Студенту Московского физико-технического института Евгению Жиляеву в 1988 году был 21 год. 8 декабря, меньше чем через сутки после разрушительного землетрясения в Армении, он вместе с друзьями уже был в Спитаке в качестве спасателя-добровольца.
Молодые люди разгребали завалы и спасали людей. В разрушенном городе они пробыли до самого конца, уехали только 31 декабря, когда спасательная операция была свернута по решению властей. Все эти дни Евгений Жиляев носил с собой не только специальное снаряжение, но и фотоаппарат. Его фото и его рассказ – память о тех страшных декабрьских днях.
«Выстоял только горком и знак «Слава КПСС»
О том, что в Армении землетрясение, я узнал от своего друга Димы Никольского, мы вместе занимались альпинизмом, ходили в походы. Как тут не откликнуться? Думали меньше секунды, наверное. Мы как-то очень резво подхватились и поехали прямо из института – он располагался в Долгопрудном – в Москву.
В тот день все складывалось удачно, сейчас бы я такой фокус, наверное, не повторил. Мы сразу же попали на прием в посольство Армении, там, узнав, что мы альпинисты и имеем опыт участия в спасательных операциях, дали добро. Сказали: «Собирайте группу 42 человека, мы обеспечим проезд до места. Поедете в Спитак, там очень нужны профессионалы».
Мы с Никольским ринулись обратно в институт, и в 6 вечера 7 декабря уже набрали единомышленников из числа студентов – спортсменов, туристов, альпинистов, как мы. Ректор и военная кафедра очень помогли: выделил нам питание – тушенку, гречку, рис. Дали противогазы, респираторы, костюмы химзащиты и большую армейскую палатку. Ну и все – ночью первая группа добровольцев, восемь человек, уже вылетели спецбортом в Армению. Остальные догнали нас спустя сутки.
В Спитак нас забросили вертолетом рано утром 8 декабря.
Помню: город в руинах, ни одного целого здания. Только торчит то ли горком, то ли обком. И покосившаяся стела «Слава КПСС» на въезде в город. Остальное – обломки. И над ними уже витает сладковатый трупный запах.
Ни электричества, ни воды – коммуникации разрушены.
Никого еще толком там не было, ни спасателей, ни военных, они вошли в город только через два дня. Зато уже сновали по развалинам мародеры. Не было карт и планов местности, чтобы определиться с фронтом работ. Не было кранов и спецтехники, их подогнали значительно позднее. Мы быстро пробежались по городу, чтобы сориентироваться, где что находится и где могут быть люди, и взялись за работу.
«Спасти жизнь могли пианино или телевизор»
Местные, конечно, очень помогали, именно они подсказывали, в какой квартире, или в какой части административного здания оставались люди.И они сами голыми руками таскали эти обломки, помогали всячески. Но были и другие случаи.
Однажды мы разбирали завалы в жилом доме. Здание было разрушено не так, чтобы сильно, нам сказали, что в квартире должны быть люди. Спасатели расчистили подступы, ребята-спелеологи очень тщательно все подготовили.
Это было, кстати, удачно, что в нашем отряде были спелеологи, они могли подсказать, как проникнуть в замкнутое пространство, чтобы ничего не обрушилось, все рассчитывали, проверяли, укрепляли как могли.
И вот мы с местным жителем залезли в разрушенное здание, а оказалось, он просто хотел достать из квартиры свои сбережения. А мы в это время могли кого-то спасти живым, но не успели. Молча его отпустили, просто слов не было, кипело все внутри: ну как так, ради чего же мы рисковали?
Это, конечно, единичный случай. Удавалось доставать и живых. Помню парня, подростка лет 15, женщину, мужчину пожилого… Всего наш отряд спас человек 10, наверное. Живых. Сколько мертвых – не знаю, мы перестали в какой-то момент считать.
Мы поднимали плиты с помощью системы блоков и веревок. Кранов не хватало, их на весь Спитак было не больше пяти. Подогнать их не всегда удавалось, были места, недоступные для техники. Пробивали альпинистскими скальными молотками бетон до арматуры, резали ее ножницами или пилили ножовкой, проделывали ходы.
Последнего выжившего мы достали 18 декабря, мужчина был без сознания, но совершенно целый. Жизнь ему спасло пианино – оно удержало рухнувшую сверху плиту.
Еще очень часто плиты держались на советских телевизорах: кинескоп взрывался, а деревянный ящик прочно подпирал всю конструкцию. Помогали комоды, дверные проемы. И кстати, гораздо чаще живых удавалось найти на нижних этажах – там перекрытия складывались домиком, а под ними – люди. На верхних этажах было месиво.
«Гробы все подвозили и подвозили…»
Пострадавшим приходилось оказывать медицинскую помощь. У нас с собой была аптечка: приходилось накладывать жгуты, иногда колоть антишоковые препараты – сердце у людей не выдерживало. А порой – просто давали глотнуть спирта из фляжки.
Обращаться с пострадавшими мы умели в силу своего опыта, полученного во время занятий альпинизмом: проходили специальные курсы. Например, не все тогда знали, что передавленную конечность ни в коем случае нельзя освобождать сразу – сначала необходимо наложить жгут. Потому что когда рука или нога несколько дней лежит под плитой, в ней скапливается трупный яд, и если просто убрать давление на конечность, кровообращение восстанавливается, начинается распространение токсинов по организму, и человек умирает.
Тогда профессиональных спасателей было мало, считайте, почти совсем не было. Работали военные и добровольцы. Часть пострадавших погибали именно в процессе спасения, просто потому, что многие добровольные спасатели не умели правильно доставать их из-под руин.
Скорых в Спитаке не было, возили людей на армейских «уазиках» и нескольких легковых машинах, кто-то из местных сумел завести. А несколько раз пришлось везти на танке, прямо на броню поднимали и там держали в положении лежа или сидя. Лагерь медицинский оборудовали за городом, туда и доставляли.
А для погибших были гробы. Их привезли очень много, весь город был в этих гробах… Их все подвозили и подвозили. Если мы находили мертвого – загружали в гробы.
По городу курсировали два грузовика, жертв землетрясения отвозили на стадион. Там гробы стояли какое-то время открытыми, чтобы жители могли опознать своих близких.
Но как опознаешь? Это было месиво: мешок с костями, люди без лиц. Документы они при себе не носили, если только по какой-то примете, одежде, яркой детали узнаешь. Позже вырыли котлован и хоронили всех в общей могиле, потому что в Спитаке дважды возникала опасность эпидемии.
Запах разложения витал воздухе, я помню его до сих пор. Уже ударили морозы, но запах все равно был. Мы не снимали респираторов.
Еда со вкусом марганцовки
У Спитака был запах – трупный, и был вкус – это вкус марганцовки. Ее добавляли в воду, в еду, мы мыли ей руки, чтобы избежать опасности заражения. Мне потом еще полгода, наверное, еда без марганцовки казалась непривычной.
С питанием были проблемы, гуманитарная помощь до Спитака почти не доходила, а наши запасы были довольно скудными. Мы ели гречку и рис, местные привозили картошку. Иногда удавалось разгрести развалины продуктовых магазинов, найденную там еду мы сдавали «в общий котел», в лагере из нее готовили и для спасателей, и для местных жителей.
А тушенку мы отдавали собакам. Примерно через неделю в Спитак приехали английские и французские кинологи с собачками, такими маленькими, в карман положишь, и сидит. Их было удобно поднимать с помощью альпинистского снаряжения на самый верх рухнувшего дома, они резво бегали по развалинам и указывали, где могли быть люди.
А наши армейские кинологи приехали с овчарками. Псы часто резали себе лапы в разрушенных зданиях, да и поднимать их на высоту было сложно, они слушались только хозяев, на чужих рычали. Приходилось надевать им намордники, связывать ноги перед подъемом. Но главное, собак забросили, а питания им поначалу не дали. Спасатели делились с четвероногими помощниками тушенкой.
Связи тоже не было, телеграмму родителям, которые тогда жили на Урале, я смог отбить только через 10 дней. Написал: «Не волнуйтесь, я в Спитаке». Да они и сами поняли, где я, когда узнали о землетрясении, стали разыскивать меня в общежитии института в Долгопрудном, но так и не нашли.
А спали мы тогда… в гробах, они считались самым чистым местом во всем городе.
Залезешь в гроб, накроешься крышкой и несколько часов можно поспать. В лагерь ночевать мы почти не возвращались, жалко было терять время. Хотелось сделать еще больше, спасти еще кого-то.
«Мы вернулись далеко не мальчиками»
Когда 31 декабря мы покидали город, чувство вины не оставляло нас. Это не говорилось вслух, но все об этом думали – что может быть, мы где-то не услышали крик о помощи, где-то прошли мимо, где-то просто не успели.
Понятно, что это не наша вина. Понятно, что иногда надо спать, есть, отдыхать. Но в это время где-то умирал человек. Это чувство осталось со мной навсегда.
Я не знаю, как сложилась судьба тех людей, которых мы доставали из-под завалов. Никогда не искал их, и они меня не искали.
Тогда, в Спитаке закончилась наша юность, пришлось резко повзрослеть. У нас в отряде были ребята от 19 до 23 лет, и все ехали за приключениями. Да, это был порыв, желание спасать. Но все равно – ехали за приключениями. А вернулись уже далеко не мальчиками.
Меня много раз спрашивали, как мы это выдержали. У меня нет ответа на этот вопрос. Не все выдержали, были люди, которые молча исчезали и больше не появлялись в лагере. Были те, кто сознательно взял на себя работу, скажем так, обслуживающего персонала, готовил еду, обустраивал лагерь. Но большинство в нашем отряде отработали нормально.
Сегодня Евгений Жиляев занимается бизнесом – он связан с производством различных специальных строительных смесей. С женой Ириной они вместе до сих пор, в 1988 году она еще в статусе невесты ждала его из Спитака и конечно волновалась. Евгений поддерживает отношения и с членами своего поисково-спасательного отряда, несмотря на то, что жизнь разбросала людей по разным городам и странам. Увлечение Евгения Жиляева – фотография, он является членом Творческого союза художников России и Профессионального союза художников. Из пленок, отснятых когда-то в Спитаке, сохранилось чуть более 100 кадров. В 2018 году, в 30-ю годовщину спитакского землетрясения, снимки были показаны на выставке «Пять минут тишины» в Культурном центре при посольстве Армении в Москве.
