Сейчас в связи с законом Димы Яковлева много говорят о судьбах детей-инвалидов. Но проблема не в том что, что эти дети останутся в России, а то, что они живут в интернатах, заставлять маленьких людей жить в этой системе – бесчеловечно, потому что бесчеловечна сама система.
Отдельно взятый интернат
Детский дом-интернат в селе Разночиновка Астраханской области не раз становился объектом пристального внимания прессы. Писали о нем и на нашем сайте «Милосердие.ru».
Именно из Разночиновского интерната в 2009 году усилиями волонтеров привезли в Москву на обследование Кристину, слепую девочку с тяжелым наследственным заболеванием.
Увидев, в каком состоянии находится этот ребенок, волонтеры забеспокоились, и слово «Разночиновка» стало появляться в прессе, став почти нарицательным.
Что касается Кристины, то обратно в Астраханскую область она не вернулась. В столице ее подлечили, на специальной диете девочка набирала вес, но найти приемных родителей для нее не удалось, сейчас девочка живет в интернате для слепых в Московской области.
А директор Разночиновского интерната в позапрошлом году стал героем популярного ток-шоу на первом канале. В студию директора позвали вовсе не для того, чтобы он поделился секретами воспитания детей, а потому, что слишком много накопилось вопросов. Что же изменилось в Разночиновке за эти годы? Легко ли усыновить ребенка из этого интерната?
Волонтеров и усыновителей – не пускать
С жительницей Астрахани Верой Дробинской читатели нашего сайта познакомились в 2007 году. Тогда эта женщина, усыновившая семерых детей с тяжелыми диагнозами, впервые стала героиней статьи.
Рассказывает Вера Дробинская:
– Что изменилось в Разночиновке? Интернат стал более закрытым. В буквальном смысле. Со стороны дороги его огородили, выставили охрану и дали указание – волонтеров не пускать. А с другой стороны – берег Волги, там забора нет. Хотя в интернате сами говорят, что дети – тонули и такие случаи были не единичными.
У меня из этого интерната – трое. Остальных я успела по пути в Разночиновку из дома ребенка перехватить, им было по четыре с чем-то года, на них уже и направления были готовы. Если бы они остались в интернате, Мишка до сих пор был бы лежачий, а Коля так и прыгал бы на одной ноге. У него нога была завернута кольцом, мы одну операцию сделали, но нужно еще, ждем квоты. Вообще, операцию должны были в интернате сделать, но не сделали почему-то. И все дети учатся, а там с ними не занимались, все они имели статус «необучаемые». Через год они у меня научились читать и писать, еще через год пошли в вечернюю школу.
Интернат, конечно, привлекает повышенное внимание общественности, как любое закрытое учреждение, ведь и в тюрьму приходят правозащитники. Кроме того, к Разночиновке у местных жителей были претензии, они написали много заявлений в милицию, и в прокуратуру. В интернате ведь не все дети брошенные, у многих родственники есть. Если ребенок – инвалид, а матери надо работать, куда денешься? Забирают родственники ребенка на побывку и замечают следы побоев, или просто – весь ребенок в чесотке. Чесотка – бич детских домов, я своих тоже в чесотке забирала. Одного ребенка с этим недугом в интернате держали привязанным, можно представить, как он мучился.
Или так – приехали родственники в интернат, ребенка навестить, а выяснили, что он давно умер. Заявлений писали много, но я так поняла, что все застревали на уровне районного отдела милиции. Только иногда совсем ужасные истории – всплывают.
Я первое заявление написала в 2006 году. Рассказала, что дети жаловались на побои. Да по ним видно было, забитые и запуганные, руку поднимешь, чтобы по голове погладить, а они – отскакивают к стенке, забиваются в угол.
С годами эта система лучше не становится. Наоборот. В 2001 году, когда моя сестра усыновляла первого проблемного ребенка, органы опеки были удивлены, но дали возможность оформить документы и забрать его. Сейчас у него все диагнозы сняты. А в 2008 году, когда я хотела усыновить мальчика из интерната, мне не дали. Просто не отдали и все. Я даже судилась из-за этого. Приезжал Астахов и велел отдать мне ребенка, они клялись, что все сделают, но в итоге ни его, ни вице-губернатора по социальной политике не послушали. Сейчас этот мальчик во взрослом ПНИ, мы его навещаем. В интернате не рады, когда мы приходим, но мы все равно просачиваемся. В 16 лет нашего мальчика признали недееспособным, их поголовно недееспособными признают.
Я не знаю, почему мне его не отдали. Может быть думали, что я его заберу, узнаю о каких-то проблемах и опять стану писать в прокуратуру. Я думаю, что из Разночиновки не отдают детей именно из-за нарушений, когда детей забирают, нарушения – всплывают. Могу предположить, что недееспособность – выгодна. Ни имуществом человек не может распоряжаться, ни пенсией, ни жениться. По той же причине невыгодно учить. Кому надо чтобы ребенок умел читать и знал, что можно купить на его пенсию? А так он 400 рублей от 4000 не отличает и всем хорошо. Эта система калечит жизни, лишает человека будущего.
Мне кажется, что следом за американским могут и российское усыновление запретить или поставить опекунов в невозможные условия. Сейчас моя знакомая собирает документы, только о жилищных условиях нужно пять справок из разных организаций.
К иностранному усыновлению я отношусь негативно, потому что считаю, что надо нашим людям дать возможность разобрать всех, кого они хотят, а постом посмотреть, останется ли кто-то для американцев.
Американцам наших детей было усыновлять легко, они по видео ребенка могли выбрать и уже потом приехать. А для наших усыновителей видеосъемка была запрещена. Ни видео, ни достоверной информации – мутная фотография и два листа диагнозов, хочешь – бери. А наши люди разобрали бы, детишек, пожалели бы их и взяли.
Интернат глазами психолога
О том, как живется в домах-интернатах писали люди, выросшие в подобных учреждениях Гонсалес Гальего и Антон Борисов в своей книге «Кандидат на выбраковку», в этом с ними согласны специалисты.
Психолог Людмила Петрановская знает о проблемах интернатов не понаслышке. Не раз ей приходилось консультировать приемных родителей, которые, взяв ребенка из интерната, столкнулись со специфическими проблемами. Чем же плохи интернаты?
Психолог Людмила Петрановская:
– В любой закрытой системе начинается насилие. Без вариантов. Если детей в количестве от сотни поместить в замкнутое пространство под присмотром чужих людей и оградить забором, ничего хорошего за этим забором не случится. Дети при этом – проблемные, часто травмированные, не очень здоровые, или очень нездоровые. Проблемы в этой системе – будут, и никуда от этого не денешься. Если ребенок растет дома, то родители, даже если они не испытывают к чаду особой любви, понимают, что он с ними – насовсем, и стараются сделать для него все, что смогут. Например, поставить его на ноги и по возможности отправить в школу. Потому что ребенок растет, и родители понимают, что таскать его в туалет и в 15 лет и в 20 придется именно им, и оттого, как они с этим ребенком будут обращаться, зависит их общее с ним будущее, это – мобилизует.
Но если этот ребенок, например, с диагнозом ДЦП живет в системе, то никто не заинтересован в том, чтобы как можно раньше начать реабилитацию. Сотрудники дома ребенка в три года переведут своих подопечных в интернат и больше никогда их не увидят. А в интернате тоже никто не заинтересован в том, чтобы поставить детей на ноги. С лежачим-то хлопот меньше!
Повышение диагноза в этой системе практикуется, во-первых, потому, что тяжелый диагноз снимает с персонала ответственность за результат. У них всегда наготове ответ: «Это такие тяжелые дети! Чего же вы хотите?» А во-вторых, чем тяжелее диагнозы, тем лучше в интернате ситуация и со штатным расписанием, и с зарплатами. Если в детский дом для детей- инвалидов попадает ребенок с сохранным интеллектом, то никаких перспектив у него там нет. Он автоматически, по факту пребывания в этом учреждении, признается необучаемым. Он может быть хоть Стивен Хокинг, никого это не волнует. Учить его никто не будет. Обычно эти дети годам к 10-12 как-то сами выучиваются читать.
Но главный ужас даже не в этом, а в том, что из этой системы – не вырвешься. В 18 лет подопечных детских интернатов переводят в психоневрологический интернат. В детском интернате – дети, о них все-таки принято заботится, хотя бы формально, да и прокуратура в интернаты наведывается. А во взрослом интернате человек беззащитен и полностью зависим. Персонал там, часто, полностью выгоревший, профессионально деформированный. Невеселые места эти самые ПНИ.
С нашей точки зрения дети в интернатах испорчены. Они курят, пьют и рано начинают половую жизнь. Стоит отметить, что если случается беременность, девочек направляют на аборт. Почему же дети из интернатов – ведут себя плохо? А потому что для них для них это – единственная возможность восполнить то, чего им не хватает. Например, за ранней сексуализацией стоит тотальное одиночество, потребность в прикосновениях, специалисты говорят «тактильная депривация». Ведь детей в детдомах никто не берет на руки, не трогает, не тормошит, а человеку для полноценного развития нужны ласковые прикосновения, тактильный контакт. Эти дети начинают пить и курить, потому что для них это самый простой способ добыть хоть какую-то свободу. Их жизнь катастрофически регламентирована, они в ней не решают ничего.
Эти дети не ощущают себя личностью, они не чувствуют своего тела, не умеют с ним управляться. За них все решают другие, они ложатся и встают по команде, едят что дают, делают, что скажут и идут туда, куда ведут. Они и на горшок-то идут, когда велят, а не тогда когда хочется, и едят они не тогда когда хочется и не то, чего нравится. После 18 лет такой жизни у кого угодно «крыша поедет» от безнадежной регламентации, особенно если у человека сохранный интеллект и имеется свобода воли, человек – существо свободное. Поэтому не удивительно, что эти дети используют любой способ нарушить распорядок, получить хоть маленький кусочек свободы.
.
И еще один момент – раз границ своего тела эти дети не понимают, то не смогут понять, если эти границы будут нарушаться. У ребенка, который вырос в этой системе, нет представления о том, что с ним делают что-то не то. Он всю жизнь живет в ситуации нарушения границ, и ничего другого не видел. В интернате не закрывается ни один туалет, ни один душ, нет личного белья, трусы общие на всю группу в коробке лежат, где чужие равнодушные тетки этих детей купают и осматривают. О том, что людей нельзя бить интернатский ребенок может просто не подозревать. Эта система не просто способствует насилию, она его подразумевает. То, что нас так ужасает, для ребенка – не кошмар, а обыденность, он в ней живет, какой педофил его может напугать?
Что касается возможностей реформировать систему… Сейчас интернаты укрупняют, если сотни проблемных детей собрать в одном месте, то будь ты хоть святым, ничего ты с ними не сделаешь. Там будет жесткая регламентация, несвобода, дедовщина, насилие и все остальное.
Поэтому большие учреждения – безнадежны. И никакая формальная переделка «квартирного типа» проблем не решает, потому что остаются общие правила, общий распорядок дня и жесткий контроль. А дети нуждаются в постепенном расширении границ и увеличении самостоятельности и автономности, в каком-то своем мире, чтобы они могли сказать: «А у нас вот так принято», «А у нас вот это едят!» «А у нас так отмечают праздники!» В этой системе это абсолютно невозможно. Более того, в этой системе сотрудники так же не свободны, как и дети, если завтра к ним придет санэпидстанция и велит снять со стены детские рисунки, потому что не положено, они снимут.
