«Надо жить, не надо отступать». Монолог бабушки, которая спасает внучку

Когда умерла мама Полины, бабушка не позволила отдать ее в интернат для инвалидов. Уже шесть лет Румия Юсиповна сама заботится о внучке, ей 66 лет.

Полине – 18, у нее детский церебральный паралич. Девушка абсолютно беспомощна. Не двигается, не говорит. Сейчас Полина лежит в Морозовской больнице, весной ее госпитализировали с пневмонией. Состояние тяжелое.

Румия Юсиповна рассказывает о себе:

«А что моя жизнь? Как у всех! Я родилась в Гжели в Подмосковье, родители работали на кирпичном заводе. Папа узбек, мама татарка. Семья у нас была большая, четверо детей. Я старшая. Один брат в 16 лет попал под электричку, другой в 38 лет умер от острого аппендицита. Сейчас нас две сестры осталось.

Мы жили в квартире в поселке, всем тогда давали сараи рядом с домом. И вот в этих сараях мы держали животных. Папа очень любил живность. И козы, и свиньи, и кролики там были. Утки, гуси, куры. А кому помогать? Я самая старшая, значит, мне. Такая была трудотерапия с детства. Траву косила, корм давала. Я привыкла работать, я и сейчас на даче одна справляюсь.

Еще я бегала в совхоз, полола грядки, чтобы маме заработать на одеколон. Духов тогда не было, вот заработаешь, подаришь маме одеколон.

В медицине у нас никто не работал, я сама выбрала. В 14 лет решила стать медсестрой. Говорю, девчонки, я хочу в медицину! Одна подружка, Татьяна, со мной в училище пошла. Страхов у меня никогда не было, вида крови я не боюсь. И моргов не боялась, когда нас на практику приводили.

Первая работа была – медсестра-анестезист. Даже новорожденным наркоз давать приходилось. Да, было такое, сидишь, даешь наркоз больному, приходят студенты из медицинского института, вот они в обмороки падали. Я говорю: «Ребята, вы чего? Если вы сейчас падаете в обмороки, что же вы за врачи тогда такие будете?»

Когда я училась в училище, занималась спортивной атлетикой, ходила на стадион братьев Знаменских. Бег, лыжи. У меня второй разряд по легкой атлетике. На соревнованиях познакомилась с будущим мужем, он мастер спорта по горным лыжам. Я тогда уже готовилась в институт поступать, но тут все бросила, замуж вышла.

Переехала из Гжели в Москву, кооперативы тогда уже были, потихонечку накопили мы на кооперативную квартиру. Дочери родились. Когда Юле было 17, а Ирочке 13 лет, мы развелись. Муж стал «хулиганить», так-то он не пил, не курил. А я такая женщина, что терпеть долго не буду. Меня не обидеть, я сдачи дам.

Тогда я уже работала старшей сестрой в коммерции, в наркологии. Это были 1990-е годы. Я хоть и зарабатывала, но денег все равно не хватало. Стала «челночить», многие тогда так подрабатывали. Ездила в Польшу, Турцию, Италию. Собирала заказы по знакомым, на мелочевку разную – посуду, шторки какие-нибудь, и ехала. Серьезно я этим не занималась, точки своей не было, под заказ покупала.

Сейчас работаю медсестрой в наркологии, на полставки. Жить-то надо. Одной пенсии не хватает. Работа у меня с алкоголиками и наркоманами. Но мне их не жалко, они наглые, не хотят работать. Они же идут все по кругу, он выписался, через два дня поступил не в наше, так в другое отделение. Когда человек работает, он занят, ему не до пития.

Детей я подняла. Ирочка родила Полинку, когда в институте еще училась. Закончила, диплом получила. Полина со мной с детства, я ее тоже своей дочкой считаю.

Когда Ира была жива, она на день рождения Полиночку нарядит, на стульчик посадит, музыку включит. Ира была хорошая, добрая, всем верила, доверяла, а про себя забывала. Она никогда не жаловалась ни на что, я только спрошу: «Ира, что тебя беспокоит? – Мама, ничего, все нормально».

Но вот сердце. Сердце остановилось. Она, конечно, очень за Полину переживала. Никогда не хотела Полину отдать в интернат.

У ее подруги мальчик тоже такой был, он до 14 лет жил в семье, а потом его решили сдать в интернат. И через месяц мальчик умер.

Ира умерла в 2014 году, Полину я забрала себе. С папой ее первое время особо не контактировали, сейчас уже все уладилось. Время уже прошло, сколько можно сердиться, злиться, это тоже нехорошо, неправильно, может, и на Полиночке отражается.

Папа Поли женился, у него своя семья, Коля, Полиночкин брат, живет там. Папа приезжал в реанимацию, он говорил: «Я не могу смотреть на нее, мне ее жалко». Она же с трубками вся. Полина его уже не узнает. Он, конечно, любил ее, когда она маленькая была, а потом не очень с ней общался, Коля появился. Подойдет, поцелует, скажет: «Полечка», и все.

Я бы Полинку никогда не отдала. Я просто представила, это моя внучка, дочь моей дочери, как она там будет одна? Я сама медик, я знаю, сколько там народа в этих интернатах, как с ними обращаются, я против этого.

Это же ангелы. Как этих ангелов можно отдавать в чужие руки.

Вот мы лежим сейчас в паллиативе. Столько детей новорожденных здесь, которых родители бросили! Ну а зачем вы тогда их рожаете – я всегда задаю вопрос – зачем вы их рожаете? Чтобы оставить? Я не понимаю этого.

Я сразу решила, что не отдам ее. И Ира просила. Она как чувствовала. Говорила: «Что-то со мной случится, не бросайте Полину». Я бы ее и не бросила никогда.

Мы сейчас лежим в палате одни, я здесь все помыла, обработала. Кого подселят к нам, не знаю. Она этой ночью спала, и днем ведет себя хорошо. Шума, крика нет, и Полина более спокойная, не дергается. В другом отделении, как начинали кричать дети, она прям, бедная, содрогалась вся.

Ногти я ей подстригла, протерла ее губкой, потом обход был. Здесь же нет никакого ухода. Никого не допросишься. Так что, или я, или наша сиделка. Начинаешь Полину санировать, я стараюсь нежно делать, а у нее слезки текут, она плачет.

Вчера она со мной пыталась разговаривать: «Гм.. гн…» У нее здесь трахеостома, там зонд, она пытается мне что-то сказать, ругается на меня. Я говорю: «Что ты бабушку ругаешь?» Она у меня умничка. В апреле мы еще сидели в коляске, а теперь вот лежим… Но ничего.

У нас с ней связь невидимая, вот если что-то не так, то я чувствую. 10 мая с ней было плохо, я сутки работала, и не находила себе места. Мне девочки говорят: «Ты чего бегаешь, чего сама не своя?» Я только повторяю: «Что-то случилось, что-то случилось».

Мне реаниматологи потом говорят: «Бабушка, у Полины была клиническая смерть, но мы ее откачали. Она сказала, хочет жить». Я им отвечаю: «Она будет жить».

И она тоже меня чувствует. Она знает мой голос. Вот няня даже рассказывает, когда я иду с работы, а мы живем на четвертом этаже в пятиэтажке, Полина чувствует, что я иду. Начинает смеяться и в ладошки пытается хлопать. Я вхожу, она мне: «Га-га-га», такая радостная, я ее поцелую. Вот так мы с ней общаемся.

Она мне: «А!» «А» – у нее, значит, кушать. Я ее с ложки покормлю, Полиночка довольная. Она любит очень борщ, фасолевый супчик и щи с капустой. А вот гороховый выплевывает. Если ей не нравится еда, она сразу – тьфу, как верблюд.

Я купила ей красивых футболок, думала, поедем на дачу летом, говорю, а они и не пригодились. На даче я сажаю все, что Полина любит. Свеклу, морковку, перцы. Перцы фарширую, потом в блендере перемалываю, и она ест. Мы и торт так на день рождения делаем – тоже в блендере.

А сейчас вот один Нутридринк. Я сама пробовала, это даже на молоко не похоже, думаю, с чего ты, Полина, поправишься? Я ее налысо подстригла, потому что пролежень на голове, но ничего, волосы нарастут. Если что, и парик можно прикупить. Главное, чтобы она у нас вылечилась.

Я считаю, надо жить, не надо отступать, ну, не получается иногда, все равно надо быть сильной. Иногда вот тоже пущу слезу, а потом сама себе говорю: «Что ты плачешь? Слезами же не поможешь…»

Они не мешают, эти дети. Когда Иры не стало, мне многие говорили: «Тебе что, делать нечего? Зачем? Сдай ее в интернат, у тебя уже возраст такой…»

Сколько я буду жить – столько буду жить вместе с ней. Уж когда меня не станет, тогда пусть ее папа распоряжается. Поэтому, видимо, Бог дает мне силы.

Бабушке Полины нужна помощь для оплаты услуг сиделки. Просим помочь!

Фото Павла Смертина