Почему возвращают приемных детей и что с этим делать: интервью с руководителем главного российского радиопроекта по усыновлению

В 2014 году исполняется 10 лет программе «Детский вопрос», которая выходит на «Радио России». За минувшее десятилетие благодаря этой программе, выросшей в крупный социальный проект, нашли родителей более 2000 детей-сирот. «Милосердие.RU» предлагает вам интервью (начало – здесь) с бессменным руководителем проекта Инной Зотовой.

/www.pinterest.com/

Первый региональный поезд

– Всего за эти годы было 17 «Поездов надежды», последний ездил в Бурятию. Это был первый региональный «поезд». Что это значит? Мы обычно делали так: со всей страны приезжали люди с готовыми документами, и из Москвы «поезд» стартовал в тот регион, где мы решили его провести. Семьи были из разных уголков страны, дети разъезжались потом по разным городам.

Смысл регионального поезда в том, что базовые семьи – это семьи региона. То есть, мы ехали в Бурятию для того, чтобы помочь детям обрести бурятские семьи. Вопрос: зачем? Причины две. Во-первых, бурятские семьи активно берут детей в Бурятии. И национальных ребятишек в детских домах не так много. Там, в основном, славянские дети. И нам важно было донести до местного населения, что дети в детских домах есть, и они нуждаются в родителях.

Во-вторых, регион попросил нас привезти технологию сопровождения семьи во время подбора и оформления ребенка в семью. Кстати, нас пригласили туда именно региональные власти.

Мы с первого дня проводили идею необходимости сопровождения семьи. «Поезд надежды» и есть, по сути, служба сопровождения семьи. Причем так было с самого начала.

Что происходило в первом поезде и происходит во всех семнадцати? Собираются семьи, с ними проводятся занятия школы приемных родителей, независимо от того, учились они уже дома в такой школе или нет.

И практика показывает, что такие занятия необходимы. Обычно это три-четыре лекции по полтора часа – до того, как пустить людей к детям. И каждый вечер у нас проходят родительские собрания, продолжает работать школа приемных родителей, осуществляются индивидуальные консультации врача-психолога и специалиста по семейному устройству, у каждой семьи есть такое сопровождение. По сути, это помощь «в родах».

Школы приемных родителей сейчас ввели везде, но понятно, что в одном месте это работает хорошо, в другом – не очень. Кое-как сегодня уже начали говорить о необходимости сопровождать семьи после того, как появился ребенок. Даже кое-где эти службы сопровождения стали появляться.

А вот центральный процесс, когда семья «рожает», в это время с ней рядом никого нет. Между тем, это очень важный, ответственный момент: когда происходит поиск ребенка, первое знакомство с ним, когда семья читает медицинскую карту и не понимает, что там написано, когда не понимает, что такое статус-не статус… У нас люди садились в поезд и на первом занятии (пройдя школу приемных родителей, получив сертификат) задавали вопрос: «А опека от усыновления чем отличается?»

То есть, ничего не знают, не помнят, мозг отлетает, руки трясутся, слезы текут, мужчины нервно курят, мамы сползают вдоль стены – нормальные роды! Вот в этом процессе семьи очень часто остаются один на один со своими проблемами. Да, есть люди, которым это не надо, но опыт нашей работы и те заявки, которые к нам приходят, говорят о том, что такое сопровождение «в родах» очень востребовано.

И самое главное – это реальная профилактика возвратов. Потому что если семья ошибется: схватит и побежит, плохо соображая, что они делают, и их никто не остановит, не предупредит и не поможет на этом этапе, то дальнейшее развитие событий может быть самым непредсказуемым.

За 10 лет существования программы удалось устроить в семьи более 2000 детей. Но я хочу сказать сразу: «Поезд надежды» и вообще «Детский вопрос» – это не инкубатор по выращиванию идеальных детей. Всем почему-то кажется, что если они пришли в «Детский вопрос» или сели в «Поезд надежды», то «из-под полы» им тут же достанут блондинку с голубыми глазами, у которой папа – профессор, мама – балерина, со здоровьем у нее все отлично, даже аллергии нет.

Соответственно, и приемные родители должны быть идеальными, видимо, выращенными где-то на Луне. Но в «Поезде надежды» всё как в жизни. Вот родители, например: есть пожилые, есть молодые, есть одинокие, есть семейные, есть, у кого нет детей, и есть, у кого уже есть приемные дети. Есть кровные дети, есть после потери кровного ребенка. Вот как в жизни оно бывает – есть покладистые, веселые родители, есть смурные…

Иногда мы даже берем с собой родителей только для того, чтобы отговорить их взять ребенка. Потому что кто их остановит? И в этом смысле «поезд» тоже достаточно успешно работает.

У нас были прецеденты, когда мы убеждали семью не брать ребенка именно в этот период жизни. И если семья прислушивалась (а, как правило, все-таки к нам прислушиваются, потому что у нас очень хорошие специалисты работают) и брала тайм-аут, то позже, когда ребенок наконец появлялся в этой семье, все происходило совсем по-другому, гораздо мягче.

Когда надо взять тайм-аут

Мы смотрим на поведение людей друг с другом в нашем «поезде», если они не могут договориться между собой – папа хочет одного, а мама хочет другого, между ними начинается раздрай, то это повод задуматься: а нужен ли им ребенок?

Кстати, мы принципиально берем в «поезд» двоих, обоих супругов. У нас психологи следят, как пара работает. Это не значит, что они должны быть как солдаты-истуканы. Нет. Но это означает, что в семье должно быть единство какое-то по принципиальным позициям.

Иногда очевидно, что ребенок нужен маме, а папа за паровозом идет, и идет так, что этот ребенок может стать камнем преткновения. В семье заложен какой-то конфликт глубинный, который семья не проработала, и появлением ребенка супруги пытаются решить этот конфликт.

Тогда с семьей работает психолог. Пытается переубедить, даже где-то методом шоковой терапии: у нас рыдают, у нас и папы плачут, всякое бывает. Такие стойкие бойцы, и вдруг смотрим – все, папа сломался.

Это хорошо, на самом деле. Это катарсис. Это значит, что в семье что-то было. Была пружина, которую нужно было растянуть. Им нужно было что-то отстрадать, чем-то переболеть, как-то договориться между собой, и только после этого можно начинать выстраивать свою дальнейшую жизнь.

Готова ли пара принять ребенка или они пытаются новым ребенком, например, заместить потерю кровного. А там еще не отболело. И мама всю дорогу говорит: «Ой, он как вот мой Петенька». И вот он будет ходить в ту же школу, как Петенька, и одежда у нас от Петеньки осталась…

Очевидно, что на ребенке будет безумный груз этого погибшего Петеньки. И в этот момент психологи, конечно, должны работать с этой семьей. Останавливать. Потому что иначе ребенку будет очень тяжело. Такие вещи предсказуемы, и технологии наработаны.

Но и у нас возвраты были, поскольку это, повторюсь, не инопланетяне, это такие же люди, и дети такие же, как в жизни. Другое дело, что процент возвратов на количество детей, которые устроены в семьи, минимален, если сравнивать по стране, где речь идет чуть ли не о 10% возвратов, у нас эти цифры – меньше 1%.

В 2006 году семья вернула ребенка через неделю. Семья прошла дважды школу приемных родителей, полгода ездила и навещала этого ребенка. Семья, в которой этот ребенок был на каникулах, семья, которой дали «добро» все специалисты.

Почему это произошло – так и осталось тайной. Они вернули ребенка в детский дом через неделю и отказалась общаться дальше. Они поменяли телефон. То есть, у семьи, по-видимому, тоже был шок.

Надо сказать, что на этого ребенка у нас был конкурс – столько людей хотели его забрать. Когда он вернулся в детский дом, мама нашлась просто в тот же вечер практически. И сейчас у них все хорошо, все замечательно.

Это я к тому, что у нас дети не возвращаются в детский дом просто так, чтобы там остаться, мы обязательно следим за состоянием этого ребенка. И мы стараемся устроить этого ребенка в другую семью, мы его не оставляем. Этот ребенок становится нашим подопечным – все!

Популяризировать идею принятия ребенка в семью

Поначалу, как я уже говорила, было очень много семей с тайной усыновления, но сейчас мы изменили условия участия: семьи обязаны работать с прессой, чтобы популяризировать идею принятия ребенка в семью.

Сейчас эти поездки, скажем прямо, дорогостоящие. Семья не платит ни за что и ни копейки. Семья платит только за собственное питание в «поезде», если успевает поесть. И то завтраками мы кормим.

Самолет – это низкий поклон компании «Аэрофлот», которая уже очень много сделала для нас и для наших детей, и всегда безотказно. То есть, вот надо нам в Калининград – летим в Калининград, надо нам во Владивосток – летим во Владивосток, надо нам в Бурятию – летим в Бурятию, и сколько надо билетов, столько нам дают. И обратно нам еще и на детей билеты дают. Это мощнейшая поддержка, конечно.

До недавнего времени у нас был благотворительный фонд, который нам помогал, но кризис, к сожалению, нас разлучил. Правда, «поезд» все равно поехал в Бурятию, родная компания поддержала проект и, в данном случае, спонсором выступило наше «Радио России». Но, тем не менее, мы открыты для всех, желающих помогать нашему проекту.

Мы активно пропагандируем идею о том, что для семей, которые в этом нуждаются, должно быть сопровождение после принятия ребенка. Либо на базе школы приемных родителей, либо на базе службы сопровождения семьи.

Понятно, что семья не пойдет в опеку, к опекской тете просить ее о сопровождении – это же контролирующий орган! Поэтому понятно, что это не органы опеки, и не их это функция. У них своих задач хватает. Семья должна доверять людям, к которым она обратится за помощью. А школы приемных родителей очень часто выпускают своих «учеников» и больше ни за что не отвечают.

Эту идею сопровождения мы опробовали в Москве. По сути, это был наш дебют в региональном формате. Вообще-то, московский поезд был федеральным: приехали люди из разных городов, но три семьи были московские. И мы попросили те школы приемных родителей, которые закончили эти семьи, сопровождать своих подопечных в «поезде».

Сотрудники ШПР начали с нами работать. Сначала нехотя, с недоверием, для них это было некое потрясение, потому что они не очень понимали, что происходит. Но набрались терпения (к счастью, у нас очень вменяемые были люди), и шаг за шагом стали вникать в процесс, активнее участвовать в жизни собственных семей. В конце концов, они сказали, что теперь будут думать, как организовать такое сопровождение у себя, в своих ШПР.

После нас всегда работает прокуратура! Иногда даже параллельно

Органы опеки нас воспринимают по-разному. Человеческий фактор никто не отменял. Если руководитель опеки – человек, реально болеющий душой за свое дело, то мы находим общий язык.

Ведь после нас всегда работает прокуратура! Всегда! Иногда даже параллельно. У нас были такие ситуации, особенно поначалу, когда мы привозили семьи с готовым пакетом документов, семьи в федеральной базе находили детей, дети были легально в базе, а по факту их не было. И где они были, никто не знал, никто не мог ответить на этот вопрос.

В Новосибирской области, например, такое было. Мы приезжаем в один из домов ребенка, ребенок есть в региональной базе, ребенок есть в федеральной базе, а в доме ребенка его нет. На вопрос: «Где ребенок?» – ответа нет. Главный врач куда-то ретировался, социальный педагог на вопросы не отвечает. Немая сцена, одним словом. Между прочим, в этом доме ребенка был самый высокий процент международного усыновления.

У нас были ситуации, когда семьи видели детей, и выяснялось, что этот ребенок уже год, как ждет международного усыновителя, при этом ребенок здоровый. Семья, готовая забрать, говорит: «Вот у нас пакет документов, у россиян приоритет. Американцы видели этого ребенка?» – «Нет, не видели». «То есть, привязанности у ребенка к семье нет?» – «Нет». «А почему год ждут?» – «Потому что идет какой-то длительный процесс оформления документов». «Хорошо, мы – с готовым пакетом документов – забираем этого ребенка?» – «Нет, не забираете».

Наша команда /deti.radiorus.ru/

И про «закон Димы Яковлева»

Начнем с того, что Дима Яковлев был нашим подопечным. Фотография, которая облетела весь мир, – это фотография, которую делали мы. Это был наш мальчик и наши фотографии, и это был ребенок, которого мы не успели устроить в российскую семью.

И, кстати говоря, основные скандалы, связанные с международным усыновлением, которые у нас были, происходили именно в этой области. Там у нас случился главный скандал, когда обнаружилось одно из учреждений при больнице, в котором находились дети… Нас очень не хотели туда вести, в это отделение.

Пришли мы туда с подарками, с концертом, с родителями. Нас повели, деваться-то было некуда. В какой-то палате ребенок заплакал – большое количество людей, понятное дело, испугался. Врач взял ребенка на руки и сказал: «Да не плачь ты, они сейчас все равно все уедут, все равно никому здесь никого не дадут». Конечно, нас это сразу напрягло.

Потом нам волонтеры рассказали, что оттуда практически не забирают детей россияне, они вообще туда попасть не могут.

Эти дети даже не всегда были в базе. Несмотря на то, что статус должен устанавливаться достаточно быстро. У нас на сайте программы есть сюжет, как это происходило. Там был действительно реальный грандиозный скандал, связанный именно с международным усыновлением.

Там не давали фотографировать детей, говорили: «А нам это не надо». А мы говорили: «Это не вам, это детям». – «А мы сами это сделаем». – «А что ж вы раньше не сделали?» – «А вот раньше не могли, а теперь сделаем». – «Ну, а мы же уже приехали, давайте сделаем мы».

В другом регионе была ситуация – заходим с родителями в группу, и там на полу сидят пять-шесть детей. Ну, скажем мягко, совсем нездорового вида, дети с глубокой патологией. Мы говорим: «А где остальные-то дети?» – «А у нас больше нет! Вот все». При этом дом ребенка был полной комплектации, чуть ли не 100 с лишним детей.

И тут мы смотрим, а на столах подносы с едой, и на подносе стоят 12 компотов. Мы говорим: «Позвольте, детей 5, компотов 12, а остальные компоты кому?» – «А это ошиблись!» Это в доме ребенка ошиблись! Там лишнего компота не допросишься, особенно в этом доме ребенка, где стены были обшарпанные. И вообще все заведение навевало грусть-тоску.

Потом выяснилось, что родители видели, как воспитательница переводила из группы в группу косяком детей – перед нашим приходом. Детей поздоровее уводила. Да, иностранцы берут разных детей. Но статистика – вещь упрямая. И детей с серьезной патологией иностранцы берут немного. Это процент минимальный, как ни крути.

Официальная статистика такова – в 2009 году иностранными гражданами всех стран были усыновлены 3815 детей, из них детей-инвалидов – 191 ребенок. То есть 5%. В 2010 году из 3355 усыновленных детей – 148 инвалидов (4%). В 2011 году 3400 усыновлены, из них 176 инвалидов (5%). В 2012 году 2604 усыновлены, из них 171 инвалид (7%).

А вот под это дело, к сожалению, появилась очень серьезная кормушка для людей не очень чистоплотных. И то, что дети стали товаром, это уже вообще ни для кого ни секрет. Даже цена известна и вся технология известна.

И получилось так, что закон, который был придуман как помогающий детям, столкнул лбами российских и международных усыновителей. По большому счету, не виноваты ни те, ни другие.

Поэтому у меня очень сложное отношение к «закону Димы Яковлева» – то, что происходило, местами было просто беззаконием. Недобросовестные чиновники не боялись ничего: ни гласности, ни журналистов, ни прокуратуры – ничего!

Я отлично помню, когда мы звонили в прокуратуру Новосибирской области (это было в 2009 году) и выясняли, почему дети до трех лет не уходят на российское усыновление, а уходят на международное в таком массовом количестве. Ответ прокуратуры: «Ну, они не востребованы российским усыновителем. Поэтому они уходят на международное усыновление».

Причем совершенно искренне она это говорила. Она не то что врала, она была убеждена! То есть, они даже прокуратуре мозги запудрили!

Если бы ввели возрастной ценз на национальное усыновление (условно говоря, до 5 лет дети устраиваются только в российские семьи), а международное было бы по списку заболеваний – такое международное усыновление было бы для детей-сирот благом.

Тема стала совершенно открытой, даже модной, а это вредит детям

За те 10 лет, что существует программа, произошли, конечно, колоссальные изменения. Тема стала совершенно открытой, я бы даже сказала модной, что вредит этой теме. И вредит детям, прежде всего.

На волне этой темы увеличивается количество усыновлений детей и вообще взятия детей из детских домов и домов ребенка не потому, что люди пришли к этому осознанно, а потому что они на гребне этой волны. Кто из жалости, кто из каких-то побуждений изменить весь мир… А вот свои силенки люди не всегда рассчитывают.

И поэтому, конечно, возросло количество возвратов. Что очень грустно. Все ведь сходятся во мнении, что лучше ребенка не взять, чем вернуть. Из двух зол – это зло большее. А оно, к сожалению, сегодня нарастает…

Этот вал надо останавливать. Никто не понимает, как это сделать, потому что не выстроена система помощи семье, какими-то кусками все происходит: в этом регионе денег добавили, на государственном уровне школу приемных родителей запустили. Но специалистов не подготовили, денег не выделили, где-то там службу сопровождения стали делать, а где-то их нет вообще, ни в каком виде.

То есть какими-то все это огрызками, кусками. Не готовят нормально психологов для работы с детьми-сиротами, даже специалисты органов опеки довольно часто – люди безграмотные. Лоскутное одеяло: здесь порвалось – залатали, здесь порвалось – залатали…

Но я абсолютно уверена, что если каждый будет биться на своем участке, то систему можно двигать. И может что-то меняться.

Есть замечательная притча. «После шторма пустынный берег океана весь был усеян морскими звездами, которые тщились переползти назад, спастись от губительного воздуха. Им помогал какой-то чудак, раз за разом наклонявшийся за очередной звездой, чтобы затем бросить ее в воду. Случившийся там же досужий прохожий не удержался от очевидного замечания: «Эй, друг, здесь же их тысячи! Нельзя спасти всех!». «А вот эту – можно», – отвечал чудак, зашвыривая подальше еще одну звезду…»

А как провести границу между популяризацией темы усыновления и модой на нее – вопрос сложный. Потому что, если бы был рецепт, то проблемы бы не было. Можно было бы сказать, что этой темой должны заниматься только профессионалы. Но их немного. Профессионалы, для которых эта тема главная. Это не те, кто вчера про завод, завтра про сельское хозяйство, а сегодня про сирот.

Говорить о том, что надо только на положительных моментах пропагандировать эту идею, тоже нельзя, потому что в этой теме очень много проблем, и если мы про эти проблемы не будем говорить, то мы перевернем все с ног на голову.

Здесь есть куча подводных камней и очень много боли, разочарования, ошибок, проблем и разрушенных судеб. Если говорить только об этом, то можно напугать людей до смерти. И даже люди, которые могли бы пройти по этому пути, наслушавшись, начитавшись, насмотревшись, скажут: «О-о-о! Это не мой путь. Это путь героев».

У меня нет ответа на этот вопрос. Конечно кадры – раз, деньги – два. Обычно нет ни того, ни другого. Но зато много энтузиастов. Когда это энтузиасты с головой, тогда все хорошо. Когда дурак с инициативой, то все плохо. В жизни встречаются оба варианта, поэтому иногда эта тема из очень важной, нужной, правильной и действенной превращается, извините, в желтуху, порнуху и чернуху.

Рассказать, как растерзали приемного ребенка; рассказать про педофилию в отношении приемного ребенка; рассказать, как приемный ребенок бросил приемных родителей и отправился к матери-пьянице после 15 лет воспитания… И смаковать это дело. Такие варианты тоже есть. Они оказываются на слуху. И очень часто портят общественное мнение и отношение к детям-сиротам и к семьям, которые этих сирот берут.

Вот мы в своем таком микромире организовали кузницу кадров. К нам каждое лето приходят студенты, которых мы отбираем на журфаке МГУ. Студенты, которые не просто ради галочки придут цветочки поливать или кофе подносить, а которые реально хотят что-то сделать, с горящими глазами.

Руководитель проекта «Детский вопрос» Инна Зотова /https://www.facebook.com/inna.zotova/

И чтобы где-то в другом месте им не отбили эту охоту делать добро и не потушили свет в глазах, мы их быстренько забираем к себе. Учим, нянчимся, выращиваем и готовим если не смену себе, то хотя бы коллег. Наша тема для них уже не станет никогда ни желтушной, ни порнушной, ни чернушной. Вот эту прививку ответственности они здесь получают.

Читайте также:
Двойник моего сына: как был создан главный российский радиопроект по усыновлению