого органа с нервной системой. Некоторое время работает под руководством все того же Корсакова в одной из частных клиник, а потом получает неожиданное предложение занять должность заведующего земской психиатрической клиникой в Тамбовской губернии.

Эта больница становится одной из самых передовых. Новый заведующий отменяет смирительную рубашку, кожаные рукава (а по сути, ремни для фиксации рук) и прочие инструменты насилия. Он вообще отменяет насилие. Он уверяет, что пациенты – тоже люди, и относиться к ним следует соответствующим образом.

Между прочим, Сербский стажируется на земский счет в одной Венской психиатрической клинике, земские дела в то время обстояли хорошо.

Но в провинции ему тесновато. Вернувшись из Австро-Венгрии, Владимир Петрович переезжает в Москву, защищает докторскую диссертацию о кататонии (психический синдром, выраженный в двигательных расстройствах) и продолжает, по большому счету, идти в кильватере у Корсакова.

А когда тот неожиданно, в возрасте 46 лет, умирает, так же неожиданно обнаруживается, что после смерти Сергея Сергеевича именно Владимир Петрович – самый авторитетный и уважаемый психиатр в стране.

Якобинец от психиатрии

В 1903 году Сербский становится директором психиатрической клиники. Начинается золотой период в его жизни, которому суждено продлиться целых восемь лет. На самом деле, это очень много, у большинства-то и такого не было.

У него уже имеются научные находки, которые по своему значению близки к открытиям. Например, то, что многие болезненные проявления, сказывающиеся во взрослом возрасте, являются следствием раннего слабоумия.

Но основная сфера его научных интересов связана с взаимодействием психики индивидуума и ситуации в обществе. Больше того, у ученого появляются последователи. Владимир Петрович впервые в России вводит курс судебной психиатрии и сам же читает его.

Как не стать при этом якобинцем? Он и стал. Уже в 1905 году выступил с докладом, утверждая, что существующая обстановка в обществе способствует развитию психических заболеваний.

Многие подали его на смех, но, тут, как будто на заказ, началось знаменитое московское Декабрьское вооруженное восстание. Лучших аргументов требовать не приходилось.

В 1906 году, когда в клинику Сербского явились полицейские, всюду разыскивающие революционеров, он просто не пустил их, дескать, осмотр больных непрофессионалами неизбежно навредит пациентам, в особенности тем из них, которые страдают манией преследования.

Не подействовало даже предписание за подписью московского градоначальника. Тогда полицейские дали ученому полчаса на размышления, заявив, что по истечении этого срока приступят к осмотру насильно. И получили ответ:

«Мои научные убеждения не могут измениться ни через полчаса, ни через более продолжительное время; возложенная на меня по закону как на директора клиники забота о здоровье душевнобольных не позволяет мне ни при каких условиях дать согласие на меры, от которых может пострадать здоровье пациентов».

После этого полицейские все же ушли.

Затем он выступил в защиту революционера Николая Шмита, уверяя, что тот является душевнобольным. Экспертиза же, назначенная властью, утверждала, что Шмит абсолютно здоров.

В результате Николай скончался при более чем странных обстоятельствах – выбил окно в камере и перерезал себе сонную артерию. Шмита посмертно обвинили в попытке бежать, но скорее всего, он покончил с собой.

А еще была история с убийством, совершенным бывшим депутатом Владимиром Недоносковым. Сербскому удалось убедить суд в том, что Владимир Васильевич был невменяем. Его передали на попечение семьи.

Владимир Петрович утверждал не без гордости: «За почти 30 лет моего служения психиатрии я всегда считал своим нравственным долгом отстаивать всеми доступными мне средствами права и интересы душевнобольных. Все равно, нарушались ли они невежеством служителей, считающих необходимым наказать больного, или недостатком образования тех, кто устраивает охоту на уже и без того наказанных самой болезнью людей».

А к дверям его квартиры была прикручена табличка: «Жандармы и полицейские не принимаются в качестве пациентов».

Нарушение клятвы Гиппократа? Безусловно. Но уж таким был этот человек.

Имени Сербского

Все закончилось в 1911 году, когда Владимир Петрович, протестуя против продолжавшегося закручивания гаек и подавления гражданских свобод, ушел из Московского университета с должности ни много, ни мало руководителя кафедры психиатрии.

Из своей клиники он тоже ушел. Передавая дела ассистенту, обмолвился: «Бывают моменты, когда интересы общественного блага стоят выше интересов науки».

Ушел, как говорится, громко хлопнув дверью, решительно перечеркнув возможность какой-либо дальнейшей приличной работы в госучреждениях. Да и не в госучреждениях тоже.

Вспомним хотя бы тот факт, что тиражи всех изданий, поместивших речь Владимира Петровича на Первом съезде русского союза психиатров, полностью конфисковали.

Переход «на вольные хлеба» звучит, конечно, романтично, только ничего хорошего в нем нет.

Впрочем, у Сербского имеется мировое имя, и оно работает на доктора. В 1912 году начинает работу Московский психиатрический кружок, основанный Владимиром Петровичем. На его «малые пятницы» съезжаются лучшие психиатры Первопрестольной.

В 1913 году он, по приглашению английского и шотландского общества психиатров, отправляется в Великобританию. Там доктора принимают восторженно, приглашают остаться, уговаривают кафедрой профессора, но тот возвращается в Россию. Где сразу же высказывается по так называемому делу Бейлиса, якобы убившего христианского мальчика для каких-то ритуальных нужд.

Сербский убедительно доказывает, что экспертиза, проводимая по делу Менахема Бейлиса, полностью сфабрикована. Бейлиса оправдывают, он с семьей счастливо отбывает в Хайфу. Сербский же остается в России, пожинать очередные плоды своей социальной активности.

Очередная возможность вернуться в большую психиатрию появилась в 1917 году. Ученый получает личное приглашение министра просвещения Временного правительства А.А.Мануйлова занять профессорскую кафедру в Московском университете. Но поздно – доктор болен.

Он умирает от нефрита (диссертация о почках оказалась провидческой?) и притом в полнейшей нищете. С 1911 года психиатр нигде не получал зарплату, пока работал, денег не откладывал, а пенсию не выслужил.

Ученого торжественно хоронят на Новодевичьем кладбище (благодаря письму министра как профессора, а не как «бывшего профессора»), после чего его история пишется уже без его участия.

В 1921 году Наркомат здравоохранения совместно с судебными органами создает научно-исследовательский институт общей и судебной психиатрии. Он потом менял свои названия, но каждый раз сохранял имя Сербского.

Первое десятилетие своего существования деятельность института была более или менее открыта обществу. Постепенно в его ведение переходили прочие организации страны, занимающиеся судебной психиатрией. Институт сделался своего рода монополистом, а затем перешел на секретный режим, во всяком случае, так называемое «четвертое отделение», занимавшееся политическими.

В свое время Сербскому удалось доказать, что даже самый опасный преступник может быть тяжело больным человеком, и требовать заботы и лечения, а не наказания. Здесь же эту формулу перевернули с ног на голову.

Склонен к инакомыслию? Значит, будем жестоко лечить. Ведь, как утверждал Хрущев, «против социализма может выступить только сумасшедший».

О жалости и милосердии к больным (которые там, кстати, тоже наблюдались) никто и не задумывался. Вот лишь одно из многочисленных воспоминаний, далеко не самое шокирующее, оставленное Михаилом Кукобакой:

«Туалет был один в конце коридора. Из камеры выводили по очереди. Все выстраивались перед дверью, нервно переминаясь. Санитар открывал камеру, и первые двое получали подзатыльник, середина проскакивала, одного-двух последних били пинком под зад».

Но даже если посещение уборной было выстроено таким образом, страшно даже представить, что еще происходило за стенами этого медучреждения.

* * *

В Ногинске, ныне Богородске, нет не только памятника Владимиру Сербскому, а даже мемориальной доски в его честь. Небольшая доска украшает тамбовскую клинику. Зато в честь него назван огромный институт в тихих пречистенских переулках.