Бессмертная болванка

5 апреля на Первом канале покажут документальный фильм Любови Аркус «Антон тут рядом». Аркус сделала фильм об уважении к аутисту. Она поставила зрителя перед фактом, что жалелки и умиления ни к чему.

Когда я вижу что-то совершенное – в искусстве ли, в человеке ли – я всегда теряю и без того не слишком развитую в себе критическую формацию. Ибо объяснять совершенство – невозможно. Слова даны человеку лишь для того, чтобы толковать несовершенство. Абсолютное же вызывает во мне один простой вопрос: «Как это возможно?» Этот вопрос постоянно возникает в моей голове, когда я думаю о фильме Любови Аркус «Антон тут рядом». Я смотрела фильм несколько раз, смотрела в темной любиной гостиной с ее рабочего киностола, и скованная тисками зажимающего меня чувства, когда мощь переживания настолько велика, что ты даже не можешь плакать, а когда появляются слезы, ты понимаешь, что это не слезы, а выжатая из засушенной мышцы душевная влага. У меня был лишь один вопрос: «Как это возможно?» Я смотрела в компании любиных друзей, сильно искушенных в кинематографе, и слышала, как разливается по комнате энергия изумления – не от фильма, а от самих себя, отражающих фильм, видавших всякое и вдруг предательски теряющих холодный оценочный нос – и опять ловила себя на вопросе: «Как можно было это сделать?»

Нет, разумеется, я более-менее знаю предысторию. Я знаю, что все началось с того, что Любови Аркус, главному редактору киноведческого журнала «Сеанс», на колени из стопки филантропических бумажек упал листок с текстом про людей, подписанный «Антон Х.» Он упал и пронзил ее так, как может пронзить обнаруженное послание предков – когда через архаичный синтаксис, через череду давно вымаранных из алфавита древних букв вдруг пробивается зов, живой и звонкий, как оклик родного ребенка. (И не зря через фильм проходит разговор с утраченным в младенчестве отцом режиссера и перебор под камеру его писем). В этом листке, выпавшем из ниоткуда под аркусовский взор, замерла, как насекомое в янтаре, маленькая anima mundi, которая без предупреждения и обещаний потащила наблюдателя за собой.

Что делать с этим янтарем? Можно очарованно, отдавая должное остроумию природы, его разглядывать, гладить пальцами, можно, огранив, повесить кулоном, побрякивать наслаждением обладания. Аркус пошла на абсурд, на какую-то демиургову авантюру – она решила растопить камень и достать жучка.

Сложными путями она отыскала Антона Х. и начала снимать. Но съемки ли это были в том чеканном смысле, какой мы понимаем под работой включенной камеры? Четыре года с третьим глазом – не многовато ли для того, чтобы просто вызвать затем сочувствие проката?

Знаменитая аутистка Темпл Грандин, профессор, зоопсихолог с мировым именем, в одной из своей лекций призналась в том, что все классификации и типологии, принятые нейротипичными людьми для упрощения их усвоения разнообразного мира, не подходят аутистам. И, в общем, не очень им нужны. Она сказала, что для нее человек, идущий пешком, и человек, скачущий на лошади, – это разные категории, разные классы понятий. И она не видит между ними ничего общего. Столь часто возникающий сегодня у интервьюеров вопрос к Аркус, а как же камера, не мешала ли она Антону, отчасти находит ответ в этом объяснении Грандин. Оператор фильма Алишер Хамидходжаев был отдельным типом существа, это просто «человек с камерой». Люба стала «человеком с любовью». Два совершенно самостоятельных класса существ. В дополнение к большому ряду таких же самостоятельных и отдельных – «человек со шприцом», «человек со здравым смыслом», «человек с общественной пользой», – бесконечное количество «классов» существ, навязанных аутисту добронамеренной системой.

«Человек с любовью» – Люба сама и многократно педалирует этот статус. С одной стороны, вполне законно и правильно. Ибо она-то уж точно знает, какое место в общении с аутистом занимает любовь. Один прелестный мальчик-аутист на вопрос к нему «ты любимый?», отвечает «би». В лексике обычных детей «би» – это машина. Для аутиста «би» – это средоточие ключевой ценности, само животворение в его тяжелой жизни. Неговорящий мальчик, превозмогая себя, вычленяет ударный слог слова, за которым стоит его воздух. «Би» для него – это «be», «to be», без компромиссов. И все-таки, в фильме Аркус я вижу нечто большее.

Мне, как инсайдеру аутичного мира, хорошо известно, как, в общем, легко и просто полюбить аутиста, каким точечным лазером мгновенно топится кристальный комок чувственного неприкосновенного запаса. И мне же прекрасно известно, как трудно пробудить уважение к аутисту. Как это сложно – признать в человеке, рожденном и существующем поперек удобно устроенного мира, не слабое страдание, не меньшего брата, не умильного недотепу, а мощное, превосходящее тебя по силе и знанию создание, взявшее на себя работу по освоению непредназначенной для него реальности. Аркус сделала фильм об уважении к аутисту. Она поставила зрителя перед фактом, что жалелки и умиления не проканают. Аркус, предъявляя сюжет как будто нарочитой классичности – мытарства, изгойство, мытарства, смерть, мытарства, загородный дом в семье, – сообщает нам всем, что жизнь – не в сюжете. Жизнь не в событийной канве, не в социальном рисунке. Жизнь в том, чтобы войти в кадр, вопреки велению оператора выйти оттуда. Войти в кадр и прощупывать свое ему соответствие, проминать свое холеное мясо и отыскивать в нем твердую болевую точку безоговорочного признания чужого величия.

«Как это можно было сделать?» – опять возникает у меня вопрос. Не знаю. И слава Богу, что не знаю, потому что я хочу сохранить в себе этот детский вопрос. Я хочу оставить в неприкосновенности свой восторг и в неделимости свое впечатление. Отец одного аутичного мальчика сказал мне когда-то про своего сына: «Он так прекрасен. Он – та самая болванка, на которую люди потом записывают всякую шнягу. А это и есть бессмертная сущность». У Аркус получилось записать на камеру саму эту бессмертную сущность. А свою собственную «шнягу» размагнитить. Как? Не имею понятия.