Директор детского приюта: о начальниках, подчиненных и детях

Наверное, на любой работе и у любого начальника не будет в почете сотрудник, постоянно смотрящий на часы и считающий минуты от звонка до звонка. Но если где-то это будет считаться просто безразличием к делам организации, то в иных случаях такое отношение может быть даже преступным, ведь от твоей работы зависит жизнь других людей. О специфике работы в детском учреждении для беспризорников рассказывает директор социального приюта «Борисово» Нина Марковна ШЕВЧЕНКО.

– Как вы стали руководителем приюта?
– Совершенно случайно, я никогда не предполагала, что буду работать с детьми. Во времена Советского Союза я работала в НИИ, а после перестройки – в фирме, менеджером по внешнеэкономическим отношениям. У меня была приятельница, которая была директором интерната для умственно отсталых детей. Мне всегда казалось, что ее работа – это нечто особое, я ей об этом говорила. И как-то она сказала, что в Южном округе открывается социальный приют для детей, туда нужен директор, и посоветовала мне позвонить. Я позвонила, совершенно не рассчитывая на то, что меня возьмут. Мы поговорили, и я прошла это собеседование гладко, как по волшебству. Я думаю, что это Промысел Божий, потому что в такое место просто так не приходят.
И мы взяли этот приют с нуля. Это был заброшенный детский сад, полуразрушенный, уже отключенный от коммуникаций. И нам предстояла вся стройка – всё от начала и до конца.

– Сотрудники приюта – ваши единомышленники? Вы их сами отбирали из тех, кто приходил, или их назначали «сверху»? По какому принципу вы их отбирали?
– Первых сотрудников набирали в экстренном порядке, еще здание не было до конца отремонтировано. Мы дали объявление по кабельному телевидению. Из тех, кто к нам тогда обратился, мы взяли практически всех. Большинство из приходящих не имели педагогического образования, но они очень хотели работать с детьми, они любили детей и отдавали им всю свою любовь. Поэтому результат у нас был очень хороший, дети любили приют.
Сейчас приходят люди с образованием, большим опытом работы, но в них уже нет того энтузиазма, того отношения, которое было у первых сотрудников.
Ставку сейчас я все же делаю на молодежь. От них инициатива исходит, они с детьми общаются совсем по-другому, нет такой дистанции, как у педагога в школе.
Наш приют – временного пребывания, где ребенок находится совсем недолго – от нескольких дней до полугода. Поэтому основная наша задача – за короткое время максимум детям дать, чтобы они могли интегрироваться в общество. Эта задача сложная, часто бывает, что уговариваешь ребенка остаться: посмотри, как у нас хорошо, а он отвечает: а зачем мне это? У меня всё есть. Ведь уличные дети, как правило, они беспризорные, но не безнадзорные. Они сразу попадают в криминальные структуры, а там дети приносят большой доход – это и порнография, и сексуальные отношения, и распространение наркотиков, и воровство. Поэтому на улице без надзора их не оставляли. У них было и жилье, и еда, и одежда. Заработок у них мог быть до ста долларов в день. Они могли себе всё позволить. Но в то же время им пришлось и многое пережить, с ними жестоко обращались, и издевались, им приходилось голодать. Попадают к нам они в состоянии стресса, в основном, через милицию, где к ним тоже применяли насилие. Поэтому работать с ними очень нелегко и от сотрудников требуется большое напряжение.


– Какой подчиненный вам не подходит категорически?
– Когда приходит человек, и у него есть диплом, трудовая книжка, опыт работы, то сразу вычленить какой-то критерий трудно. Спрашиваешь его, как вы представляете себе работу в таком учреждении, пытаешься понять, есть ли у него интерес к ребенку, любовь. Если человек приходил и сразу начинал говорить о деньгах – всё, он сразу не подходил. Это был, пожалуй, единственный критерий. Потому что работая в таком учреждении, сотрудники должны понимать, Кому они служат. Здесь не то учреждение, куда можно приходить «за получкой». Здесь надо, чтобы человек понимал, что от него требуется колоссальное напряжение. Надо уговорить ребенка остаться, сделать всё, чтобы он согласился остаться – тогда с ним можно будет провести программы социальной, психологической реабилитации, – а это все зависит от воспитателя, от умения его общаться с детьми. У нас есть испытательный срок, в течение которого я присматривалась к человеку. Если я слышала крик – это был первый признак, что этого человека надо удалять. Дети, которые попадают к нам, и так обижены жизнью. Но при работе с ними получаешь колоссальную отдачу, они очень благодарны, если ты проявляешь любовь.
Часто бывают, что в такие учреждения идут работать люди, которые сами обделены жизнью. Одинокие, у которых проблемы в семье. Бывает так, что неблагополучие притягивает неблагополучие. И здесь самое главное – чтобы проблемы сотрудников не встали во главе. Вот сейчас я болею, и не могу всё контролировать, и сложилась такая ситуация, что сотрудники заняты своими проблемами, а не детьми.
Раньше я боялась, что кто-то из сотрудников может уволиться, у меня был страх: кто же придет на его место. Я терпела, шла на уступки, но потом я поняла, что так нельзя. Я собрала коллектив и сказала: если кто-то из вас, не знаю, по какой причине, в состоянии раздражения или в запальчивости, захочет написать заявление об увольнении, я его незамедлительно подпишу.

– Что входит в ваши обязанности?
– Директор – это управленец, это по нынешним понятиям менеджер. У нас определено совершенно четко единоначалие, поэтому на мне лежит абсолютно вся ответственность. Я отвечаю за жизнь детей, за персонал, в том числе и за ошибки, которые он совершает, на мне лежит и финансовая ответственность. То есть всё, за что только можно быть ответственным, за это я и отвечаю.

– А что вы определили для себя как главное?
– Моя главная задача – это дети. Только дети. Потому что всё остальное – это дополнение. Мой день начинается с того, что я обхожу приют, все комнаты, смотрю кто в каком настроении, что происходило ночью, заглядываю в спальни, под кровати, в тумбочки, потом иду на кухню. Директор должен обхватить всё, абсолютно всё. Чтобы четко сказать воспитателю, посмотри как ты работаешь, почему у тебя дети неумытые. Посмотреть его листок, что сделано, почему был совершен побег. Естественно, надо следить за кухней, вплоть до того, что заглядываешь в кастрюли. Надо контролировать, бывает, заглянешь в кастрюлю, смотришь, там мясо, а дети уже поели. Спрашиваешь, почему не дала им мяса, – забыла. Как забыла? – значит тут же требуешь, чтобы мясо им дали на ужин. Приходишь и проверяешь.
Если директор будет просто администрировать, то ничего хорошего из этого не выйдет. Когда я работала, то часто задерживалась в приюте, и где-то с десяти до двнадцати ночи приходили дети постарше ко мне в кабинет. А иначе нельзя, если директор не будет общаться с детьми, то ничего не получится. Я была для них последней инстанцией, справедливость была у меня в кабинете. Если что «мы пойдем к Нине Марковне, вот как она скажет, так и будет».

– Приходится ли вам злиться на подчиненных?
– Нет, я не злюсь, я разговариваю с ними так, что они прекрасно понимают, что значит этот разговор. Я никогда не повышаю голос, связки не позволяют. Достаточно тона, которым я разговариваю.

– А приходилось ли просить прощения у подчиненных?
– Да, приходилось. Я считаю, что если ты был не прав и приносишь извинения, то это только поднимает авторитет руководителя.
Тот персонал, который сейчас пришел, он изменился качественно, и при этом в худшую сторону, к сожалению. Несмотря на то, что в плане профессионального уровня они выше, но в их среде сложились стереотипы, и эти стереотипы надо ломать.
У них есть стереотип отношений между подчиненным и руководителем: на двери руководителя должна висеть табличка: приемные часы по личным вопросам такие-то и такие-то. А ко мне дверь никогда не закрывается. Я считаю, что руководитель должен быть доступен, конечно, при этом нельзя позволять садиться себе на голову.

– Приходилось ли кого-то увольнять? За какие провинности? Трудно ли принимать такие решения?
– Да, приходилось. Причем приходилось ставить вопрос очень серьезно. У меня была женщина, которую пришлось резко уволить, поскольку у нее были нездоровые отношения с воспитанником. До близости не дошло, но все равно это было очень ненормально. Я очень переживала из-за этой ситуации.
Она была с самого начала, из первых воспитателей, заканчивала православные курсы. Было очень тяжело.
Двоих я уволила за увлечение алкоголем.

– В вашем коллективе случаются «производственные конфликты»? Они носят скрытый характер или могут выливаться в какие-то скандалы? Как вы справляетесь с конфликтными ситуациями в коллективе?
– Нет, скандалов не бывало. Как правило, когда персонал держишь строго, то скандалов не бывает. Вызываешь к себе. Спрашиваешь в открытую. Заходи и рассказывай, а потом будем решать вместе. И, естественно, собрания. Обязательно собрания коллектива. Один раз в месяц, или один раз в два месяца. Собирались все, и спокойно могли высказываться, что они хотят, чем они недовольны.

– Есть разные стили руководства: авторитарный, демократический, есть жесткие варианты начальствования, есть дружественно-сотруднические и проч. Для вас какой стиль характерен?
– Никакой демократии. Нет. Как только ты начинаешь переходить на такие отношения, коллектив сразу сядет тебе на голову. Сразу. Тем не менее, я вам могу сказать, что я знала все проблемы своих сотрудников. Они приходили сами, рассказывали, мы вместе искали выход. Если действительно была нужна материальная помощь, значит, она оказывалась. Нельзя сказать, что это было какое-то панибратское отношение, просто надо уважать человека, чтобы он знал, что его уважают. И тогда устанавливаются хорошие отношения с персоналом.
Это касается и ребенка тоже. К ребенку надо уважительно относиться. Неважно, откуда он пришел, с помойки или нет. Надо видеть в нем личность.

– Есть ли у вас свои принципы руководства?
– У коллектива должна быть единая концепция, которая предлагается руководителем. Моя концепция такова – работа не должна быть нетворческой. Если не будет элементов творчества в работе, то получится формальный подход: пришел, отработал. Всё должно подчиняться единой концепции и эта взаимосвязь лежит на директоре. Чтобы все работали слаженно, педагоги, воспитатели, психологи. Потому что если стихийность будет, то ничего хорошего не получится.
Мы устраиваем праздники, в которых участвует весь персонал, начиная от кастелянши. Педагоги готовят открытые уроки, на которые приходят все остальные.

– В социальной сфере или сфере образования приходится тесно контактировать с чиновниками соответствующих сфер. Насколько трудны или легки такие контакты?
– Для меня это очень трудно. Я человек независимый, у меня своя точка зрения на многие проблемы, и, кроме того, я не человек системы. Если я в чем-то уверена, то переломить меня нельзя, можно только уволить. Например, так было, когда чиновники хотели, чтобы в приюте были и мальчики, и девочки. Я твердо уверена в том, что в такого рода заведениях, как наше, это недопустимо. И ругали меня, и вызывали, и всё было.
Когда что-то идет в противовес моим принципам, я уступить не могу. Тогда – только увольняться.

– Как ваша православность отражается на ведении дел?
– Без Церкви нам работать нельзя, просто невозможно. Я не могу про себя сказать, что я по-настоящему церковный человек, все-таки это очень серьезно. Но я православный человек, исповедуюсь, причащаюсь, и в своей работе исповедую Господа, как могу. К нам приходит священник из ближайшего храма, у нас в приюте служатся молебны, на которые приходит персонал. И все понимают, как это необходимо, говорят после водосвятного молебна, как хорошо, как светло стало. Ходят к батюшке со своими проблемами, советуются. Вот у меня работает девочка-мусульманка, она тоже ходит к батюшке, советуется, она ему доверяет.
Стараешься, конечно, о вере с сотрудниками говорить, но это очень аккуратно надо делать, это же очень деликатный вопрос.

– «Православность» связывает начальнику руки – не накричишь и т. п. Как вы с этим справляетесь?
– Я понимаю, о чем вы говорите. Да, связывает. Очень связывает. Мне было очень тяжело уволить сотрудницу в той ситуации, о которой я выше упоминала. Я переживала, думала, может быть, надо с ней еще поговорить, может быть, не надо так строго… Пока я с батюшкой не посоветовалась. Мне было сложно принять это решение. Сразу начинаешь думать о том, как не обидеть. Это очень большую ответственность накладывает.

– Начальник-миссионер: возможно ли это? Вы как-то миссионерствуете?
– Нет, каким-то особенным образом не миссионерствую, но хочется действительно что-то до сотрудников донести. Сейчас всё перевернулось и иногда кажется, что только деньги, деньги, деньги всех интересуют и больше ничего. Хочется им сказать, и я постоянно им задаю этот вопрос на собраниях: вы представляете, в какого рода учреждении вы работаете? Посмотрите, как вы к себе относитесь: бесконечные сплетни, ложь. Как же можно так. Начинаешь им говорить, что Господь заповедал любить друг друга. Потому что они должны понимать, что они находятся на служении у Бога. И я не могу им об этом не сказать. Они должны знать, Кому они служат, Кого они питают, согревают, находясь на служении здесь.

– Но, наверное, это же и есть миссионерство?
– Правда? Я как-то об этом не думала…

Беседовала Вероника БУЗЫНКИНА