Ужасы французской ювенальной юстиции: миф или реальность?

Французские службы опеки давно играют роль главного пропагандистского жупела в отечественном ювенальном дискурсе. В представлении российского обывателя это гуманитарный ГУЛАГ, Кафка ставший былью, безобразная бородавка на нежном теле родины прав и свобод.

С легкой руки известнейшей российской пострадавшей, актрисы-правозащитницы Натальи Захаровой, мы знаем о гигантском (6 миллиардов евро!) бюджете этой организации и о соответствующей бюджету разнарядке на изъятие детей из родных семей под нелепейшими, Оруэллом попахивающими предлогами («удушающая, всепоглощающая любовь матери к ребенку»), о помещении несчастных (в количестве сотен тысяч в год) в приюты, о бесчеловечном с ними обращении в этих приютах («Как нищих, детей одевают, не досыта дети едят, по капле им в души вливают разведкой проверенный яд»), об административной круговой поруке, о безжалостной мести органов каждому, кто пытается восстать против беззаконий, особенно иностранцу, особенно русскому…

Фактически и стилистически картина, рисуемая Натальей Захаровой, вполне сравнима с отчетами Марко Поло о странах, населенных людьми с песьими головами, – и в особенно экстравагантных местах столь же легко опровергаема. Однако общественность, взбудораженная историей борьбы актрисы за дочь, поверила всем обвинениям, мнение сформировалось, стереотипы укоренились и проросли конспирологическими теориями об истинных целях французских ювенальщиков – от внедрения механизмов планомерного разрушения традиционной семьи и сокращения населения до искусственного создания целого поколения управляемых биороботов. И пусть себе статистика свидетельствует ровно о другом – то есть об укреплении французской семьи и хорошем приросте населения в последние десятилетия (с 1999 по 2009 уровень рождаемости во Франции вырос на 10%, выведя страну на лидирующие позиции в Европе и достигнув 13 новорожденных на 1000 человек в год – против российских 10,5; кроме того, показатели числа разводов – 38% – заметно уступают российским 65%). Но общественное мнение непреклонно: ювенальная проказа опустошила Францию.

С другой стороны, бывает, что французские дети при живых и явно адекватных матерях попадают в приюты – а франко-русская блогосфера переполнена жалобами разведенных русских жен, не имеющих возможности вывезти несовершеннолетних детей с постылой новой родины либо трепещущих от мысли, что при малейшей оплошности (или по доносу) к ним придут. А национальная заинтересованность традиционно превращает любой разговор об иностранных правовых практиках, тем или иным образом затронувших российских граждан, в столкновения под лозунгом «Наших бьют !» (либо, в качестве варианта: «Наших бьют, и поделом!»).

Лишь в исключительных случаях

Вот текст той самой статьи 375 Гражданского кодекса Французской республики, на которой не оттоптался лишь ленивый: «Если здоровье, безопасность, нравственность несовершеннолетнего находятся под угрозой, либо основополагающие принципы его воспитания серьезно подорваны, по отношению к нему в судебном порядке может быть принят комплекс вспомогательно-воспитательных мер. Прошение о принятии этих мер подается родителями несовершеннолетнего (вместе или любым из них в отдельности), любым другим официальным опекуном несовершеннолетнего, самим несовершеннолетним, любым государственным учреждением, занимающимся несовершеннолетними. Лишь в самых исключительных случаях эти функции препоручаются судье по делам несовершеннолетних». В пункте 2 указанной статьи специально подчеркивается важность непрерывного пребывания ребенка в родной семье – всегда, когда это только возможно, и до тех пор, пока не будут исчерпаны все иные способы решения возникших в семье затруднений. То есть под «комплексом вспомогательно-воспитательных мер», назначаемых ювенальным судьей, закон понимает отнюдь не высылку дитяти по этапу в юдоли анонимного сиротства, а инспектирование проблемной семьи, назначение ей субсидий, обеспечение помощи психологов, семейных педагогов, школьных ассистентов и социальных работников. В отдельных случаях судья может наложить на родителей определенные обязательства: отказаться от вредных привычек, пойти работать, пройти лечение. Семья может быть поставлена на постоянный учет органов опеки – что называется, «до первого сигнала» (хотя на самом деле порог чувствительности органов значительно выше).

Разлучение детей с родителями (пункт 3 статьи 375) рассматривается как мера исключительная, требующая веских доказательств того, что фундаментальные права ребенка подвергается в родной семье неминуемо нарушаются. В 2009 году к ней прибегали лишь в 5 процентах случаев. Согласно статистике ONED – Государственной организации защиты детей – из более чем 266 000 несовершеннолетних, оказавшихся в том году в фокусе внимания ювенальной юстиции, только в отношении 13 378 были заведены дела об изъятии из семей. Реальным же изъятием завершились менее 10 000 дел. Эти решения подлежат обязательному пересмотру каждые два года и рекомендуемому – каждые шесть месяцев. Чаще всего они не означают утраты родительских прав: родители могут видеться со своим ребенком, разговаривать с ним по телефону, писать письма, делать подарки.

Изъятые дети по возможности помещаются в патронатные семьи, в отсутствии же таковой – в приюты. В последнее время, ввиду ухудшения общей экономической обстановки, количество семей, готовых взять ребенка на воспитание, неуклонно сокращается, таким образом, в приютах оказываются более 40% социальных сирот. Кроме того, слишком долгое пребывание ребенка в неродной семье считается нежелательным – не потому, что несчастному запрещается к кому-либо «привязываться», а во избежание злоупотреблений (патронатное воспитание детей оплачивается государством, и недобросовестных граждан, делающих на этом бизнес, сейчас, увы, немало). Поэтому каждый изъятый из семьи ребенок, как правило, проходит и через приемные семьи, и через спецучреждения.

Законом от 5 мая 2007 года «правовой Ватикан» был лишен последнего из атрибутов величия: ювенальные судьи, до того никому не подотчетные, наделенные суверенными полномочиями выставления оценок и принятия решений, были уравнены в правах с «генеральными советами» – органами местного самоуправления департаментов (точнее, с подчиненными им соцслужбами). Ювенальные дела ныне свободно циркулируют между двумя инстанциями, связанными узами извечной классовой неприязни (юстиция во Франции традиционно считается оплотом правой буржуазии, соцслужбы же испокон веков стоят за обездоленных), а потому обреченными друг друга контролировать и уравновешивать. Надо сказать, что вынужденное сотрудничество между ними существовало и раньше: в своих решениях судьи всегда обязаны были учитывать мнение незаинтересованной стороны, то есть отчеты социальных работников). Казалось бы, система достигла максимально возможной прозрачности и эффективности – тем не менее, правозащитный набат не умолкает.

Против издержек — не против системы

На любой из запросов по темам «злоупотребления служб опеки», «дети, помещенные в приюты», «родители, незаконно лишенные родительских прав» французские поисковики выдают сотни ссылок, однако быстро выясняется, что все они прямо или окольно ведут на сайт правозащитной ассоциации SOS INCESTE-MALTRAITANCE REDONNEZ-MOI L’ESPOIR («Спасите меня от инцеста и бесчеловечного обращения, верните мне надежду»), основанной группой педагогов и социальных работников, так или иначе пострадавших от служб опеки. Учредители организации подчеркивают, что их целью является борьба не с самой системой социальной поддержки и защиты детства (напротив, существование подобной системы признается ими одним из самых впечатляющих социальных достижений Франции), а с ее морально-юридическим износом, издержками, накопившимися за 60 лет ее нереформированного функционирования. По их мнению, из строя вышел механизм выявления семей, потенциально опасных для проживающих в них детей: социальные работники сегодня склонны искать вшей в головах добродетели и обходить вниманием порок.

Сайт располагает большой подборкой историй, иллюстрирующих обе крайности. Тело восьмилетней Марины из Ле Мана было найдено закатанным в бетон в сентябре 2009 года. Экспертиза установила, что девочка была забита насмерть собственными родителями, а до этого периодически подвергалась насилию. Ранее социальные работники по сигналам соседей, школьной учительницы и полиции неоднократно навещали семью Марины, но опасности не распознали (что само по себе удивительно: ведь даже местный почтальон замечал, что девочка вся в синяках и чем дальше, тем больше хромает). Еще абсурднее история пятилетней Тифани: за полгода до смерти в мае 2010 года (от переохлаждения – мать оставила описавшегося ребенка на всю ночь в ванне с ледяной водой) решением социальных служб Мобежа девочка была изъята из дома, где она проживала с отцом и бабушкой, и передана той самой маме, оцененной как более адекватный родитель (sic!). В прошлом феврале чудом был спасен семилетний Дилан из Мило, дошедший до крайней степени дистрофии за три года пребывания в родной семье, но взаперти, в конуре без воды и туалета – сосед, отчаявшийся дождаться реакции служб опеки, сам, рискуя быть привлеченным к суду, ворвался в дом родителей Дилана, обнаружил мальчика, оповестил полицию…

Эти и многие другие случаи халатности и бездействия вопиют, но не вызывают у организации «Нет инцесту и бесчеловечному обращению с детьми!» никакой правозащитной реакции – конкретный гробик ребенка менее интересен активисту, чем гипотетическая детская слезинка. Упоминание детоубийственного ужаса выступает лишь антитезой неумеренному (злонамеренному?) административному усердию, на которое и направлены громы и молнии ассоциации.

Родные люди вот какие

Начинается все с сигнала, который может быть явным или анонимным и который социальные службы обязаны проверить. Разумеется, бывает, что стучит школьная учительница, или, как в случае Светланы К., уроженки Белоруссии, соседка, снедаемая, по версии пострадавшей, завистью к славянским красоте и стати, – но в огромном большинстве случаев (статистика ассоциации, в основном подтвержденная ONED, называет цифру в 90%) сигналы исходят от бывших жен, мужей, сожителей, то есть от бывших членов семьи. И это объяснимо: регулярно заедать жизнь другого способны лишь самые близкие. Хваленый французский формализм, давший миру столько высококлассных математиков, в данном случае фильтровке информации не способствует: мать, на которую еженедельно доносят, ожидают еженедельные же визиты инспекций.

Эта дискурсивная борьба не обязательно ведется за право отсудить ребенка: более чем в половине случаев административную машину заводит родитель-опекун, движимый, помимо родительских чувств, обидой, ревностью, жаждой мести или денег. Так, например, недавно в блогосфере я наблюдала искреннюю, открытую, простодушную дискуссию двух русскоязычных дам на тему «Как сцедить деньжат с местного лошья и лопушья». Одна из них советовала научить дочь показывать на кукле тетям из инспекции, за какие места ее трогает папа во время воскресных визитов… Вся надежда на то, что лошье действительно окажется лошьем, и невинный ребенок из-за кульбитов мамы-шантажистки не попадет между шестеренок пресловутой административной машины, как это уже не раз случалось с другими невинными детьми.

Дети, осудите маму!

Кому и чего нужно бояться во время визитов инспекции? – По утверждению правозащитников, кому угодно и чего угодно. В группу родительского риска входят, помимо прочих, спортсмены, зеленые, социалисты, интеллектуалы и кормящие матери, ибо любому из них можно вменить в вину желание маргинализовать ребенка и/или неумение растить его в соответствии с требованиями социума. Однако реальными фактами увесистая книга жалоб ассоциации, как ни странно, крайне скудна. Наиболее душераздирающая история рассказана опять-таки русскоязычной, Марией А. В ее случае социальный работник заинтересовался тем, почему она своего сына, по паспорту Сержа, называет Сережей. И во время ее испуганного, сбивчивого ответа что-то записал в блокнот! Это был первый и единственный визит органов опеки в дом Марии, Сережа уже благополучно преодолел совершеннолетие, но страху мать натерпелась.

Рассказы по-настоящему пострадавших, неправедно, по их мнению, разлученных с детьми, тех, кому ассоциация согласилась оказывать содействие (а стало быть – поверила), как-то настолько лишены этого вот естественного родительского «только руки тоскуют по ноше, только плач его слышу во сне», что их даже неудобно читать. Сотнями клонируют друг друга письма, сетующие не столько на разлуку, сколько на необходимость навещать детей в строго установленные дни и часы, на расстояния между местом собственного проживания и учреждением, куда интернирован ребенок, цены на ж/д билеты, утомительность поездок и даже невозможность взять длинный отпуск, ибо тогда может встать вопрос о лишении родительских прав и, соответственно, детских пособий. Потоками изливается злоба в адрес бывших жен и мужей: «Разрешите мне обратиться к Вам с вопросом: может ли слабовидящий человек стать учителем испанского языка? Речь идет о моей бывшей жене, которая воспользовалась моей любовью в низких целях, в частности, чтобы заиметь ребенка, а потом его забрать. Моя жена психически неустойчива и мой сын с ней в опасности. Я работаю в системе здравоохранения (санитаром скорой помощи) более восьми лет, и знаю, о чем говорю. Я знаю еще одну такую, по имени Франсуаза Кадорель, она тоже получает пенсию по инвалидности. Помогите мне получить назад моего единственного ребенка! Социальный работник говорит, что прежде чем думать о ребенке, я должен устроить свою жизнь. Я не считаю, что такие вещи можно говорить человеку, который, как я, вырос в приюте и тем не менее не стал преступником…»

Всеми гранями сверкает паранойя: «Я стала жертвой объединенных усилий моей семьи, желавшей избавиться от моего сына как от лишнего наследника, и мэрии нашего местечка, связанной узами семейственности и сообщничества с моими врагами и претендующей на мой зeмельный участок. Как только мой сын был помещен в приют, у них оказались развязаны руки: меня тут же выселили из дома за неуплату долгов. Теперь у меня нет ни постоянного места жительства, ни работы, ни надежды доказать по суду, что в отношении меня была допущена несправедливость – репутация моя разрушена… Социальные службы и судьи были подкуплены моими врагами. Верните мне моего сына, пока ему не исполнилось 18, иначе мне не отсудить своего имущества!»

И, наконец, – циничные попытки обойти закон и уничтожить человека, очевидно, не имеющего денег на адвоката: «Моего кузена бросила жена, скинув ему детей. Она мстит ему с помощью ювенальных судей и социальных работников. Надо сказать, что бывшая жена моего кузена – человек крайне психически неуравновешенный, в то время как мой кузен является образцом человека и гражданина. С помощью нашего домашнего психиатра мой кузен пытается объяснить своим детям, что личность и поведение их матери резко отклоняются от нормы, что она склонна к эксгибиционизму (в частности, она спокойно может переодеваться на пляже в присутствии детей), что это должно быть ими осуждено. Несмотря на полную поддержку наших домашних психиатра и педиатра, социальный работник отказывается слушать моего кузена, хуже – отказывается обсуждать это с детьми, мотивируя свой отказ возможными травмами для их психики. В то время как дети гораздо более травмированы тем, что их не слушают и им не верят. С момента начала нами этой процедуры, дети, чувствуя отсутствие уважения к ним со стороны служб опеки, находятся в подавленном состоянии. Помогите детям!»

Думаю, что последнее письмо наилучшим образом иллюстрируют необходимость ювенальной системы: в подобных обстоятельствах защищать интересы матери, кроме них, просто некому.

Галина ГУЖВИНА