О простоте и прощении. «Потому, что ты мне веришь…»
Часто мы недооцениваем совсем простые, но очень важные вещи.
Мой больной, живущий в коммунальной квартире — признан недееспособным по психическому заболеванию.
Он незлоблив, наивен, часто говорит странные для нас, нормальных людей ,вещи.
Но иногда он пронзителен в своем понимании происходящего.
Больной курит. Соседи по его просьбе покупают сигареты.
Не те, которые он просит, а те, что попадутся. Ему не из чего выбирать, он не придирчив.
— Н., тебе опять принесли эти плохие сигареты. Они вонючие, ведь ты просишь другие?
— Да, прошу другие.
— А почему приносят вот эти ?
Он молчит некоторое время, потом отвечает —
— Наверное, потому что они меня не уважают.
— А почему ты не скажешь им об этом?
— Мне их жалко. Лииииз. Жалко людей.
Он прячется от «зла» под одеялом. Сидя, он накрывает себя с головой, оставляя маленький кусочек, через который он осторожно смотрит на свою комнату.
— Н, ты опять спрятался?
— Да.
— Это твоя палатка?
— Нет. Это мой дом.
— Можно я с тобой посижу рядом?
— Я должен подумать.
Некоторое время он сидит молча, потом приоткрывает одеяло и тихо говорит :
— Ладно. Садись. Чтобы тебя тоже не обижали.
— Ты меня там защитишь?
— Нет. Я не могу защитить. Я тебя спрячу.
— Потому что мы дружим?
— Нет. Потому что ты мне веришь.
«Блаженны чистые сердцем…»
Это о нём.
Мой больной Н. Которого любили все в нашей команде . Который любил всех нас, каждого — по — своему, но любил.
Его отдали мне в ноябре с прогнозом , при благоприятном течении, в две недели. Мы дожили до вчера.
Мы боролись. За ещё один месяц, потом за неделю, потом за дни. И за час боролись тоже. Он боролся вместе с нами. Сейчас я понимаю не потому, что хотел, а потому что жалел нас. Потому что, как и сказала, любил. Я всё больше убеждаюсь в том, что эти два чувства идут рядом.
И со «злом» боролся, которое бродило где — то около . Это он в одиночку.
— Ну, Н., ну я тебя очень прошу давай что — нибудь скажу тем …ну тем плохим, которые тебя обижают.
— Лииииз! Они не плохие — они коварные.
— Накажем?
— Нет.
— Простим?
— Не наше это дело. А потом простим. Мы всех простим.
— Это кто?
— Это Петрович, мой друг.
— Аааааа. Лиииииз! Петрович теперь мой большой друг.
— А Серега?
— Хороший друг.
— А Ленка?
— Подруга.
— А ты, Н., моя радость.
— А ты — моя радость.
Он смотрел на меня детскими ярко — голубыми глазами и смеялся в голос. До слёз. Своих и моих.
— И ты, Лииииз, бросишь работу, и мы поедем на дачу. Жить там будем.
— Да?
— Да. Я же люблю тебя.
— Поедем. А ребята из команды?
— С нами. Ленка пусть книжки читает и в саду гуляет. Шофер мясо пожарит.И говорить будем. Как сейчас говорим.
— А мы с тобой?
— А мы — любить будем.
— А как — любить?
— Сильно очень. Я стол поставлю под яблоней. Ты будешь пить чай, а я буду приносить тебе вишни. В миске.
— Вместе собирать будем?
— Нет. Я один. Ты будешь их есть.
— А потом мы будем играть косточками из вишен?
— Будем.
— Я уеду на два часа, но ты дождись меня. Мне нужно привезти лекарства. С тобой останется Петрович.
— Дождусь. Не бойся.
Я боялась и Серега гнал машину к нему, ни говоря ни слова.
Он дождался — мы так мало верим , Господи — и сказал вчера :
— Такой я счастливый. Умираю, а ты успела и все собрались друзья.
Мы держались за руки, на руках он и отошёл от нас.
— Ты на похороны приди, Лииииииз. Свечку поставишь, а я посмотрю.
Это за три месяца до смерти…
Он знал, когда мне не просто. Не задавал вопросов, которые задают все или почти все. Чувствовал всё, что происходит и решал сам, стоит говорить об этом или нет и умел уловить то, что я уловить не умею.
— Лиииз!
Никто никогда не звал меня так. И не позовёт больше. Пока не встретимся. С миской спелых вишен под яблоней.
У Бога все живы.
