Девочка

Несмотря на все усилия вспомнить сон не удается, но почему-то я четко знаю, что была девочка, маленькая сирота с заячьей губой, будто где-то за пределами этого вещественного мира мы уже с ней встретились. Кажется, что она мне снится каждую ночь, но проснувшись, я тут же забываю сновидение, остается лишь какое-то смутное состояние, нащупывание сквозь пелену того, что было там, во сне.

И как с этим жить? Думать об усыновлении кого-то, когда есть свои, и более того, когда, возможно, родится кто-то еще – разве это правильно? Разве я смогу уделить ему, приемному ребенку, столько времени и сил, сколько нужно. Ведь, наверное, ему нужно куда больше, чем обычному. Надо успеть доотдать неполученное с первой секунды жизни. С ним надо больше заниматься, у него наверняка обнаружатся проблемы со здоровьем. Собственно, они уже есть – нужны операции, обычная и пластическая, чтобы шрам сделать незаметным. Но разве в детском доме, куда ее переведут из больницы, ей уделят это время? И даже если это самый лучший детский дом, разве у нее будет там мама, которая любовью покроет отсутствие времени.

«— Завтра мы не пойдем окучивать картошку. Приедут какие-то люди выбирать ребенка.
Перед этой новостью все поблекло. У кого-то из детей будет свой дом. Что может с этим сравниться? В Вестерхагском приюте не было ни одного ребенка, который бы не мечтал о таком счастье. Даже большие мальчики и девочки, которым скоро предстояло самим зарабатывать себе на хлеб, вопреки здравому смыслу надеялись на это чудо. И даже самые некрасивые, самые озорные, самые непослушные не расставались с надеждой, что в один прекрасный день явится кто-то, кто захочет взять именно его или ее. Не в малолетние работники или служанки, а как свое родное дитя. Иметь собственных родителей было самым большим счастьем, о котором только могли мечтать приютские дети» (А.Линдгрен «Расмус-бродяга»).

Но смогу ли я стать такой мамой? Ладно, любить маленькую, пухленькую, беленькую легко, а хамящую в тринадцать, а двоечницу и лентяйку в четырнадцать, а кричащую: «Я вас об этом не просила!» в пятнадцать? Тут и своего родного ребенка хочется треснуть чем-то тяжелым, а чужой? Как быть с ним – жить все время, думая о тех, кто его бросил и ждать, когда вылезет наследственность или положиться на Бога и просто верить в то, что для Него нет ничего невозможного?

Но если я все-таки не смогу не думать о ее родителях, если я не смогу забыть, что мы ее взяли, а не родили, я должна буду все время сдерживаться. Я превращусь в итоге из живого человека, который может устать или развеселиться невпопад, который разрешает иногда смотреть мультики вместо дневного сна и покупает на обед мороженое, в правильную воспитательницу, не допускающую лишних некорректных мыслей. И тогда моим собственным детям впору будет начать величать меня по имени-отчеству. Я превращусь в миссис Манн из «Оливера Твиста» или в мисс Барберри из «Холодного дома» Диккенса.

«Солнце поднималось все выше. Стоял ясный, погожий летний день. Но для детей из Вестерхагского приюта это был тяжелый день, полный томительного ожидания. Игра в мяч скоро окончилась. Никто из них даже не мог делать вид, что ему весело. Они не знали, как воспользоваться этим странным свободным временем, которое будет длиться столько, сколько пожелают эти люди. Никогда еще не было у этих детей такого тяжелого утра.

Они стояли без цели на площадке маленькими группками и исподволь следили глазами за дамой с зонтиком. Ее муж сидел за кофейным столом и читал газету, очевидно, предоставив ей делать выбор. А жена торговца ходила от одной группы детей к другой. Она по очереди разговаривала с ними, немного застенчиво и неловко, не зная, что говорить этим несчастным ребятишкам, которые так странно смотрели на нее. Казалось, в глазах застыла мольба…» (А.Линдгрен «Расмус-бродяга»).

Дальше больше – надо ли будет ей говорить, что она неродная, что мы ее взяли, когда она была малюткой? Наверное, надо, иначе ей обязательно об этом скажет кто-нибудь посторонний. Значит, лучше самим. А когда? Вот ей три года, она хорошо говорит и все понимает, мы садимся пить чай, а потом сообщаем, что папа и мама – не папа и мама, а дядя и тетя. Или ей пять-шесть – она готовится поступать в первый класс – я опять пытаюсь ей сказать примерно тоже, но в ответ непонимание, она как бы спрашивает: «А зачем ты мне это говоришь? Говоришь, потому что я для тебя другая. Не такая, как остальные твои дети?» Как объяснить, что я хочу лишь уберечь ее от грубости жизни, бесцеремонности чужих людей. Но в пять-шесть-семь она этого явно не поймет. Тогда когда? В десять-двенадцать, когда она и так уже пытается заявить о своей независимости от остальных членов семьи, как бы ее не понимающих? Когда ей сказать эту дурацкую правду, которая обязательно всплывет? Когда ни скажи, окажешься раздраженной злонравной мачехой Золушки. Ей будет казаться, что на нее взваливают «всю самую грязную и тяжелую работу в доме» и при этом не любят.

А потом она вырастет, как сироте ей будет положено от государства бесплатное жилье. Мы не богаты, поэтому не хочется, чтобы ребенок лишался своей квартиры, а сохранить ее возможно, только если не удочерять ее, а лишь оформить опекунство. То есть стать не настоящим родителем, а вроде как лишь наполовину. Но разве это не предательство сразу по отношению к ней? Разве стоит того эта квартира, чтобы я чувствовала в наших отношениях какую-то временность. Ведь опекуну еще и зарплату, кажется, платят. Наверное, это хорошо – лишние деньги в семье, но тогда получается, что я беру ее из-за этих денег. Мои собственные дети у меня есть, просто потому что есть. И это чудо, каждый из них чудо, от которого я не смогла бы отказаться. А с ней, как быть с ней? Если я буду получать деньги за ее воспитание, будет ли это чувство счастья от каждодневной встречи, узнавания друг друга, или это будет просто моя работа, которую я, скорее всего, буду выполнять довольно качественно.

И сможет ли меня утешить мысль, что в детском доме ей было бы все равно хуже, чем со мной, с нашей семьей. Ведь стоит взять одну фальшивую ноту с любым ребенком, и в отношениях – трещина, а тут не просто ребенок, а ребенок особо ранимый, как бы ждущий подсознательно еще удара от жизни, и еще. А я знаю, что каждый месяц получаю за его пребывание со мной деньги, но при этом остаюсь искренней, любящей мамой? Или я воспитатель Наталья Петровна, а «мама» – лишь удобное для всех прозвище.

Нет, если я так мучаюсь уже сейчас, то что же будет, если она появится в нашей жизни. Я буду изводить себя рефлексией, я буду надоедать этим мужу, а когда за этим любить и вообще жить?

Каждое утро, нащупывая забытый сон, я прокручиваю все эти ситуации и, дойдя до ясного осознания невозможности этого всего, успокаиваюсь. Я думаю, что вот сейчас у нас нормальная размеренная жизнь, меня нельзя упрекнуть в эгоизме – у нас много детей, нам непросто их растить, но при всем при этом наша жизнь приятна. Наши старшие дети радуют учебой, дочка про МГУ уже что-то бормочет, сын о медицине задумывается. Говоришь с ними, и понимаешь, что это хорошие живые ребята, симпатичные люди. Еще сын поет в хоре, занимается музыкой не где-нибудь, а в Гнесинской Академии. Мы ходим на концерты. Что говорить – приятно! Да что там занятия, в конце концов. Есть и просто жизнь помимо них. Вот взять хотя бы лето. Поедем все вместе на море, а там муж со старшими какие-нибудь замки пиратские будет изучать, я с малышами в дельфинарий пойду. Зачем же этот мир, размеренный, спокойный, хотя и не сказать, что лишенный сложностей, но привычный, менять на непонятный. Сложившуюся жизнь переворачивать, объяснять что-то детям и всем родственникам, выслушивать негодующие или, наоборот, восхищенные речи. Они станут выбивать из колеи, их надо с кем-то обсуждать, это все рано или поздно начнет нервировать. У нас сейчас нормальная жизнь. Остановимся на этом.

Но девочка сидит в моей голове, она ждет. Возможно, сегодня я не готова к этому, и завтра, но я буду жить с ней внутри. И мне страшно, если когда-нибудь из головы она опустится вниз, в мое сердце, а в реальной жизни, в моей семье, среди детей, так и не появится, потому что возможно это и имеют ввиду великие писатели, когда говорят о разбитом сердце.

Анастасия ОТРОЩЕНКО