13 октября 2012 года умерла Александра Михайловна Ленартович, первый директор интегративной школы «Ковчег». Великая женщина с удивительной судьбой – но это слишком слабые слова. Она остается для меня загадкой, а ее жизнь продолжает звучать как вызов.
Перед столом директора
Эта с виду ничем не примечательная женщина с несколько хмурым лицом, к тому же «технарь» по образованию, в 1991 году неожиданно, пройдя конкурс, стала директором школы «Ковчег». В тот момент, в самом начале 1990-х, вдруг появилось множество новых вещей, в том числе самых разных школ и негосударственных организаций, занимающихся особыми людьми. Во второй половины того же бурного десятилетия я начал работать в «Ковчеге». Первое, что бросалось в глаза поднявшемуся на второй этаж посетителю, – это знаменитый «кабинет» Александры Михайловны: стол директора, стоящий в коридоре, в таком месте, где в офисе был бы уместен ресепшн.
Со своего поста Александра Михайловна могла окликнуть проходившую мимо ученицу и спросить: «Ася, а ты почему не на химии?» – или тихо сказать кому-то: «Хочешь изюму?» (она хранила неиссякаемый запас угощений).
Вокруг этого стола толпились дети и взрослые, на нем едва не сидели. Тут же располагался директорский телефон, по которому все – порой даже не спрашивая разрешения хозяйки – звонили (мобильников еще ни у кого не было). Иногда сюда же звонили родители с просьбой подозвать к телефону детей, чтобы задать им нехитрые вопросы. У стола ученики жаловались на педагогов, выгнавших их с урока, или на одноклассников, плакали, говорили о своих романах, смеялись, просили ручки, тетрадки или даже туалетной бумаги, а иные подходили к столу просто так, от нечего делать, и угощались конфетами.
Александра Михайловна держала всех людей с их самыми разными проблемами в сердце и – что не менее удивительно – в памяти. Это казалось довольно странным соединением ролей: быть и администратором, и сердцем школы в одном лице. В кипящей вокруг суматохе директор возвышалась над всеми как незыблемый утес, вокруг которого бушевала хаотичная стихия. И у нее был авторитет, ее как бы чтили, но тут совсем не было страха. Казалось, она тебя видит, так что врать ей не имело смысла. И в этом шумном мире школы она говорил тихим голосом – не нарочно ли? – и собеседники вынуждены были к этому приноравливаться и утихать.
Кроме открытого кабинета, было открыто и ее жилище – квартира, находившаяся неподалеку от школы, где иногда паслись трудные подростки. На ее даче в Звенигороде тоже мог жить кто угодно. Когда у Александры Михайловны появился настоящий отдельный кабинет, многим стало грустно: это был как бы знак наступления иной эпохи.
Загадка Александры Михайловны
Да, ее жизнь действительно была верным служением, не слишком заметным для окружающих; при этом она была лишена личных амбиций, скромна и мало говорила о себе. И она совсем не боялась таких вещей, которых боится типичный администратор. Скажем, смело выдавала какие-то справки, не заботясь о том, «а что будет, если?» Она понимала, что нужное детям не всегда укладывается в школьные программы, и делала многое по-своему, игнорируя инструкции. Или, например, она пристроила в школу нашего приятеля Сергея, бомжа с одной ногой: он ел в школьной столовой, ночевал тут и работал.
Бывало, родители просили меня составить протекцию, чтобы их ребенка приняли в школу, где мест в классах, порой, не хватало. Я обычно отвечал, что рекомендации никакой роли не играют, а нужно просто прийти «с улицы», подняться на второй этаж и поговорить с директором и честно рассказать свою историю. И не раз мог наблюдать такую картину: Александра Михайловна объясняла, что мест нет, слушала историю мамы и – как будто в порыве сострадания – вдруг говорила «да» и находила какие-то решения.
«Откуда она такая?» – часто спрашивал я себя. Я знаю только крупицы событий ее жизни, она не «трубила перед собой» и о многих ее удивительных деяниях я мог узнать от случайных очевидцев. Феномен Александры Михайловны остается для меня загадкой, и эта великая женщина заслуживает работы внимательного биографа.
Наша последняя встреча с ней звучит как вызов. Компания довольно странных людей из общины «Вера и Свет», человек пятнадцать, оказалась около сельского дома, где находилась Александра Михайловна, и мы позвонили ей с вопросом, можно ли зайти в таком количестве в гости. Она не только позвала нас, но и настояла на том, чтобы мы съели тут обед – а это не так банально: импровизированный обед для небольшой толпы. За чаем речь зашла об общине для особых людей, которая очень нужна, но которой в России еще нет. И неожиданно Александра Михайловна задала нам с женой неприличный вопрос: «А вы готовы жить в общине?» Она имела право задавать такие вопросы. Сама ее жизнь была и остается вызовом для нас, оставшихся в живых.
Пестрый дом «Ковчега»
Типичная картинка: лестница школы «Ковчег» во время переменки. С шумом и дикой скоростью по ней лавиной сыплются вниз вырвавшиеся на свободу ученики, а навстречу им с невероятной медленностью, тратя немало сил на преодоление каждой ступеньки, взбирается мальчик с ДЦП. И ты понимаешь: он не чувствует себя униженным, хотя все дети остаются самими собой. Вот на что похожа интегративная школа.
Она была названа в честь «Ковчега» (L’Arche) Жана Ванье – на мой взгляд, не слишком удачно, потому что это название указывает на своеобразный «бренд» определенных общин, – и ее имя перекликается с Ноевым ковчегом, спасающем от потопа множество очень разных живых существ.
В «Ковчеге» действительно царила пестрота во всех смыслах. Например, тут мирно уживались друг с другом православные, мусульмане, атеисты, иудеи, антропософы и т.п. И тут существовало невиданное изобилие самых разных вещей, кроме учебного процесса, как, например: конюшня и издаваемый учениками журнал, несколько театральных групп и свой оркестр, гончарная мастерская и работающий древний ткацкий станок, на котором разные люди вместе могли ткать один ковер, потом появились свое кафе – дешевое, вкусное и где можно посидеть – и свой музей. Как будто там было множество «социальных комнат» (кроме классов), где каждый – включая взрослых – может найти себе место. Тут была жизнь с преизбытком и царило настроение щедрости.
Тут умели праздновать – иногда по нескольку дней, – и праздники были ассамблеей разных поколений, потому что сюда всегда приходили выпускники. Они поддерживали связь со школой и приходили сюда «пастись»; в некоторых трудных случаях Александра Михайловна помогала им устроиться, найти занятие или работу.
Вечером перед уборщицей всегда стояла проблема: как изгнать перед закрытием школы подростков, которые не собирались уходить до последнего момента. При том, что иные из них ненавидели саму учебу.
Важным местом общения всех со всеми была также столовая, где в самые трудные времена всем бесплатно предлагали очень вкусные мюсли. Учителя тут никогда не ели отдельно, но только вместе со случайными соседями, без чинов. Тут у педагогов не было идеи: «Мы отработали свои часы, а теперь отдохнем от детей». А бывало, ты видишь человека, которому трудно донести до стола, скажем, тарелку с супом – и ему сразу помогают, а потом и ты сам учишься помогать в подобных случаях.
Скорее школа «Ковчег» походила на большую семью, на дом, а никак не на казенное заведение.
Педагоги тоже могли тут быть сами собой. «Делай то, что хочешь и любишь – у тебя же с ними есть контакт» – сказала Александра Михайловна одной учительнице про сложный класс. Она понимала, что не все дары педагогов умещаются в прокрустово ложе учебных программ.
И наконец, в школе стало появляться все больше сложных детей. Из тех, кого по разным причинам никто не хотел брать ни в одну из московских школ. (И даже один взрослый умственно отсталый человек, которому некуда было пойти, ходил заниматься со мной, ел в столовой, посещал мастерские – и как-то Александра Михайловна умудрялась за это платить в нарушение всех правил.)
Кому нужна интеграция и кому она мешает?
Однажды я сопровождал Жана Ванье, который хотел посетить один из детских специальных интернатов в Москве. Подходя к зданию, мы увидели решетки, из-за которых на нас смотрели гуляющие на улице дети. «Обычно это самые здоровые дети, – сказал Жан, – стоят у забора и жадно смотрят на обычный мир».
Стремление собрать особых детей в специализированом заведении понятно: так всем удобнее. Но в этом случае они попадают в слишком «особую» среду, в гетто, а им крайне важна именно среда нормальная. В конце концов, обычные социальные навыки и ощущение связи с жизнью обычных людей для их будущего счастья важнее многого другого. Поэтому в целом посещение нормальной школы для особого ребенка более ценно, чем обучение в школе специальной.
Возможно, «Ковчег» с его особой историей не во всем может превратиться в методические указания для прочих интегративных школ. Но подобных школ у нас слишком мало. У общества иные приоритеты. Тем не менее, опыт «Ковчега» наглядно демонстрирует некоторые вещи.
Он отвечает на вопрос – не обделяет ли интеграция так называемых «нормальных» детей? В случае «Ковчега» особые дети особенно властно заставляют строить просто хорошую – хорошую для всех – человеческую среду, где всем легче быть самими собой и развивать свои дарования. И оказывается, если взрослые это принимают, дети не проявляют «естественной жестокости»: не травят непохожих. Такая жестокость просто отражает реальность так называемого «нормального» мира. Что же касается академической стороны вопроса, то в «Ковчеге» гибкая система и креативность педагога позволяла более одаренным ученикам получать больше знаний по нужным предметам.
В целом «Ковчег» показывает, что школьная система может быть человечней – и может быть человечней наше общество в целом, если оно поймет, как это важно для всех нас – давать место особым людям в обычной жизни.
