Человек и закон

Вышедший перевод книги «Homo Sacer. Чрезвычайное продолжение» итальянского философа Джорджо Агамбена – отличный повод изучить явление, именуемой «биополитикой». Что значит действовать политически? Как осуществляется современная власть? Каковы юридические и исторические корни мирового политического права?

Автор

Автор книги (р. 1942) – один из самых обсуждаемых мыслителей последних десятилетий и одновременно живая легенда, активный свидетель многих эпох и близкий друг многих великих. Студент хайдеггеровских семинаров и апостол Филипп в «Евангелии от Матфея» Пазолини. Юрист по первому образованию, переводчик по одной из специальностей, филолог по образу мысли, Агамбен сосредоточен на довольно широком круге тем – от политики и эстетики до филологии и богословия.

«Homo Sacer. Чрезвычайное положение» (Stato di eccezione, 2003) продолжает исследования, начатые в середине 1990-х, когда вышел первый труд в этой серии, начинающейся со слова Homo Sacer «Суверенная власть и голая жизнь». Через три года был издан – с нарушением порядковой последовательности – третий: «Что остается после Освенцима: архив и свидетель». Нынешняя же книга по номеру вторая и может быть рекомендована в качестве самостоятельного произведения не только читателям философской литературы, но и всем, кого интересуют вопросы мирового права и генеалогия современной политики.

На этот раз Агамбен со свойственной ему филологической въедливостью и юридической цепкостью сосредоточен на «чрезвычайном положении» как основополагающей управленческой парадигме современности. Оценивает оправдывающее ЧП понятие «крайней необходимости», «не знающей закона, но творящей закон»; прослеживает историю римских терминов auctoritas (авторитет) и potestas (власть); возвращается к классической полемике о праве и насилии между немецкими политическими философами Карлом Шмиттом и Вальтером Беньямином. На протяжении этого путешествия, логически тщательно продуманного, мысль Агамбена кружится вокруг трех ключевых понятий – homo sacer, «суверен» (суверенитет) и «чрезвычайное положение», которые имеет смысл рассмотреть более пристально.

Человек священный

Священным/проклятым человеком (homo sacer) в Древнем Риме называли лицо, по каким-либо причинам – например, вследствие нарушенной присяги или клятвы – лишенное всех гражданских прав и исключенное из общества. Homo sacer не мог рассчитывать на защиту закона, и любой мог его безнаказанно убить. Что было нельзя (и немаловажно для языческого общества), так это принести его в жертву богам. Homo sacer, подчеркивает Агамбен, это человек, сведенный к «голой жизни».

Своеобразный, (вне-)общественный статус, упоминающийся уже в текстах V века до Рождества Христова, пережил Древний Рим и просуществовал в Европе на протяжении всего средневековья вплоть до Нового времени. Считается, что впервые он был отменен законодательным актом, принятым английским парламентом в 1679 ( «Акт о лучшем обеспечении свободы подданного и о предупреждении заточений за морями») – в этом документе подчеркивается, что всякий уголовник прежде всякого наказания должен быть осужден в судебном порядке.

Человеческая биология

Понятия «суверенитет» и «чрезвычайное положение» ввел в современный оборот Карл Шмитт, установивший между ними «сущностное сходство» в работе «Политическая теология» между ними. Шмитт проанализировал, что с юридической и философской точки зрения происходит до, во время и после того, как суверен (государственный институт, политический лидер, диктатор и т.д.) принимает решение о введении ЧП. Для Агамбена, повторяющего в этом отношении выводы Беньямина, чрезвычайное положение – это ситуация вне закона, превращающая граждан в «священных людей», аналогичных римским, – бесправных и сведенных к голой жизни.

Нынешний тип власти и современную жизнь, согласно Агамбену, не понять, не осознав ее биополитического характера. Многие сегодняшние решения государственных руководителей имеют «прямой биополитический смысл чрезвычайного положения как первоначальной структуры, в рамках которой право включает в себя саму человеческую жизнь путем временной приостановки своего же собственного действия». Например, военный приказ (military order) Джорджа Буша от 13 ноября 2001 года, санкционирующий «задержание на неопределенный срок» (indefinite detention) подозреваемых в причастности к террористической деятельности. Другой пример – процессы в «военных комиссиях» над гражданами других стран, подозреваемых в терроризме (не путать с военными судами, предусмотренными законодательством военного времени).

Уже «Патриотический акт», принятый Сенатом США чуть ранее, позволял генеральному прокурору «заключить в тюрьму» иностранца (alien), которого подозревают в угрозе национальной безопасности США; однако спустя неделю задержанный должен был быть либо выслан, либо обвинен в каком-либо преступлении. Новизна же бушевского «приказа», констатирует Агамбен, в упразднении «всякого правового статуса индивидуума, являя миру существо безымянное и с юридической точки зрения не классифицируемое». Захваченные в плен афганские талибы могут лишь мечтать о положении военнопленного, положенного им согласно Женевской конвенции, но не по американским законам.

Со своей стороны, российский читатель может вспомнить о распространенной у нас практике бессрочно удержать в СИЗО лицо, в отношении которого не вынесено обвинение. Противоречащий закону, этот «обычай» давно уже представляет собой негласно действующую норму, подчеркивая потенциально внеправовой статус любого из нас.

ЧП глобального масштаба

Исследуя римское право и дальнейшую западно-европейскую юриспруденцию, Агамбен показывает ошибочность любых концептуальных построений, непосредственно связывающих ЧП и право. Будь то распространенная теория крайней необходимости как первичного источника права. Или интерпретация ЧП как «применения государством права на самооборону». Ошибочной Агамбен считает и теорию Шмитта, опосредованно «легализующую» ЧП.

Тем не менее, на фоне неудержимого развития явления, названного «гражданской войной в мировом масштабе», чрезвычайное положение все более и более стремится стать доминирующей управленческой парадигмой современной политики.

Начиная с Первой Мировой, практика введения ЧП становится повсеместной и постоянной. Один из самых ярких юридических примеров – декрет «О защите народа и государства», изданный Гитлером сразу прихода к власти (28 февраля 1933 года). Декрет «приостанавливал действие тех статей Веймарской конституции, которые касались личных свобод», и действовал вплоть до разгрома Третьего рейха. Таким образом, юридически можно считать Третий рейх чрезвычайным положением, длившимся 12 лет. Немало примеров из отечественной истории мы могли бы добавить на этот счет и от себя.

Но важно помнить, что чрезвычайное положение и диктатура не одно и то же. ЧП – это скорее «пространство правового вакуума, зона аномии, в которой парализованы все юридические понятия – и прежде всего различие частного и общественного». При этом мы существуем в среде постоянных прецедентов («на всей планете не осталось места, где не действовало бы чрезвычайное положение»). Растущее не по дням, а по часам число исключений из правила приводит к тому, что право как таковое не действует.

Во всех современных странах, включая демократические (по Агамбену, в «так называемые демократии»), использование вечного чрезвычайного положения, даже если оно и не было объявлено формально, – одна из главных управленческих практик. В этом смысле, продолжает Агамбен, «современный тоталитаризм можно определить как режим узаконенной гражданской войны, введенный посредством ЧП и сделавший возможным физическое уничтожение не только политических соперников, но и целых категорий граждан, которых по каким-либо причинам представлялось невозможным интегрировать в политическую систему».

Упражнение на закрепление

Аналог чрезвычайного положения был известен уже в Древнем Риме под именем iustitium. Считалось, что действия, совершенные в этот период, не поддаются правовому определению; такого же мнения принято придерживаться и сейчас. Однако неясность их статуса не снимает вопрос: как вести себя во время ЧП? В частности, здесь и сейчас.

На этот вопрос Агамбен или не дает ответа, или ограничивается немногословными рекомендациями: «область политического оказалась в длительном кризисе потому, что к ней примешалось право, и она стала воспринимать себя – в лучшем случае – как учредительную власть (то есть насилие, устанавливающее законы); в худшем же случае свелась к простой способности совершать мелкие сделки с правом. Тогда как подлинно политическим является лишь такое действие, которое разрывает связь между насилием и правом».

Для христианина осуществляемый философом неушительный анализ современности не представляет чего-то оглушительно нового или тем более нормативного; что могло бы заставить сколько-то скорректировать поведение и образ жизни. Как в пословице о семи бедах, у верующего на все вопросы лишь один ответ: вера и богобоязненность. Современное сползание в юридическую неразбериху и изменчивость юридических изводов подчеркивает ясную неизменность заповедей, напоминая об особой важности исполнения Божьих законов в эпоху затянувшегося чрезвычайного положения, когда на остальные законы полагаться не приходится.

Петр ГРИНЕВ мл.